Страница 3 из 9
– Коли их, ребята.
– Стой! – Лубянник рассматривал печать, покрывающую замок казенного сундука. – Тут ездец, Степан Тимофеев.
Сотник слез с коня и долго внимательно рассматривал печати на сундуках и клетке с кречетом. Вздыхал, глядел, пробовал на вкус восковых всадников пронзающих копьями змеев. Их налепили в Казани на воеводском дворе. Московская смиряющая лапа.
– А может....– в конце концов выдал сотник. – Они сами. Хитрованы набили.
– А ты попробуй. Сломай печать царскую.
Каракут достал из за пазухи свиток.
– Грамоту знаешь?
– Что я мотало какое. – оскорбился сотник.
– Тогда сюда гляди. – Каракут показал на печать в конце списка. – Казанского воеводы печать.
– Лубянник. Чти. – распорядился сотник.
Здоровый стрелец удивительно бойко зачитал.
– От воеводы Трубецкого. Казна Сибирская....Федор Каракут, Иван Рыбка, Грачик Федор....Через Казань, Жигули, Ярославль, Углич…Всем людям служилым царства Московского.
Лубянник свернул грамоту и отдал ее Каракуту. Сотник вздохнул.
– Это…Вы не серчайте. Мы ж не знали что вы государевы.
– А если бы не государевы были? – спросил Рыбка.
– А разве есть такие? – удивился деланно сотник. – Не знаю.
Всех казаков кроме Грачика похоронили. Себе оставили один вагенбург и телегу покрепче. Все остальное отдали стрельцам. Возниц решили взять в стрелецком городке. Сотник теперь старался изо всех своих сил.
– У меня тут от Жигулей до Царицына всего до сотни людей. А из приказов шлют и шлют коты баюны. Говорят: пчел разводи. Остроги строй. Щук считай. Корабельный лес готовь… Слыхал, казак, корабельный лес. – сотник предлагал Каракуту полюбоваться безлесым степным пространством. – В острог приедем я тебе хорошего коня дам. Персияне оставили. Такой конь. Для Бовы королевича конь.
– Царский размен. – Каракут усмехнулся коротко. Для себя и в землю. – Я табун, мне лошадку.
– Не рад? – посочувствовал не искренне сотник.
– Отчего же? – отвечал Каракут. – Рад. Как не рад, если домой вернулся.
****
Ловили Андрюшку Молчанова Осип Волохов и Мишка Качалов. По среди ночи, по самой середке наисладчайших снов, сбежал поганый помяс. С тех пор и ловили. Если бы сразу нашли, забили бы кистенями. Не до смерти, конечно. Дьяк Битяговский он, если словом одним, змей змейский. Ослушаться нельзя. Чтобы было потом, чем слушать. Да и под утро с росой и рябиновым солнцем злость сама собой подостыла и теперь чего больше всего хотелось так это вернуться назад в теплую, как нахоженный чирик, Брусеную избу. Там парились в людской печи забеленные щи и фунтовые пироги из тяжелого теста с курятиной и желтой облитой яйцом коркой. Мишка Качалов как вспомнил, так ажник застонал от досады и бесповоротно решил, что эта его досада будет стоить помясу лишнюю дюжину затрещин. Собака подняла помяса на опушке Макаровского леса. Тот бежал через кусты в пропаленной ветхой шубе на голое тело. Он постоянно оглядывался. Тимоха собаку не спускал, держал у седла. Собака загрызет Молчанова. Битяговский загрызет Осипа. Не ласковый размен. Андрюха продрался сквозь кусты и тут же утонул в распаханом поле. Засосала его влажная глинистая почва. Молчанов попытался выдернуть ногу. Ему это удалось с превеликим трудом. Нога превратилась в огромный бесформенный кусок глины. Сил не было совсем, и Андрюха обреченно поставил ногу на место. Мишка и Тимоха за помясом не полезли. Сошли с коней. Орали с берега.
– Вылазь, Андрюх.
– Выходи, гузка немытая.
Помяс молчал. Щурил живые зеленые глазки и махал руками. Подгребал под себя томившееся на земле холодное солнце. Начали бросать аркан. Со злостью, а потом в перебивку с камнями. Пару раз попали. Не арканом. Андрюха в долгу не остался. Накрыл голову шубой, сел и превратился в огромный ком майской влажной юной земли.
– Еще и обтрюхался, гад. Что ты будешь делать! – зло сплюнул Осип Волохов. Посмотрел на Мишку.
– Лезть надо.
Мишка Качалов почесал бритый подъячий затылок.
