Страница 6 из 7
Расчищал, освобождал пространство от устаревшего культурного реквизита, его литературные инструменты были феерически остры. Вместо пафоса советской литературы – ненормативная лексика и откровенно жгучий психоанализ. Сами названия его произведений были по тем временам невыговариваемы. Все крутилось вокруг ядра – «Как я и как меня». Яркевич подорвал литературную сцену, показал, что внутри национального костюма движется все то же бренное параноидальное тело. А значит, и все эти литературные институции – толстые журналы, толстые премии, потненькие озабоченные критикессы – тоже фикция. Что реально только яркое имя писателя, яркость его творчества, которое обретает своего читателя – непостижимым, фантастическим каким-то образом, откровенно насмехаясь над всеми пикетами литературной бюрократической машины, которая озабочена только одним: как бы не пустить, как бы не дать прорваться самостоятельному и неудобному для нее автору. Яркевич прорвался, да еще как! Все они, эти никто – пыжащиеся графоманы и гладкописцы – завидовали ему и втайне ненавидели его. Яркевич – пример того, как надо не оглядываться на литературную шушеру и делать свое дело. Только это и есть настоящая литература. Говорят, что смелость берет города. Яркевич взял целую литературную страну. Это была слава. В 90-е это была слава.
Так что же он сделал нового, наш друг, друг всех инакомыслящих и насмехающихся? Если кратко, то – он угадал. Угадал неназываемое. Автор обратной перспективы, смехач, он посягнул на миф. Но – заметим – он посягнул на старый миф. Он посмел задеть старого русского бога, которого нарядили в одежды советские атеисты. Те, что отождествили русское и советское. Советское же Яркевич откровенно ненавидел. И бессознательно, да, я думаю, бессознательно, он открыл для себя и через себя некий антипуть, путь конфликта и разлада, в противовес тому, что в другом фокусе собиралось как незыблемый миф.
Яркевича часто называют русофобом, и опять же другая, русофобская публика почему-то принимает его за своего кумира. Но он был не русофоб. Я знал его близко, и я отвечаю за свои слова. Русским не стоит оскорбляться Яркевичем, а одиозным патриотам ненавидеть его, он сделал для них больше, чем кто-либо другой. Он проверил нас, русских, на прочность. Выдержим ли мы его едкие, веселые и скандальные издевательства над самими собой или рухнем от его «смертельных оскорблений». И хорошо, если бы рухнули со своих костылей дураки со своими помпезными идеалами. Узколобые патриоты, неспособные на смелость и ясность сознания, что нам давно уже пора что-то делать с нашим новым русским, а не цепляться за старое.
Русское – это самобытный процесс и самобытная энергия; это прежде всего пластичность и открытость. А империя – это потом, империя – это уже исторические частности. Игоря Яркевича принято называть постмодернистом. Ну да, кто бы спорил. Но Яркевич – в каком-то смысле – и традиционалист. Только это другая, перевернутая, негативная, комическая традиция, к какой принадлежал и автор «Дон Кихота». Яркевич вывел на сцену антигероя, который во времена всеобщности откровенно занимался самоудовлетворением и не боялся отходов деятельности своего организма. Тем самым Яркевич противопоставлял коллективному – индивида и делал большую русскую работу по освобождению от закрепощающих личность коллективных догматов. Сам он был яркий человек и любил людей незаурядных. Веселый нигилист и пьяница, наверное, даже и алкоголик, что для русского писателя похвала. И даже в гробу лежал, как кто-то сказал, с насмешкой. Наверное, он устал от борьбы. Что ж, все мы когда-то устаем от борьбы. Да и не в борьбе дело.
Он был «плохим парнем» – и потому моим близким другом. Даже нигилизм его меня часто обескураживал. То вдруг восхваляет себя любимого, а то вдруг сам же и низвергает. Хотел большего, безмерного. Трогательный, добрый, полуслепой, ироничный… Нам всем и мне лично будет его очень не хватать.
Слово может разбить окно
НГ Ex Libris, 30.09.20
22сентября умер Сергей Сергеевич Хоружий. Наш великий современник, человек ранга Лосева, Пятигорского, Бибихина. Человек научного подвига, он всегда выбирал наитруднейшие из проблем, исследовал самые основы, самые начала, чем бы он ни занимался, будь то теоретическая физика, вопросы богословия, современная философия. Хоружий широко известен как переводчик и комментатор самого Джойса (а что может быть выше?). Да и сам он возвышался над современным духовным ландшафтом, как гора, придавая вид окрестностям. Его именем можно назвать пятитысячник. Хоружему многие завидовали, не считаться с его «крутизной» было нельзя.
