Страница 3 из 4
В тот год ему было семнадцать лет. И его имя – Оуян Лиань – навеки осталось связано с набережной Шанхая.
Именно благодаря ему я снова держу в руках «Великое впечатление» Жоу Ши – эссе, которое так любил в школьные годы, и которое перечитываю теперь иероглиф за иероглифом. И перед глазами вновь так живо и отчётливо проступает образ юного героя, жившего девяносто лет назад…
Мы пели «Интернационал», и величественная мелодия растекалась на фоне кумача перед портретами Ленина и Маркса.
Мы, все сорок восемь человек, стояли вплотную друг к другу в строгом молчании, спокойно и торжественно, опустив руки по швам и склонив головы в легком поклоне, охваченные радостью и волнением. Казалось, будто песня была прекрасным разноцветным облаком, плывущим по небу под алым парусом «коммунизма», райским садом без бедных и богатых, где ждали нас равенство и свобода.
Все сорок восемь, мы собрались в комнате, похожей на гостиную, вокруг стола в форме огромного иероглифа 工[6], крытого ярко-красной тканью, поверх которой алели свежие цветы. В этой комнате, где воздух был густым, слоистым, как огонь, как кровь, и началось наше собрание.
– Товарищи! – мягко и спокойно обратился к нам председатель. – Советское знамя реет уже надо всей страной![7]
Все мы относились друг к другу, как братья, наша организация была для нас второй семьёй; все наши речи, перемещения и повседневные действия регулировались «тайным жизненным уставом». Была среди нас и девушка, которую мы любили как сестру, с прекрасными манерами, прелестная и чувственная. Она заведовала закупкой всех необходимых нам бытовых предметов и вела переговоры с торговцами. Каждый вечер перед сном она желала нам спокойной ночи.
– Кому «Цзинтан»[8]? – часто спрашивала она с улыбкой после особенно долгих собраний.
Чтобы не выдать себя скрипом стульев, мы ели стоя, как солдаты. Однажды один из товарищей в ожидании еды пошутил:
– Есть мы должны тоже по-революционному: палочки – наши винтовки, а рис – наши пули! С их помощью мы съедим эту рыбу. Скорей же, революционеры, наполним наши желудки, дабы не урчали они более от пустоты!
Обычно, если после ужина не было митингов, или же когда на них собиралась только часть наших товарищей, наступало время свободных дискуссий. Мы с товарищами обменивались революционным опытом или просили поделиться опытом их партийных ячеек, с энтузиазмом обсуждали успехи революции на местах.
– А кого представляет этот товарищ? – приходилось слышать нам то и дело.
Все, кто прибывал из советских районов и Красной армии, страстно желали знать о «текущей боевой обстановке в Шанхае».
– А как относятся к революции рабочие, горожане, мелкие торговцы в Шанхае? Или для них она не важна? Они понимают, зачем она?
– За исключением рабочих, средний горожанин – это мелкий торговец, – отвечал я таким товарищам. – Который, в силу своей классовой принадлежности, лишь сочувствует революционным организациям и действиям, но еще не готов участвовать в них на деле.
– С агитацией в Шанхае медлить нельзя! – вздыхали они. – Теперь, когда ширится и крепнет революция в деревне, все рабочие, все жители Шанхая должны непременно подняться на бой!
Раздать им шанхайские газеты было непросто. Однажды нынешняя Четвёртая армия, временно засевшая в горах, обеспокоилась, что уже двадцать дней не получает газет. Прослышав, что в ближайшем городе есть несколько газет, они в ту же ночь снарядили отряд, который прошёл около шестидесяти ли[9], ворвался в город, завладел газетами и вернулся обратно. И это – реальный факт.
В углу нашего зала для собраний стоял жёлтый письменный стол, в ящиках которого хранились всевозможные журналы левого толка, а также коммунистические книги и газеты.
Выдачей и возвратом литературы занимался один из товарищей, дел у которого было невпроворот: с утра он выдавал эти книги и газеты на руки окружающим, а к вечеру собирал всё обратно. Каждый, кроме трёх-четырёх совсем неграмотных выходцев из села, получал что-нибудь почитать. Все читали внимательно, хотя порой и с трудом, иногда задавая друг другу вопросы, точно школьники перед экзаменом.
