Мой шейх

Тогда даже произошла стычка с туарегами. Моя мать, приехавшая в поселение, была поражена и возмущена происходящим. У нее был бизнес и своя налаженная жизнь в столице, где не было места рабству. Когда отец решил показать ей рудники и подарить самый крупный из добытых алмазов, он и думать не мог, что шейхе придется лицезреть и обратную сторону нравов пустыни.

Захваченные в племени женщины — те, кого еще не успели продать — с подачи моей матери остались в поселении. А Мадину она приблизила к себе, окружив теплом и заботой. Поначалу девочка много плакала, затем замкнулась в себе, и мать увезла её в столицу Эмирата, переживая за ее душевное состояние.

То ли специально выписанные из штатов именитые психоаналитики вернули девочке рассудок, то ли она сама оказалась несгибаемой и стойкой — я склонялся именно к этому варианту, но постепенно Мадина пережила свою незавидную участь. Благо, мать окружила её заботой, которая могла бы достаться дочери, которую она так и не подарила отцу.

Девочка выучила языки, историю, нравы и обычаи семьи. Но в очередной визит в поселение уже четырнадцатилетняя Мадина пришла в восторг от того, как Саид Ассасин управляется с мечами и луком. Меня с ней тоже сблизил интерес к оружию. Почему-то относиться к этой девчонке, как к сестре, мне было легче.

Возможно, именно поэтому я был так взбешен, увидев то же самое в отношениях Газаль и Висама. Иметь нрав воина могла лишь одна женщина, это место было давно занято. Кажется, я всерьез думал, что со временем возьму Мадину первой, и может даже единственной женой, как было у отца с моей матерью.

Харизма и жажда знаний Мадины очень быстро сделали её любимицей всего поселения. Саид вскоре вовсю обучал её владению оружием, и спустя год получил свою первую боевую царапину от ретивой ученицы. Отец давно подарил ей свободу и даже оплатил учебу в университете.

Мадина была своеобразным феноменом. Единственная из женщин, которой простили дерзость и посягательство на мир мужчин в патриархальном укладе. Недоброжелатели, конечно, были, но не смели даже взглядом оскорбить любимицу семьи шейха. Перед отбытием в Европу для обучения Мадина успела поучаствовать в нескольких набегах с туарегами.

Она как будто забыла о том, что её саму захватили в плен, а часть жителей истребили. Забыла и о том, как милосердна была к ней шейха Амалия и эмир Асир. Её жестокость в налете поразила всех. Зря я переживал, что охота на будущих рабов всколыхнёт её прежние травмы — это сейчас, с высоты опыта и познаний в психологии, я осознал, что надлом произошёл давно.

В одном из таких рейдов непримиримые к превосходству женщины туареги попытались удушить её шелковой веревкой во сне. Мадина уже поутру привезла их головы в поселение, бросив к ногам главы клана. Рабынь она отпустила. До поры до времени никто не мог понять столь импульсивного поступка. То, что она набирала будущую армию, догадался лишь Саид.

Учёба далась дочери пустыни легко. Свобода и беспечные будни студентов — тоже, хотя восточная кровь напоминала о себе, не позволяя попасть в скандал и опозорить имя Аль Иактум. Она считалась едва ли не приёмной дочерью семьи. Но во время каникул гордая Мадина неизменно возвращалась в поселение. В своей роскошной квартире в столице она бывала редко. На тридцатилетие отец подарил ей отстроенный по последней технологии дом в далеком оазисе.

Даже он не мог предположить, что луноликая красавица с сердцем амазонки превратит его в свою военную крепость.

Глава 8

Стрела просвистела в опасной близости от моего плеча. А ведь Шайтан Бури даже не задел натянутую веревку, перескочил её одним прыжком. Я ухмыльнулся. Память услужливо унесла в юные годы, когда такие игры были для нас с названной сестрой в порядке вещей.

Следующую стрелу я поймал на лету, даже не поморщившись, когда она обожгла ладонь. Только царапнуло по сердцу, когда с опозданием вспомнил ссадины на руках Газаль. Я знал, что она отчаянно боролась с собой, сжимая в ладонях решётку…

«Нет тебе места тут, роза пустыни!» — с яростью, смешанной со страстью, сказал сам себе я, отбрасывая стрелу в центр ближайшего бархана.

