Страница 13 из 126
Всё здесь говорило о поспешном бегстве. Даже узенький столик с кожаными куклами — онгонами — стоял на почётном месте за очагом, забыть его для степняка непростительно. Онгоны — хранители очага, им достаётся первая капля шулюна, когда в котле закипает варево, и первый кусок мяса с углей. «Торопилась, знать, Оелун, — подумал Урак, — торопилась». По стенам висели одежды. У очага лежали подушки. «И ушла налегке», — решил старший нукер. Он ещё не знал, как поступит, и осматривал юрту тщательно. Понимал Урак и то, что за ним внимательно следят глаза многих из прискакавших по приказу Таргутай-Кирилтуха и, хотя он, Урак, старший над ними, о любом его неверном шаге станет известно нойону. Об угрозе Таргутай-Кирилтуха переломить ему хребет слышали все.
Урак вышел из юрты, оглядел коновязь, походил вокруг.
Земля была истоптана множеством копыт. Но ничто не говорило о том, как и куда ушла Оелун с детьми. Арбу, правда, не нашли у юрты, и можно было предположить, что Оелун укатила на ней. Ан было и возражение: после смерти Есугея прошло немало времени, и Оелун могла отдать арбу соседям или уехать на ней на дальнее пастбище и там оставить, возвратившись на коне.
Вместе с Ураком в курень Есугея прискакал лучший охотник Таргутай-Кирилтуха старик Курундай. У него были кривые ноги человека, почти не слезающего с коня, плоское лицо и глаза, подернутые слезливой мутью, но он обладал таким зрением и чутьём, что выглядывал зверя даже там, где не могли отыскать и собаки. Суетливо поспешая за широко шагавшим Ураком, он неожиданно присел на корточки и, поводя носом, словно принюхиваясь, принялся разглядывать вдавленности между пучками ковыля. Сунул палец в рот, послюнил и приложил к следу. Поднёс палец к глазам. Блеснула шерстинка. Курундай поднял лицо к остановившемуся подле него Ураку:
— След свежий, ещё и края не обсыпались. И шерстинка... шерстинка...
Блёклые, старческие губы растянулись в улыбке.
— Ай-яй! — воскликнул он. — Не глупая Оелун. Ай-яй, не глупая! Да и почему у Есугей-багатура должна быть глупая жена?.. Вздорная и дурная кобылица бывает только у жеребца, который хромает на четыре ноги... Не глупая Оелун.
Он поднялся, сказал убеждённо:
— Оелун уехала на арбе, колёса обмотала войлоком. Найти её следы в степи трудно, но можно.
Он же, Курундай, определил, куда направила своих волов Оелун.
— К Онону она не поедет, — сказал он. — Такое было бы слишком просто для женщины, которая догадалась обернуть колёса арбы войлоком. Нет...
Из-за пояса халата Курундай вытащил плеть с коротким черенком, повертел в пальцах и вдруг резко и сильно выкинул вперёд, указывая направление.
— Она пошла вот так!
Черенок плети чётко указал путь меж холмов.
Поднявшееся над горизонтом солнце высветило стоящего подле юрты старика и, необыкновенно продолжив тенью вытянутую его руку и черенок плети, чёрной полосой устремило их в степь.
— Хе-хе-хе, — задребезжал смешок Курундая, — мудрая Оелун... Мудрая... Но искать её надо на этом пути...
Курундай не ошибся.
Урак не стал возражать, хотя мог ткнуть пальцем в любую сторону и спросить охотника: «А почему не так?» И ответить было бы, наверное, нелегко. Да, Урак был убеждён, что Курундай указывает правильно. Он молча сунул ногу в стремя, кинул тело в седло.
— Вперёд! — скомандовал нукерам.
Он всё ещё не знал, как ему поступить.
Время дождей прошло давно, степь просохла и гудела под копытами коней, как медный котёл. Когда солнце поднялось над окоёмом на два копья и кони начали запотевать, Курундай неожиданно натянул поводья, останавливая резвого жеребца.
Легко, почти не опираясь на стремя, спрыгнул на землю, шагнул к одиноко торчавшему в ковылях кусту. Обошёл со всех сторон, присел на корточки. Нукеры, не слезая с коней, окружили старика. Он вскинул голову и пронзительно и зло закричал:
— Прочь, прочь! Истопчете всё, как я найду следы и что скажу нойону? Прочь!..
Урак раздражённо взмахнул рукой.
Нукеры отъехали в сторону.