– Надо.
– Так чего?
– Чего?
– Лезь.
– Сам лезь.
Осип тяжело вздохнул. Отыскал глазами камень почище да побольше. Сел на него. Ударил каблуком сафьянового сапожка.
– Значит, местничать желаешь?
– Желаю.
– Так давай.
– Давай да.
Мишка Качалов, курносый с оспяными круглыми щеками, стоймя стоял. Не сомневался. Но и Волохов не на полбе с забалтыком возрос.
– Только без деда Федора Акундинова сына Телепня. Он на свадьбе государя нашего Ивана Васильевича с Марией Темрюковной царской утиркой ведал. Это боярская справа, а мы не воеводства делим, а кто помяса полезет из грязищи доставать.
– Лады. – быстро согласился Мишка. – Без дедушки. Без Федора Акундинова сына.
Волохов замешкался. Что-то быстро Мишка согласился. Задумал чего?. Или как обычно? Думает, что думает. Волохов выбрал второе.
– Ты чего не знаешь, что богоспасаемая матерь моя, боярыня почтенная Волохова Василиса мамка царевича Дмитрия. Сама царица Ирина ее поставила. Куда уж больше чин. Наш чин ничем не перебьешь. Не было в вашем семействе такого чина окромя дедушки-неждана. Выше третьего дьяка в Разрядном приказе не прыгали.
Качалов молчал. Хитро посмеивался.
– И что? – спросил Волохов. – Чем перебивать будешь? Какой теткой? Каким дядькой?
– Мне и моего чина достанет.
– Как так?
– А вот как....Я подъячий. Человек государев. Ты на дворе Нагих обретаешься, как и матерь твоя достопочтенная. Хотя у нас кормишься.
– Углич – удел царевича Дмитрия и я в своей силе. – не сдавался Волохов.
Мишка ощерился. Показал зубной вдовий тын.
– Надо дьяку Михайле Битяговскому передать как ты. Вот прямо здесь на этом самом камне крамолу чинишь на государя.
– Это как это…
– А так это… Государя с Нагими равняешь.
– Чего ж с государем....С Битяговским.
– Ну – свистнул с удивлением Мишка.– Вот чумной. Пока батогами бит, а теперь и Лобного места добиваешься.
– Да чего ты городишь. Чего городишь то.– вскочил Волохов. Он испуганно оглядывался на многочисленных свидетелей его неосторожных речей. Все елки слышали. Все шишки запомнили. Колобов свое тарахтел.
– По-твоему, дьяк своевычно действует? Он слово и дело государево, а значит и я раз его подъячий. Так что же это выходит брат, Осипе? Ты своих князей через себя со мной, а значит, с государем московским и всея всеясности равняешь?
Волохов заморгал усиленно и неправдоподобно. Ему показалось, что вокруг пухлой мишкиной фигуры появилось чудесное свечение.
– Сымай сапоги, Осип.– посоветовал Мишка.– А лучше совсем голяком, как перед теткой Забелихой бегал.
– Я такой же подъячий как и ты. – огрызнулся, не сдаваясь Волохов. Но у Мишки сегодня все стыковалось.
– А Битяговскому кто по утрам чашу помойную от всего подъячества подносит?
Плевался Волохов, но сапоги начал снимать. Крикнул в последней надежде.
– Андрюх! Если не сдох. Пожрать хочешь? Баранья лопатка есть.
Земляной ком разрушился. Появилась кудлатая голова и тонко по-комариному пискнула.
– Покажь.
– Вот ты…Вылазь говорю.
Не было у них бараньей лопатки. Ничего у них не было. Кроме себя да сурового приказа. Мишка Качалов выручил. Подобрал с земли какую-то палку рогатую. Помахал ей перед своим носом и носом помяса. Пока отдаленным носом. Этого хватило. Полез Андрюха обратно. Чисто медведь из берлоги. Выбрался на берег, покрытый зеленой паутиной травы. Перемазанный. Страшный. Жалкий. Глаза безумные и обреченные.
– Давайте.
– Сади его. – сказал Мишка.
– Сам сади. У меня седло дареное.
– Так че? Пожрать не дадите? – влез в разговор помяс.
– Вот закавыка. – пожаловался Мишка – И не двинешь ему как следует. Измажешься.
Осип порыскал в седельных сумках и нашел у Мишки сухари и флягу . Бросил Андрюхе.
– Смотри флягу не сожри.
Помяс не ел и не пил. Сухари и кислое слабое разведенное винцо словно вдохнул в себя. Качалов и Волохов и глазом моргнуть не успели.