Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 83 из 125

Письмо показывает, в каком жалком положения находилась Марина в Тушине. А самое главное, Марина подчёркивает, что её права на престол основаны не на правах обоих самозванцев, а в силу её коронации и присяге жителей Московского государства признавать её своей царицей в случае смерти Лжедмитрия I, не оставившего потомства. Следовательно, Марина отделяет своё дело от дела Тушинского вора: он мог быть и обманщиком, каким считает его польское правительство, но Марина от этого ничуть не лишается своих прав на московский престол.

Наконец Марина пишет и самому Сигизмунду: «Превратная судьба отняла у меня всё, оставив лишь справедливое право и претендентство на престол московской монархии. Обращаю высокое внимание вашего королевского величества на моё посвящение на царство и признание за мною наследственного права на престол, подтверждённые двойной присягой московских сословий. Я убеждена, что ваше королевское величество своим высоким разумом и по доброй совести согласитесь со мной, а мне и моей семье, жертвующей своей кровью и несущей большие издержки на это дело, придёте на помощь своей королевской милостью». И подписалась: «Императрица Марина».

Король в ответ через третьих лиц предложил Марине в управление Саноцкую землю при условии её возвращения и отказа от всяких претензий на московский престол.

В ночь с 27 на 28 декабря 1609 года Лжедмитрий II, не предупредив Марину, бежал из Тушина, переодевшись крестьянином. Теперь Марина осталась никому не нужной. В довершение всех бед она ещё была беременна.

Тем не менее, Марина подговаривает два десятка донских казаков и в ночь с 10 на 11 февраля 1610 года бежит из Тушина. Беременность не помешала ей облачиться в казачий наряд и долго скакать верхом. С ней бежали только горничная Варвара Казановская и паж Иван Плещеев-Глазун. Утром нашли письмо Марины, обращённое к полякам Рожинского, где она писала: «Я принуждена удалиться, избывая последней беды и поругания. Не пощажена была и добрая моя слава и достоинство, от бога мне данное! В беседах равняли меня с бесчестными женщинами, глумились над мною... Оставаясь без родных, без приятелей, без подданных и без защиты, в скорби моей поручивши себя богу, должна я ехать поневоле к моему мужу. Свидетельствую богом, что не отступлю от прав моих как для защиты собственной славы и достоинства, потому что, будучи государыней народов, царицею московскою, не могу сделаться снова польскою шляхтянкою, снова быть подданною, так и для блага того рыцарства, которое, любя доблесть и славу, помнит присягу».

Говоря об этом письме, польский историк Казимир Валишевский иронизировал по поводу женской логики: «Я знаю, что я могу рассчитывать на вас, итак, я покидаю вас!»

Интересно, что Марина поначалу побежала не в Калугу, а в противоположную сторону — в Дмитров, где с польским войском стоял Пётр Сапега. Последний 12 января 1610 года вынужден был снять осаду Троицкого монастыря и занял Дмитров. Однако приехала Марина к милому рыцарю не в добрый час. Скопин-Шуйский атаковал лагерь Сапеги у Дмитрова, и полякам пришлось бежать под защиту башен и валов дмитровского кремля. Русские и шведы пошли на штурм кремля, поляки пришли в замешательство. Тогда на вал выскочила брюхатая Марина и закричала: «Что вы делаете, злодеи, я — женщина, и то не испугалась!» Очевидец Николай Мархоцкий писал: «...благодаря её мужеству они успешно защитили и крепость, и самих себя».

Побыв несколько дней в Дмитрове с Сапегой, Марина могла воочию убедиться, что он был храбрый рыцарь, но никудышный стратег и политик. К тому же он, как и все паны, обожал красивых женщин, но больше всего любил деньги. Страстная любовь к ним не давала покоя усвятскому старосте, только он никак не мог решить, где больше получит — в королевском войске под Смоленском или в Калуге у Тушинского вора? А может быть, лучше сохранить независимость и в частном порядке пограбить матушку-Россию? За хорошую цену он отдался бы и Шуйскому, но, увы, подобных предложений не поступало.

Наконец до «императрицы» дошло, что милый Ян любит её не столько как женщину, сколько как козырную карту в большой игре. Марина решила ехать к «мужу» в Калугу, но Сапега отказался отпускать её. В ответ «царица» пригрозила взбунтовать 350 донских казаков, находившихся в войске Сапеги. Поскольку поляков в тот момент в Дмитрове было не более тысячи, воевода решил не испытывать судьбу и отпустил даму сердца подобру-поздорову.