Урак помедлил, перекинул ногу через луку, подошёл к Курундаю. Но прежде чем он заговорил с ним, увидел: одна из веток сломана. Там, где обломился сучок, белым выдавала себя свежая кора. Ветка была сломана не позже чем вчера ночью. Кора не успела обсохнуть на солнце и потемнеть.
Курундай, сидя на корточках у куста, сказал, не поворачивая головы:
— Ночь была безлунна. А волы обязательно выйдут в степи на одиноко стоящий столб, дерево или куст. Их тянет на столб, как мошку на огонь костра. Оелун могла не заметить куст. Было темно. Вот и не отвернула в сторону.
Он поднял на Урака красные, наполненные слёзной мутью глаза. В глазах было торжество охотника, настигнувшего дичь.
А глядеть так Курундаю на нукера не следовало.
Урак неожиданно для себя понял, что ему надо сделать.
Решение, сразу и властно овладевшее им, родилось не только из обиды, нанесённой Таргутай-Кирилтухом, но из чего-то большего. Скорее всего, оно замешалось на разговорах о смерти Есугей-багатура, на толках о случае с кузнецом Джарчиудаем и, конечно, на сострадании к Оелун, за которой они, полсотни крепких мужчин, гнались по степи, как гонится свора собак за оленухой с оленятами.
Упоение гонкой присуще слабому. Сейчас, сейчас он настигнет гонимого, вонзит зубы в затылок, и тёплая кровь омоет рот.
Урак не был слабым.
— Хе-хе-хе... — рассыпал смешок старик Курундай. — Вот и эта лиса не ушла от нас. Хитрая лиса...
Смех этот — едкий, дребезжащий — неприятно поразил Урака.
Курундай поглядывал и поглядывал на старшего нукера. Толокся на корточках у его ног. Урак разглядел шею Курундая, выглядывавшую из воротника халата. Шея была как стебель сухой полыни. Если чуть придавить — она хрустнет слабыми позвонками.
Дробный смешок оборвался.
Урак вновь увидел глаза Курундая. Но сейчас взгляд их был иным. Жёстким и предупреждающим.
— Поспешила Оелун, — сказал старик, — поспешила... Вот и сломала куст. — И добавил: — Все мы спешим.
Последние слова, показалось Ураку, прозвучали как предостережение для него.
«Да он — мангус, — подумал Урак, — читает в чужих головах».
— Так что же, — сказал Урак, — если ты нашёл следы Оелун, едем. Тебя, старик, ждёт награда Таргутай-Кирилтуха.
— Награда, — выпрямляясь, повторил Курундай, — награда...
И в другой раз удивил старшего нукера изменившимся голосом:
— Награды бывают разными.
Шагнул враскачку к отошедшему в сторону жеребцу. Поймал узду, сел в седло и только тогда сказал:
— Едем. Поспешать не след. Время есть.
Развернул жеребца и, почмокивая губами, послал в степь.
Ураку показалось, что старик повёл их не туда, куда указывала сломанная колесом арбы ветка.
«Точно мангус, — решил Урак, — кружит по степи, как злой дух».
Старик Курундай неторопливо трусил впереди отряда.
Жаркое солнце жёлтым диском нависало над головами. Жгло лица. В такой час овцы перестают щипать траву, собираются под курганами и, угнув головы, пережидают зной. Табуны лошадей уходят в балки, прячутся в тени оврагов. И даже степное зверьё укрывается в норы или уходит ведомыми только ему путями в дальние перелески. Замолкают птицы.
Старик Курундай, однако, продолжал кружить и кружить по степи.
Кони начали спотыкаться на сурчиных норах. На боках, на взмыленных шеях коней хлопьями объявилась серая пена. Не слушая повода, кони вскидывали головы, храпели натужно, кося на хозяев злыми глазами.
Нукеры недовольно заворчали.
Но Урак молчал. Он давно бы остановил отряд, но мысли его были заняты сейчас не людьми, которых он вёл по степи, и не лошадьми. Урак мучительно хотел понять — куда ведёт их старик Курундай, а поняв это, сообразить — каким временем он, Урак, располагает, чтобы совершить задуманное.
Однако разгадать путь Курундая казалось невозможным.
Сначала старик повёл отряд на поднимающееся выше и выше над окоёмом солнце. Потом повернул в сторону. Ещё раз развернул коней и повёл на солнце, уже перевалившее зенит. Но и в этом направлении они проскакали недолго. Курундай вновь развернул коней. Его путь был похож на полёт несыта[29] — изломанный и причудливый, — нырки и изгибы которого не способен проследить человеческий глаз.
29
Несыть — сова.