Но даже не знавшие грамоты товарищи из крестьян порой подходили к читающим и интересовались:
– Что читаешь?
– Ежемесячник «Мэнъя»[10], – отвечал я очередному подошедшему.
– Наш журнал?
– Да, о культурных аспектах пролетариата. Все редакторы и переводчики этого журнала – бойцы и писатели с чёткой идеологией! – И я вкратце пересказал ему содержание выпуска.
– О да, это наш журнал! – согласился он, тепло улыбнувшись.
В руках у каждого из нас постоянно были блокнот и карандаш, выданные нашей девушкой-снабженцем. Многие товарищи что-нибудь изучали и записывали в этих блокнотах. На собраниях они также писали, а когда собраний не было – делали зарисовки: «Наш председатель», «Наш товарищ Дун Цзян», «Наша товарищ, настоящая красавица!» Так назывались три портрета очень тонкой работы, которые я увидел в руках у представителя Красной армии. Глядя на них, я тут же вспомнил о шаржах, что рисуют по заказу на улицах в Новый год по старому календарю. Может, это и есть так называемое «искусство народных масс»? И разве это – не основа любого искусства? Ведь нам действительно нужны художники из народа!
Зачастую товарищи, сжимая тетради, уточняли у меня написание старых или особо сложных иероглифов.
– Как пишется «чун» в слове «атака»[11]?
Нацарапав один лишь первый элемент, они просили меня завершить мудрёные закорючки.
– А могу ли я слово «погибель» писать вот так?
Насчёт «погибели» ответить сразу я затруднился, поскольку никогда ещё не видел, чтобы это слово писали так странно.
Благодаря иероглифам, о которых меня спрашивали, я видел, что их блокноты просто взрываются от лозунгов и призывов: «В атаку на города!», «Расширим ряды Красной армии и пионерских отрядов!» и т. д.
Один товарищ из Ляодуна, высокий, с очень добрым и приветливым лицом, в первой же беседе со мной (мы спали на полу в одной комнате), рассказал о своём первом знакомстве с революцией. В борьбу за неё он вступил вовсе не ради того, что называют «пролетариат». Он был сыном крупного землевладельца, в деньгах не нуждался. Но ему хотелось свергнуть «чиновничий класс» – это его собственный термин. Самого же себя этот товарищ относил к «классу простолюдинов». И вот однажды он взял из дома винтовку – и как был, налегке, примкнул к банде разбойников, «потому что разбойники – единственные истинные враги чиновничьего класса». Тогда-то он впервые был ранен: пуля прошла через плечо навылет – рассказывая, он снял одежду и продемонстрировал мне два своих первых шрама. Ранений он к тому времени получил уже много (и, как я узнал позже, не только телесных), второе по счёту пришлось в нижнюю часть лица, за ухом, оставив шрам размером с серебряный юань. Тогда же он стал понимать, что никаких перспектив у разбойников нет, а для свержения феодального строя нужно как-то двигаться дальше. И он вступил в ряды борцов за пролетарскую Революцию.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
6
工 (кит. «гун») – «труд», «созидание».
7
Китайская Советская Республика – китайское социалистическое государство под руководством Коммунистической партии Китая, существовавшее в 1931–1934 гг. на юге Центрального Китая. Существовала до 22 сентября 1937 г., когда была преобразована в «Особый (советский) район». В 1931 году в Китае существовало около десяти «советских» районов с населением в несколько миллионов человек. В качестве вооружённой опоры таким «советам» в борьбе против войск Гоминьдана служила Красная армия Китая.
8
Цзинта́н (от яп. «дзинтан») – популярный японский освежитель рта, запатентованный в Китае в начале XX в. Долгое время считался средством для улучшения пищеварения.
9
Ли – китайская мера длины: тли = 500 м.
10
«Мэнъя» («Всходы») – ежемесячник китайской литературы, основанный в связи с учреждением «Лиги левых писателей» в 1930 г. Главным редактором был Лу Синь, одним из редакторов – Жоу Ши. По мнению многих китайцев, из всех выходивших в те годы журналов «Мэнъя» носил самый революционный характер.
11
«Атака» по-китайски «чунфэн».