Долг ведьмы 2

И тут, будто по чьей-то злой воле, небо разражается с начала грохотом, затем кинжалы молний вспарывают ночную небесную синь, и на нас, словно из шлюза обрушиваются потоки воды. Смеёмся, наспех натягивая, мигом промокшую одежду, берёмся за руки и бежим прочь. Под грохочуще-хохочущим небом, под тёплыми лентами дождя. Ноги увязают в грязи, запах мокрой травы дразнит ноздри, а мы бежим и смеёмся. И я ловлю себя на том, что вот сейчас, в эти мгновения, я кристально, безоговорочно счастлива.

– Ты что с Олежкой сделал? – кричу я, стараясь заглушить шум хлещущих струй. Не то, чтобы мне интересно, просто хочется слышать голос Данилы, хочется ещё раз убедиться в реальности происходящего.

– Магия Северных земель, – кричит в ответ Молибден. – Северяне, в отличии от нас, не перерабатывают энергию природы в творческую энергию. Не рисуют, не лепят и не поют, в общем, не пропускают через себя, а просто берут в чистом виде, используют такой, какая она есть.

– А почему мы так не делаем?

Скольжу и чуть не падаю в раскисшую, пузырящуюся дорожную грязь, однако сильная рука удерживает меня и прижимает к горячему телу. И чудится мне, что от Даньки продолжает исходить запах моря, солнца и Корхебельских трав.

– Северяне всегда были сильнее нас физически. Они бесстрашны, самоотвержены и призирают немощь. А чтобы подчинять себе энергию природы, чистую, опасную, нужно обладать неимоверной силой. В Северных землях это могут делать почти все, а у нас только архимаги. Твоего Олежку я угостил энергией болота, просто собрал и швырнул ею в него. И, как видишь, герой-любовник побежал дристать.

– Он не мой Олежка! – рявкаю я, и Данилка смеётся, целуя меня в темя.

А потом, мы пьём чай со смородиновым листом и мятой. Молибден рассказывает бабе Маше о нашем детдомовском детстве, о встрече на Корхебели, о том, что вернулся за мной. А я молчу, слушаю и просто нежусь в тёплых потоках радости, спокойствия и умиротворения. Стучит по крыше дождь, ветер раскачивает за окном вишню, открытая форточка дышит прохладой и свежестью вымытой листвы. А на моём плече лежит горячая рука Данилы.

Баба Маша стелет нам на сеновале, прямо под крышей. Расслабленная, безумно счастливая лежу на подушках, вдыхаю всей грудью терпкий травяной дух. Темно, лишь дождевые полосы, подсвеченные лиловым светом молнии, бьются в стекло. Данька рядом, моя рука плотно сжата его ладонью.

***

Просыпаемся рано, с первыми криками петухов. В чердачное оконце лукаво заглядывает рыжий шарик, ещё не набравшего силу, солнца. Тянемся друг к другу и растворяемся, тонем в пучине нежности. Плавлюсь от жара мужских прикосновений, жадных, нетерпеливых, болезненно-требовательных. Сплетаемся телами и душами, пьём и вдыхаем друг друга. Как же мне не хватало этой гладкой загорелой кожи, этих льняных волос, в которые так приятно зарываться пальцами, серых океанов в глубине слегка прищуренных глаз, горячих губ, оставляющих печати на шее, груди, животе, крепких властных рук, стягивающих меня, словно стальными тросами, лишающих всякой попытки отстраниться.

– Моё сердце бьётся лишь для тебя, Мелкая, – шепчет Молибден в самое ухо, щекоча дыханием. –Ты слышишь?

Да, я слышу, я чувствую, как зашкаливает его пульс. Приникаю к мужской груди ещё теснее, застываю, не дыша, не шевелясь, чтобы запечатлеть в памяти это мгновение, этот волшебный, только наш миг.

– Я больше никуда не отпущу тебя, Мелкая, – произносит Молибден, легко входя в меня. – Я всегда буду рядом, и не уйду, даже если ты вздумаешь прогнать.

Двигается медленно, доводя до слёз, до слабости, растекающейся по венам. Обвиваю его ногами, слегка прикусываю плечо. Данька смеётся. Розовый рассвет растекается по чердачным стенам, дышит в окно пряной прохладой, кричит пробудившимися птахами, шелестит листвой яблонь и слив.

– Илонка, моя Мелкая, – едва улавливаю я слова, сквозь густое марево головокружительной, одурманивающей истомы. – Я готов спрятать тебя от всех. Я никому не отдам тебя, ты мне веришь?

– Верю, – с трудом шевеля губами произношу, не понимая вопроса, так как через секунду мы летим в чёрную, вспыхивающую мириадами звёзд, космическую бездну.

