Страница 8 из 14
Возле входа в пивную, обняв столб фонаря, стоял здоровенный эсэсовец. Он посмотрел на Ульмана пустыми, осовелыми глазами, сплюнул и вдруг предложил:
— Д-давай выпьем… Я сегодня д-добрый и угощаю…
Но сразу же забыл про Ульмана, погрозил кулаком фонарю:
— Д-долго т-ты еще будешь качаться, сволочь?…
Фридрих обошел эсэсовца и толкнул массивную дверь. В нос ударил тяжелый запах пива, крепкого табака и человеческого пота. Пышная официантка чуть не зацепила Ульмана подносом, заставленным высокими кружками, сердито взглянула на него, но, узнав, приветливо улыбнулась.
— Принеси мне пива, Лиза, — попросил Ульман и начал пробираться в уголок, к столику, занятому железнодорожниками.
— Ты слыхал, Фридрих, о несчастном случае? — встретил его вопросом рыжий, длинный как жердь помощник диспетчера Петер Фогель.
Ульман пожал плечами.
— Неужели не слыхал? — обрадовался тот. Видно, ему очень хотелось рассказать: он дернул себя за ус, отодвинул кружку и перегнулся через стол к Ульману. — В самом деле не знаешь? Утром погиб Рапке…
Ульман снял с подноса у Лизы кружку. Отпил половину и только тогда взглянул на Фогеля:
— Кто выдумал этот вздор?
— Но он же не врет, — сказал сосед Фогеля, — сегодня утром Рапке попал под поезд…
— Да ну?! — ужаснулся Ульман.
— Насмерть… — скороговоркой начал Фогель. — Я думаю, он не заметил вагонов… Утром такой туман был…
— Точно, утром в двух шагах ничего нельзя было разобрать, — подтвердил Ульман. — Когда я шел домой…
— Вот-вот… — перебил его Фогель. — Рапке, наверное, переходил колею, когда на него вагоны наехали. Бедняга и крикнуть не успел. Его зацепило буфером и бросило прямо под колеса…
— Ты рассказываешь так, будто стоял рядом. Откуда такие подробности?
— Все это теперь не имеет уже значения. — Машинист Клаус Мартке постучал кружкой по столу. — Лиза, пива!.. Рапке все равно не воскресить! — Ульману показалось, что Клаус как-то странно глянул на соседний столик, где дремал плохо одетый мужчина. — Жаль Рапке, хороший был товарищ и честный работник…
— Ты преувеличиваешь, Клаус, — начал было Ульман, но Мартке не дал ему договорить:
— Помолчи, Фридрих, дай мне закончить. Мы с Рапке долго работали вместе, и я сожалею, что он попал именно под мой поезд…
— Какое это имеет значение, Клаус! — Фогель отодвинул пустую кружку, позвал официантку. — Мы все слышали, что ты подавал сигналы. Твой эшелон растянулся метров на двести, а в этом проклятом тумане и за десять шагов ничего не было видно. Ты не виноват, даже тот, из гестапо, признал…
— При чем тут гестапо? — насторожился Ульман.
— А, да ты же ничего не знаешь! — обрадовался Фогель. Наклонился к Фридриху и зашептал: — Сперва приехал обычный следователь, составил акт, допросил свидетелей. Все как водится. А вечером прибыли двое в штатском. Снова допросы, осмотр места происшествия. Диспетчер сказал мне, что они из гестапо. Интересно, что им было нужно?
Ульман незаметно переглянулся с Мартке. Клаус высоко поднял брови, указывая на одинокую фигуру за столиком. Встал и пошел через зал в туалет. Фридрих двинулся за ним.
В туалете никого не было. Мартке начал мыть руки, став таким образом, чтобы наблюдать за дверью.
— Осторожно, Фридрих, — предупредил тихо, — тот, за столиком, по-моему, из гестапо. Присмотрись: куртка замасленная, как у нашего брата-железнодорожника, а вид сытый. Да и не встречал я его никогда раньше.
— Значит, зашевелились… — Ульман потянулся за полотенцем. Вытирал руки медленно. — Мы решили верно. Рапке стал агентом гестапо, и Штурмбергер погиб из-за него. Хорошо, что у старика Гейслера верный глаз, и он сразу разгадал, с кем встречался Рапке по вечерам. Теперь необходима особая осторожность. Штурмбергер намекнул Рапке, что на узле существует подпольная организация, и гестапо постарается распутать клубок. Предупреди товарищей: пока — никаких встреч. Возможно, гестаповцы знают больше, чем мы думаем.
