Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 9 из 11

– Сергеевна, тебе что, делать нечего?

– Есть, – возразила она, что-то черкая пером на бумаге, – и тут тоже.

– В каком смысле?

– В таком, что мы как-то моментально схватились за версию, что он покончил с собой, подсунутую вдовой убитого.

– Убитого? – удивился Акимов.

Сергеевна подняла глаза и твердо повторила:

– Убитого.

– С чего ты взяла?

– О, это долгая история, – с некоторой издевкой начала Сергеевна, – вы, например, знаете, что Зоя, погоревав всего-то полгода, вселила в квартиру некоего товарища Аркадия из снабжения войсковой части, в которой служил ее супруг?

– Нет, не знал. И что?

– Допустим, это ни о чем не говорит, – согласилась практикантка, – она – женщина еще молодая, чего бедовать одной? Однако в некрасивом деле с пропавшими продпайками, которое пытались повесить на Зыкова, фигурировал в том числе и этот товарищ Аркадий. Это, как говорится, раз.

– Ну-ну, – усмехнулся Акимов, но Сергеевна и ухом не повела.

– Вот вам и два: товарищ Аркадий, как сообщила его жена…

– …то есть как – жена?

– Именно. Ради Зои он бросил жену с двумя детьми, двух и четырех лет. Так вот, брошенная жена товарища Аркадия утверждает, что он… простите, ее лексика, «путался» с этой дамочкой со времени рождения младшей дочки. То есть целых два года. Устойчивая связь. Так?

– Так.

– После того как товарищ Аркадий обосновался в квартире Зыкова, Зоя бросила работу, соседи – Гладковы, Соколовы, Масальские и прочие – отмечают, что у нее появились замашки состоятельной дамочки. А уж как ее разнесло!

– Забеременела?

– Отъелась, – прямо заявила тощая Сергеевна. – А теперь о главном.

Она, придвинув листок, снова принялась чертить какие-то оси, давая пояснения по ходу:

– Тут входное отверстие, вот выходное, следовательно, пуля имела уклон вот под таким градусом…

Акимов с уважением смотрел на эти вычисления и терпеливо ждал, когда ему пояснят, в чем смысл. Сергеевна, осознав, что ее выкладки не воспринимаются, сказала прямо:

– Если принять за исходное то, что Зыков находился в положении лежа, то мне, для того чтобы поверить в то, что он сам, своей правой рукой, застрелился, не хватает сантиметра.

– Всего-то? – съехидничал Акимов.

– Целый сантиметр, – ответила Сергеевна. – Необходимо эксгумировать труп.

– Тебе надо – ты и занимайся.

И она занялась. На изумление, Сорокин весьма заинтересовался ее выводами и всецело подключился к решению вопроса. Это оказалось непросто, поскольку бедного Зыкова хотя и не похоронили за оградой – все-таки двадцатый век на дворе, – но могила его была сильно запущена. Так и лежал он – хуже собаки, даже без таблички с именем и номером.

В общем, на основании новых осмотров, вычислений, экспертиз и экспериментов, кропотливого восстановления наиболее вероятной траектории полета пули стало совершенно очевидно, что Сергеевна со своей геометрией попала, что называется, в яблочко. Сантиметра, а точнее восьмидесяти семи с половиной миллиметров, не хватало для того, чтобы Зыков на самом деле мог застрелиться. Дальнейшие детали – приглашение Зойки, разговор с ней, предложение посчитать самой, наконец, предъявление результатов исследований – были уже делом техники, которую Сорокин взял на себя. Сергеевна наотрез отказалась в этом участвовать.

– Противно, – заявила она, – готова понести наказание за непослушание.

Конечно, никому и в голову не пришло наказывать практикантку.

Припертая к стенке Зойка призналась, что и вправду сошлась с товарищем Аркадием, который вертел темными делами по снабжению воинской части, неплохо на этом наживаясь; созналась, что Зыков постепенно начал это подозревать, а заодно и прозревать, и как она хладнокровно разыграла самоубийство несчастного капитана, предварительно как следует его напоив.

Товарищ Аркадий занял твердую позицию: нет, об убийстве он ничего не знал. По итогам тщательного расследования так и оказалось. Правда, возмездия он не избежал: в скором времени ему пришлось сесть уже по поводу хозяйственных махинаций.

