Преступивший Грань

— Да—да, идите, — улыбнувшись ответила она и, в сопровождении толстяка и Далофа, чье лицо стало еще более кислым, чем обычно, направилась к дому.

А Тима смотрел им вслед и раздумывал что же именно на него нашло. Нет, он и раньше проделывал подобное — играл роль слуги или пытался пародировать то Далофа, то Юлиуса, или занимался еще какой подобной чушью. Делал он это не столько потому, что хотел порадовать Лилиану, а скорее потому, что соскучился по театру, которого, к слову, в этом мире толком и не существовало. Но вот что на него нашло потом? Почему он, вдруг, решил корчить из себя аристократа с этими их ужимками, многозначительными взглядами и прочими высокопарностями? Этого он понять не мог. Неужели, проведя несколько месяцев в компании Мистресс Лилианы он невольно стал перенимать ее привычки? Вполне возможно, но Тиме, почему—то казалось, что дело не в этом, или не только в этом. Тогда в чем? Может в том, что ему не понравился сам Мейстер Монора? Определенно. Было в нем что—то эдакое — скользкое и мутное. Тиме очень не хотелось оставлять Лилиану с ним наедине. И дело тут было даже не в банальной ревности, хотя и она присутствовала, чего уж греха таить, нет — попаданца беспокоило что—то другое.

— Гадаар, — тихо позвал он.

— Да, хозяин, — тут же ответил дух, проявляясь.

— Сходи, посмотри да послушай о чем говорят Лилиана и этот толстяк. Но только сделай это так, как мы с тобой тренировали, помнишь? — и правда, когда стало ясно, что маги могут видеть Гадаара в его обычном воплощении, невидимом для обычных людей, Тима со своим духом—рабом вплотную занялись этой проблемой и, после некоторых экспериментов, научились скрывать духа от взглядов магов. Правда, стоит заметить, что обнаружить Гадаара все же можно было, однако для этого необходимо было приложить некоторые усилия и, что самое главное — точно знать что искать.

— Понял, — коротко кивнул дух—раб, растворяясь в воздухе.

А Тима, тем временем, неспешно направился к дому.

Гадаара он ожидал в библиотеке, в которой проводил не меньше времени, чем в парке или в зале. Тима уже достаточно неплохо освоился с местным языком и уже почти не путался в местоимениях, однако, с чтением у него были серьезные проблемы. Местный язык был довольно сложен, громоздок и очень интонационно зависим. Например: между словами «мастер» и «Мастер», звучащими и пишущимися, по сути, одинаково, было огромное различие. Первое было уважительным обращением к человеку, могло служить признанием чьих—то заслуг в каком—либо деле или, что было очень удивительно для Тимы, дружеским обращением. Второе же представляло собой низшую должность—титул в конклаве. На письме оба слова чуть различали написанием, что, тем не менее, не позволяло их спутать, а вот в устной речи — каждое из этих значений выделялось интонационно. И это — лишь один пример, а в дастни, подобных случаев было достаточное количество. И, если, решением трудностей с речью устной, с ним занимался мастер Ильви, к которому, надо сказать, в итоге, Тима проникся глубоким уважением и перестал называть того разными обидными словами, то с речью письменной, ему приходилось разбираться уже самостоятельно.

В комнату зашла молоденькая рабыня и направилась в его сторону. Тима, как и любой адекватный человек, совершенно не понимал и не принимал рабства, как такового. Однако, узнав о том, что рабство в этом мире, вещь повсеместная, решил пока не изображать из себя Спартака и не пытаться проповедовать чуждые этому миру идеи. Пока, по крайней мере.

К несчастью, его намерение не вмешиваться, несколько раз подвергалась жесточайшему испытанию. Чаще всего тогда, когда он случайно становился свидетелем наказания рабов или рабынь, на которые, кстати, сбегалась посмотреть вся местная челядь. Наказания были разными, и зависели от степени вины провинившегося. Объединяли их только две вещи — нагота наказываемого и отсутствие жалости со стороны наказующего. Коим, зачастую, выступал кто—то из подручных Юлиуса.