В тени этого гиганта мысли легко было пропасть, олимпийский отблеск с его вершины мог озарить славой. Сейчас, в нестерпимом свете его кончины, как бы парадоксально, как бы двусмысленно это ни прозвучало (но ведь нельзя, как говорит Ларошфуко, смотреть, не отводя глаз, ни на солнце, ни на смерть), можно наконец и осознать ослепительность его послания. Как будто он умер на злобу дня. Как будто своей кончиной он еще раз захотел сказать нам: вещество тленно. Все дело в энергии. Бренна и материя человеческая, тленно и социальное вещество. А «Дух дышит где хочет». Тленно все, что сакрализует и присваивает себе власть. Любая экономика отношений и многие, если не почти все (а это как кому дано свыше), социальные условности. Истина в другом: «Не по сущности, а по энергии» – вот что он хотел нам передать. Он завещал нам «энергийный дискурс». В наш век, когда снова над нами грозно возвышается неоплатонизм в лице ли государственной власти, обрядовых религиозных предписаний или социальной казенщины, Хоружий снова актуализирует послание Паламы. Он говорит об икономии (не путать с экономикой) наших отношений в обществе как свободных людей, а не как «сакрально» наделенных тем или иным статусом. И Хоружий указывает нам пределы, из которых мы можем черпать силы.
Выражаясь языком научным, можно сказать, что Хоружий выступает как транслятор русской духовной традиции и одновременно как модератор ее дискурса, спасая в каком-то смысле и русскую философию. Его тезисы звучат довольно резко – философия Серебряного века зашла в тупик, тогда как богословие в лице о. Георгия Флоровского, Владимира Лосского совершило революционный прорыв. И первое, что надо бы сделать русским философам, – это поучиться у русского богословия. Но Хоружий совершает и вторую, обратную модуляцию, возвращая в философию понятие синергии, трактуя «Исихастскую Лествицу» как размыкание и определяя человека, его конституцию не через отношения со своим фиктивным «я», не с «центром», а с «пределом». Проанализировав исихастские практики, он добавил к размыканию к Иному и еще две топики размыкания – к бессознательному (человек невроза и соответственно психоанализа) и к виртуальному. И Хоружий задает вопрос: так откуда, с какой границы черпаем мы свои достижения и свою свободу, куда и ради каких целей размыкаемся? И не хотим ли в помощь «энергии внеположного истока»?..
«Ладно из всех кто из», – как сказал Джойс в «Улиссе» (глава «Аид»), и я повторяю это сейчас, чтобы слегка затемнить слишком уж очевидные ответы. Имя Хоружего всегда будет ассоциироваться и с именем великого ирландского писателя, которого Сергей Сергеевич титанически переводил и комментировал. И тем самым «промодулировал» и современную русскую литературу, подарив нам Джойса во всей его полноте. Великий ирландец восхищался и вдохновлялся Лермонтовым, Гоголем, Достоевским, и Хоружий вернул нам эти энергии, помножил снова на русский язык. В своей книге «Улисс» в русском зеркале» он блестяще проанализировал глубинные связи и переклички Джойса с русской литературой начала XX века – с Белым, Хлебниковым, Ремизовым, Хармсом, который (напомним, кстати) как-то сказал, что «слово может разбить окно». Можно сказать, что и Джойс помог Хоружему разбить «русское философское окно», ведь Джойс – это силовой поток сознания.
Настоящий нонконформист мысли Хоружий (кстати, никакой ученой степени по философии у него не было, так же, как и премий) всегда шел против общепринятых догм своего времени. Человек разносторонних интересов, он был – к вопросу об энергиях – и физиком-теоретиком, занимался сложнейшими вопросами в области аксиоматики квантовой теории поля (доктор наук, здесь это заметить уместно). Но в наше безбожное время предметом исследования выбрал богословие. И основал в философии новое направление – синергийной антропологии. Отпевавший Хоружего о. Георгий Белькинд сказал, что пошел в священники, прочитав его книгу «Диптих безмолвия».