— Ты не оставил следов? — Заметив удивление Ульмана, Мартке пояснил: — Ну, с этим Рапке…
— Все могут подтвердить, что я ушел домой за полчаса до того, как это случилось. Даже вахтер. А он наци…
— Собаке — собачья смерть! — Выходя, Мартке столкнулся в дверях с человеком в замасленной куртке. Агент притворялся пьяным, но глаза смотрели трезво. Ульман вешал полотенце и не видел, как гестаповец окинул его изучающим взглядом. Обернувшись, нарочно толкнул агента, вежливо извинился и направился в зал.
Пришел Курт Гейслер. тот самый рабочий, у которого был убит сын, и Фогель вцепился в него, рассказывая о смерти Рапке. Ульман незаметно перевел разговор на другоe. Этот Петер Фогель — страшный болтун, нельзя поручиться, что он не выкинет какой-нибудь глупости. Тем более гестаповец снова «клюет» за соседним столиком.
— Только что я слышал по радио, — нарочно громко начал Ульман, — что наши войска в Польше контратакуют русских. Может, это начало нашего наступления?
— Столько жертв, столько жертв… — прошептал Гейслер. Он выпил шнапса, его изнуренное лицо покраснело, глаза слезились. — Мой сын тоже убит в Польше…
— Твой Генрих — герой! — воскликнул Фогель. — Он отдал жизнь в священной борьбе, и народ никогда не забудет его подвиг!
Мартке едва заметно улыбнулся.
— Да, мы никогда не забудем! — произнес громко, но закончил совсем тихо, чуть ли не шепотом: — И не простим!..
— Генрих награжден Железным крестом второй степени, — не успокаивался Фогель. — Юноши нашего поселка завидуют ему!
— Я никогда не увижу своего сына… — закрыл лицо руками Гейслер. — Моего маленького Генриха…
— Нельзя быть эгоистом, Курт, — поучительно произнес Фогель. — Смерть одного человека ничто по сравнению с высшими интересами общества.
«А сам дрожит за свою шкуру, как последний трус, — подумал Ульман. — Стал нацистом только затем, чтобы получить тепленькое местечко помощника диспетчера».
Разглагольствования Фогеля разозлили Ульмана, и он пошел к стойке, чтобы выпить рюмку шнапса. Давненько он не пил — не потому, что не было денег или не было случая, — просто сам себе запретил пить, заметив, что после лишней рюмки проговорился как-то. Правда, компания была своя, другие высказывали более рискованные мысли, но они могли это себе позволить, а он — нет, потому что принадлежал не только себе и отвечал не только за себя. Кроме того, кто-кто, а Ульман лучше кого-либо знал, что не вовремя сказанное слово приводило иногда к таким последствиям, которые и предвидеть трудно. Гестапо — серьезный противник, и то, что старый немецкий коммунист Фридрих Ульман за столько лет не попал в ловушку, объясняется не только особенным отношением к нему коварной богини Фортуны…
Но сегодня он все-таки выпьет рюмку. Лишь одну и только для того, чтобы перестало наконец трясти. Хотя Рапке и был мерзавцем, но Фридрих никак не может забыть последнего его взгляда — большие, выпуклые глаза, полные смертельного ужаса, муки и ненависти…
Неприятно, жутко до сих пор, как вспомнишь, дрожат руки. Но у него не было иного выхода — под угрозу ставилась вся организация, и кому-то надо было рассчитаться с провокатором.
Ульман выпил шнапс и, опершись на стойку, принялся разглядывать зал.
В дальнем углу, составив два столика, пьянствовала компания эсэсовцев. Они горланили на всю пивную нацистские песни. Недалеко от эсэсовцев, возле стены, сидели двое в солдатских мундирах: один все время что-то растолковывал другому, а тот, совсем еще ребенок, покачивался и, казалось, не слушал товарища. Непрерывно хлопали входные двери. Одни пили пиво прямо возле, стойки, другие занимали столики и звали Лизу.
Агенту гестапо, очевидно, надоела болтовня Фогеля, и он тоже подошел к стойке, заказал шнапса. Нехотя курил, прислушиваясь, о чем говорят железнодорожники, которые только что вошли и рассказывали хозяину последние новости.
Гестаповец стоял рядом с Ульманом, и Фридрих имел возможность хорошо рассмотреть его. Сомнений не было — шпик. Замасленная и залатанная куртка так контрастировала со свежим, чисто выбритым лицом, что Ульман не смог сдержать улыбки.