Марина опять переоделась в мужское платье и в сопровождении четырёх поляков отправилась в путь. Зима была снежная, и, как писал Мархоцкий, «она ехала когда на санях, когда верхом». У самой Калуги Марину нагнал её брат кастелян саноцкий Станислав Мнишек. Он привёз ей часть вещей и женскую прислугу, оставленные при бегстве в Тушине. Валишевский утверждает, что Станислав хотел уговорить сестру не ехать в Калугу, но тогда возникает резонный вопрос — а зачем он вёз туда прислугу и вещи?

Тушиниский вор с помпой встретил любимую жену. Теперь Марина превратилась из тушинской царицы в калужскую.





Калужская царица на людях активно поддерживала мужа, но сама считала его ничтожеством. С королём Сигизмундом Марина окончательно поругалась. Когда Ян Сапега предложил от имени короля самозванцу отказаться от титула царя и поехать в Польшу, где ему будут пожалованы крупные земельные владения, Марина гордо ответила: «Пусть король уступит царю Краков, тогда царь подарит ему взамен Варшаву». На польских панов типа Сапеги или Лисовского надежды было мало, и Марина постепенно начинает ориентироваться на казаков. Вспомним, как она ещё в Дмитрове пугала Сапегу донцами. В Калуге ещё при жизни Лжедмитрия II Марина становится любовницей казацкого атамана Заруцкого.

Иван Мартынович Заруцкий представляет собой довольно колоритную фигуру Смутного времени. Родился он в Тернополе в семье малороссийского мещанина. Подростком Иван попал в плен к татарам. Несколько лет он был рабом в Крыму, потом бежал из Крыма к донским казакам. Так пишут о Заруцком все историки, но, увы, не приводят никаких подробностей побега. На самом же деле бежать из Крыма одному молодому невольнику технически крайне сложно, а вероятность успеха близка к нулю. Скорее всего, Заруцкий бежал от хозяина и примкнул к отряду донских казаков, гулявших по Крыму. Такие набеги донских и запорожских казаков в XVI—XVII веках исчислялись многими десятками. Крымская орда регулярно (почти ежегодно) уходила грабить Московское государство, Польшу или Венгрию, а казаки, в свою очередь, производили налёт на Крым, как морем, так и посуху.[68]

В конце 1606 года Заруцкий примкнул к Болотникову. Летом 1607 года Болотников послал Заруцкого из осаждённой Тулы в Стародуб разыскать «царевича Дмитрия». К началу 1608 года Заруцкий в войске Лжедмитрия II командовал отрядом донских казаков. В Тушине самозванец пожаловал Заруцкому боярство.

Ставка Марины на Заруцкого оказалась верной. Тушинский вор сдуру велел утопить в Оке старого касимовского хана Ураза Махмета, но не подумал исключить касимовских татар из своей личной охраны. 11 декабря 1610 года на охоте татарская охрана убила самозванца.

Увидев обезглавленное тело Лжедмитрия II, тушинцы пришли в отчаяние. Главный воевода «вора» Григорий Шаховский и Иван Заруцкий пытались бежать из Калуги, но были остановлены казаками. Донцам не хотелось уходить домой без хорошей добычи, а «воровским», то есть тушинским казакам вообще некуда было идти. И тем, и другим нужно было знамя.

Через несколько дней после убийства «вора» Марина разрешилась от бремени и родила «ворёнка». По «деду» его назвали Иваном. Казаки немедленно провозгласили его царём. Пётр Сапега предложил Марине с ребёнком перейти под его покровительство, но она высокомерно отказалась. Марина хотела быть или московской царицей, или никем.

Вождём калужских тушинцев стал Иван Заруцкий. Но для самостоятельных действий у него не хватало сил, и в январе 1611 года он вступает в переговоры с Прокопием Ляпуновым, собиравшим первое ополчение. Ляпунов звал в ополчение всех без разбора, и ряд историков утверждают, что он пообещал Заруцкому, что по изгнании поляков из Москвы провозгласит царём сына Марины.

68

Подробнее об этом см.: Широкорад А. Русско-турецкие войны. — Минск: Харвест, 2000.