И долго еще орал Сорокин за плотно прикрытыми дверьми и в отсутствие Сергеевны:

– Зубры, опера, вашу мать, девчонка мордой ткнула, как щенят в лужу!

– Николай Николаевич, вы же сами… – попытался было оправдаться Акимов, но был немедленно заткнут:

– Станешь моим начальником – рот откроешь. Меня мордой уже другие повозили, теперь моя очередь.

Всего обиднее было то, что Сергеевна ни слова не проронила в укор или обличение. Девчонка просто сделала одну работу и принялась за другую, не претендуя на то, чтобы кому-то что-то указывать и вообще верховодить старшими.

8

Киносеанс окончился довольно поздно, уже сгущались уютные сумерки.

Колька предложил:

– Пройдемся? Погода-то какая хорошая.

Оля улыбнулась:

– Конечно, пошли прогуляемся.

Именно сегодня не было ничего хорошего в этой погоде. К вечеру стали сгущаться тучи, потянуло ветром, а красная кайма на небе злорадно свидетельствовала о том, что не будет вам, граждане, ничего хорошего и завтра. Летом, когда самое время купаться-загорать, без зонта на улицу носу не покажете.

В хорошей компании даже по парку с вытоптанными клумбами и разбросанными повсюду чинариками побродить приятно. И после нового фильма о нелегкой судьбе талантливого пианиста, который после ранения потерял возможность играть, зато сам сумел сотворить шедевр, так хотелось воспарить умом куда-то за облака и поумничать.

Колька положил начало обсуждению следующим образом:

– Ничего себе фильмец, лихо он, это самое, в себя пришел и сочинил, да?

– Конечно, молодец, – серьезно отозвалась девушка, – пусть и унывал поначалу, зато сумел быстро понять, что главное – это для людей творить, чтобы они понимали красоту окружающего мира, осознавали, какую важную работу они выполняют…

– Ну да, – согласился Колька.

Оля поняла, что дискуссия завершена, и сменила тему:

– Как у тебя дела в учебе?

– Да отлично все. Вот новые станки поступают, поговаривают, будем расширяться, выпускать пневмомолоты и тисы машинные. План мы завсегда выполняем. Иной раз поцапаешься с мастером. Он-то, может, и не виноват, но с сырьем запутка… ну, неважно. Спортзал хороший, со штангой. Шамовка, ну, еда то есть, сама знаешь. Я вообще хочу вопрос об общежитии провентилировать, но пока трудное дело, с пропиской-то.

Да уж, про учебу и работу Колька распространялся куда более связно и красноречиво. Серьезный, аккуратно подстриженный, в новенькой форме. От мамы Ольга знала, что для ремесленных училищ по спецзаказу шьют отменные шинели и костюмы, смежники подгоняют обувь – конечно, совсем другой вид у человека, если его как следует приодеть!

– По школе, стало быть, не скучаешь? – спросила Оля, вспомнив, как увлекательно и со знанием дела Колька излагал эволюции и перипетии московской истории. Красочно у него это получалось, как будто перед мысленным взором вставали описываемые им картины. Как это профессор сказал – умозрение. Точно. Умом зришь.

– Да я, Оль, что-то и не думаю, – признался парень, – как-то идет жизнь – ну и идет. Удержаться бы на ровной дорожке, вот о чем больше думаешь.

– А что, разве есть где свернуть? – улыбнулась Оля.

– Да как тебе сказать. Найдется обязательно какая-нибудь кривая дорожка, как однажды нашлась. Да не забивай себе голову, как-нибудь пробьемся, – пообещал Колька, как бы невзначай обнимая девушку, которая тоже как бы случайно положила голову ему на плечо. – Луна-то какая красивая!

Так и шли они себе, не торопясь, думая каждый о своем и друг о друге. Миновали парк, вышли туда, откуда несколько часов назад спешили на сеанс, – к Натальиному дому. И тут безмятежность вечера была прервана самым грубым образом.

Всему виной была собака, точнее собаки, целая стая. Дворняги вылезли откуда-то из-за кустов, кудлатые, все в земле, припадая на лапы и повизгивая, перекатывая, покусывая и грызя какую-то вещь, округлую и светлую. Увидев людей, свора насторожилась, ощетинилась, и, припадая к земле, псы принялись подкрадываться.