Когда песчаные дюны вдоль скрытой тропы зашевелились, я даже не удивился, хотя подобное зрелище могло здорово напугать любого неискушенного путника. Из песка восставали темные изящные фигуры с оружием наготове, собираясь устранить чужака без долгих раздумий.

Я сорвал тегельсмут с лица, остановив Шайтана Пустыни. Занятно было наблюдать, как в глазах семерых девушек-стражей насторожённость сменяется почтением. Обычно мне были чужды атрибуты своего высокого положения, но в этот раз я не отказал сам себе в удовольствии, когда все семь красавиц преклонили колени и головы.

— Ваша шейха давно ждет меня. — Я знал, что это правда. Не стал дожидаться, когда Мадине сообщат о моем приезде, пришпорил коня, подняв облако пыли и врываясь в свежесть оазиса.

О моем готовящемся визите Мадину мог предупредить Саид. А мог этого и не делать: с её чутьем она знала о том, что я в пути, за час до моего попадания в зону сторожевых радаров. Но как истинная женщина, сделала вид, что все происходящее для неё — полная неожиданность.

Голубые рукава восточного одеяния с золотой вышивкой по подолу подчеркивали яростную самобытность непримиримой дочери песков. На единственном острове жизни посреди дикой пустыни она действительно казалась если не миражом, то моделью для постановочной фотосессии.

Некогда темные волосы, сейчас превращенные рукой мастера в покрывало с золотыми бликами, завиты в кудри, на лице невесомый макияж, огромные миндалевидные глаза кажутся еще больше. Только вместо колье либо иного украшения в ложбинке груди покоится стилет на золотой цепи. Мало что выдаёт в ней дикую бедуинку, когда-то захваченную работорговцами. Стилист и пластический хирург поработали на славу, чтобы Мадина сама себе не напоминала ту насмерть перепуганную и слабую девочку, что когда-то связанную и в слезах привезли в поселение…

Я смотрел на женщину, столь же опасную, сколь и прекрасную, понимая, что в сердце нет ничего иного, кроме как братских чувств и желания вспомнить прошлое. Выпить крепкого кофе… и отбыть прочь, туда, где ждала единственная женщина, в руках которой даже сейчас билось моё сердце. Память словно стерла на песчаную пыль воспоминания, в которых я не раз и не два искал забытье или насыщение в руках Мадины. Кажется, мы были вместе все чаще и чаще в тот самый период, когда Газаль только начала подбираться к моему сердцу.

Мадина отбросила за плечо прядь волос и начала медленно спускаться по мраморным ступеням своего особняка. Я отдал поводья подоспевшей амазонке и просто ждал, когда гордая воительница подойдёт ко мне сама.

— Кемаль, мой лев пустыни, — дрогнувшим голосом произнесла она, дождавшись, когда мы останемся одни, без посторонних глаз. — Ты наполнил моё сердце радостью. Я боялась, ты так и не навестишь свою верную рабу.

— Мадина, — её последние слова отчего-то вызвали внутри глухое раздражение. — Прошло довольно много лет, после того как мой отец подарил тебе свободу и право быть членом семьи Аль Мактум. Ты больше не рабыня, и об этом полагается забыть.

— Как я могу быть свободна, если сердце давно в твоем плену, мой Кемаль? — в пронзительных черных глазах таяли воинственность и самобытность, уступая место тому, что я не хотел там видеть. А именно — раболепному поклонению и желанию, ради которого можно и не хранить собственное достоинство.

Внутри крепла пустота. Я смотрел на красавицу, готовую на все ради меня, и не испытывал ничего, кроме разочарования. Этой женщине дали не только свободу, но и права, о которых даже в столице мало кто осмелится мечтать. А внутри она так и осталась рабыней, готовой пасть к ногам мужчины.

Я ждал этого от утонченной и не столь храброй Газаль. Ждал, зная, что это едва ли не единственное, что сможет охладить мою страсть. Понятно теперь, почему поведение Мадины, которой Аллахом было суждено повелевать и не гнуться, вызвало острое желание тотчас же развернуться и уехать?