Вообще, у местных рабов, прав, как таковых, не было вообще. Они были сродни имуществу, пусть иногда любимому, как это было с Руфи и Далофом, но все же имуществу. Любой из свободных людей мог сделать с рабом практически что угодно, если это не возбранялось хозяином раба. А если и возбранялось — всегда можно уплатить откупные.

Тима не раз наблюдал, как солдаты Юлиуса, хватали проходящих мимо рабынь, если те не спешили по каким—нибудь, очень важным, поручениям, задирали тем подол их коротеньких форменных платьев и беззастенчиво имели, совершенно не стесняясь никого, кроме, пожалуй своей хозяйки. Пока солдат делал свое дело, рабыня, обычно, покорно стояла и ждала пока тот закончит, после чего, как ни в чем не бывало, шла дальше по своим делам. Солдаты, как правило, не желая пачкать свою одежду и, уж тем более — хозяйское добро, заканчивали свое дело прямо в рабынь — так было проще и чище. А те, трусов, естественно, не носили. Поэтому, картина, когда молоденькие, красивые девчонки, сновали по поместью с ногами, украшенными потеками белесой жидкости, вызывала у Тимы жесткий разрыв шаблона. Лишь единицы из них, после полового акта, приводили себя в порядок, избавляясь от «следов любви». Большинству же было совершенно все равно. Они и мылись то, наверное, только потому, что этого требовала сама хозяйка, ненавидевшая запах немытых тел.

Когда же Тима поделился своими наблюдениями с Мистресс Лилианой, та, сначала не поняла что же именно его волнует, затем извинилась, что не догадалась сразу и предложила прислать к нему вечером парочку рабынь, дабы те согрели ему постель. На возмущенный отказ попаданца, она с таким же недоумением и, как показалось Тиме — легким разочарованием, невозмутимо предложила прислать уже рабов. Естественно он и тут отказался. Причем, в этот раз, возмущения не было — попаданец просто впал в ступор от того, что его гостеприимная хозяйка ТАКОГО о нем мнения. Лишь спустя некоторое время он смог выдавить из себя отказ.

Именно тот разговор, собственно, и погасил в нем желание нести свой устав в чужой монастырь. Рабов, судя по всему, все более—менее устраивало. Свободных людей — тем более. И, хотя даже его, выходца из далеко не пуританского мира, коробило местное отношение к людям, к сексу и к тому с кем и кто им занимается, Тима решил, что больше не будет вмешиваться в местные порядки.

И долгое время у него это даже получалось. Не смог пройти мимо он лишь однажды. Он, в очередной раз, направлялся в библиотеку, когда проходя мимо одной из комнат, услышал чье—то пыхтение и сдавленные рыдания. Поняв, что происходит, он уже хотел, было, пройти мимо, но решил все же заглянуть. Не забавы ради, нет, а так — кольнуло его что-то. А заглянув, пришел в неописуемую ярость.

В комнате находились двое. Мужик, судя по надетой на нем форме — был одним из солдат Юлиуса и девушка, даже, скорее, девочка, если судить по едва наметившимся бугоркам грудей, прекрасно видных сквозь полустянутое платье. Она лежала раскинув ноги и тихо—тихо подвывала в такт движениям распаленного и ничего не замечающего мужика.

— Ах ты, сука, — зашипел Тима, стремительно входя в комнату и хватая со стола какую—то металлическую статуэтку и изо—всех сил нанося удар по затылку насильника. И еще раз. И еще. Когда тот свалился на пол, Тима продолжил его избивать уже ногами. На шум драки и визг, поднятый так и лежащей с раздвинутыми ногами девчонкой, сбежались люди. Кто—то пытался оттащить попаданца от лежащего в луже крови солдата, но ярость еще не отпустила того и он все рвался к насильнику.

— ТИХО! — Раздался чей—то громовой голос и Тиму внезапно отпустило. И, надо сказать вовремя — еще чуть-чуть и у него случился бы очередной срыв. Что было бы тогда с этой уютной комнатой — даже страшно было представить.

Тима оглянулся назад и увидел что комната битком набита народом, а прямо перед ним стоит Мистресс Лилиана и смотрит ему прямо в глаза, — мастер Тималь, объяснитесь будьте добры, — при этом, голос ее был столь спокоен и будничен, будто они сидели на чашкой чая.