С начала мы с Данькой пропалываем помидоры и клубнику, затем, отправляемся за водой к колодцу. Шашлык радостно бежит за нами, оглашая деревенскую улицу заливистым лаем. Любопытные взгляды соседок обжигают, сверлят насквозь. До нас доносятся завистливые шепотки:

– Это Маруськин родственник? А чего раньше не приезжал?

– А может, девкин хахаль? Ай да хорош!

– В клуб его надо, пусть на наших поглядит. Авось, и покрасивше найдёт.

– И чем его эта мышь зацепила? Тощая, как цыплёнок, мелкая, как букашка. Ох, нет в жизни справедливости!

Упиваюсь, весьма сомнительной, но всё же, славой, едва сдерживаю самодовольную улыбку. Понимаю, что глупо, понимаю, что мелко, но ничего не могу с собой поделать.

Чирикают беззаботные птахи, пахнет сеном и нагретой солнцем, пылью, где-то. на соседней улице пилят дрова и заводят мотоцикл.

– Не бывает столько счастья? – думаю я, идя следом за Данькой, несущим полные воды вёдра.

– Бывает! Бывает! – тявкает Шашлык, подпрыгивая и виляя хвостом.

Поверить? Ведь иногда, животные оказываются гораздо мудрее нас – людей. Не рефлексируют, не подсчитывают, не роются в пыльном ворохе прошлых обид, а просто проживают то, что даёт им жизнь. Выпивают счастья до дна, уловив каждую вкусовую ноту, наслаждаясь каждым глотком, и будь, что будет. Собаке сейчас хорошо. Солнечный день, новый человек, с которым можно гулять, куриные потроха в миске. Жизнь удалась, к чему печалиться?

Затем, мы отправляемся на пруд. Сбрасываем одежды на берег, заходим в прохладную воду. Фыркая и поскуливая, в зеленоватую лужу плюхается и Шашлык. Ветер шумит в камышах, треплет ивовые ветки, лениво квакают лягушки. Молибден широкими гребками устремляется на середину пруда, туда, где желтеют кувшинки. Мы же с собакой остаёмся плескаться у берега. От запахов тины, сочной примятой травы, и ромашки, слегка кружится голова и клонит в сон. И до боли хочется остановить время, собрать эти мгновения в банку, чтобы законсервировать, как варенье, и ароматы, и звуки, и цвета. Почему же, всё происходящее кажется мне временным, мимолётным? Сейчас что-то произойдёт, кто-то появится, щёлкнет какой-то тумблер, и картинка, с начала пойдёт уродливыми извилистыми трещинами, а затем лопнет, развалившись на множество бесполезных цветных кусочков. А может, я сплю? Ведь мне ни раз снились сны о Молибдене. Яркие, реалистичные. Сны, после которых я просыпалась в слезах. Сны, в которых я осознавала, что сплю, но всеми усилиями цеплялась за, нарисованные моим же мозгом картины, боясь раньше времени оказаться в реальности.

– Смотри какая красота, Мелкая, – смеётся Данилка, подплывая ко мне. В его правой руке жёлтый цветок кувшинки, на щеках ямочки, в глазах мальчишеский, озорной блеск. Мокрая чёлка потемнела и прилипла ко лбу.

Данька прикладывает кувшинку к моим волосам, вплетает стебель цветка в косу, удовлетворённо кивает, подхватывает меня на руки и выносит на берег. Шашлык выскакивает вслед за нами.

– Как ты нашёл меня? – спрашиваю.

Мы лежим на согретой солнцем траве, глядя в пронзительную синь полуденного неба. В воздухе звенят комары и гудят шмели.

– Твой дружок- Русланчик раскололся, – лениво отвечает Данька, проводя ладонью по моему животу. От чего, по телу разбегаются горячие, золотистые мурашки, и перехватывает дыхание. – Он весьма талантливый парень, из него получится прекрасный маг. Хорошо бы ещё и Олеську твою образумить. Глупая девчонка никак не желает понять, что её дом – это Корхебель. В любом другом месте, ей, как ведьме, жизни нет.

– А почему раньше не пришёл? – спрашиваю, качаясь на волнах удовольствия, впитывая в себя тепло, скользящей по моей коже, ладони.

– Знаешь, Мелкая, – Данька приподнимается на локтях, с насторожённостью вглядывается в лицо, будто что-то хочет прочесть. Уголок губ слегка дёргается вниз, выдавая тревогу и какое-то сомнение. Словно некая тайна была готова сорваться с языка, но усилием воли осталась внутри. И вот это сомнение, невысказанное, скрытое, запертое, неприятно колет в области сердца. Вот и первая трещенка на полотне идеально-написанного, солнечного счастья.