Страница 4 из 9
Юэлян заглянул в послушные щенячьи глаза и подумал: «А вдруг он явился не просто так, а чтобы помочь мне пережить эту зиму?»
Автобус некоторое время ехал вдоль реки, потом свернул с берега и стал подниматься в горы. Склоны покрывала пышная зелень. Дорога круто повернула и стала похожа на змею, обвивающую гору вокруг пояса. Они быстро набирали высоту. Подъем оказался крутой: целых полтора километра в высоту – настоящее скалолазание. Путь был коротким, километров двадцать или тридцать, но разница в высоте – колоссальная.
Старина Сун вдруг спросил:
– Братишка Хуан, скажи честно, не жалеешь, что оказался у нас на заставе?
– Почему я должен жалеть?
– За год на заставе жить надоест сильнее, чем за целых три в отряде связистов в Ядуне. Особенно утомляет уединение. Ладно мне, самому старшему на заставе и потому привыкшему, уже все равно, но ты ведь совсем мальчишка…
– Я привыкну, – ответил Юэлян. – Все равно у связистов тоже не разрешают сидеть в интернете.
– Ты просто еще ни разу не зимовал на заставе, – сказал старина Сун. – Это тяжко до смерти. Лишь переживший зиму может называться тибетским солдатом, только ему известно, почем фунт лиха. Скажу тебе так: ты точно еще пожалеешь!
– Я нисколько не пожалею, – отозвался Юэлян. И помолчав, добавил: – В жизни как в шахматах. Если ход сделан, жалеть уже нельзя!
Старина Сун хмыкнул и ничего не ответил.
Юэлян знал, что на высокогорной заставе тяжелые условия, причем их Годунла – еще не худший вариант. Но как бы ни было сложно, если другие справляются, справится и он. «Как солдат Народной освободительной армии я мечтаю на собственном опыте осознать, что такое охранять границы родной страны на пограничной заставе. Я не боюсь ни испытаний, ни усталости», – так Юэлян написал в своем заявлении о переводе. Правда, кое о чем писать все-таки не стал: он хотел знать, в каких условиях служил отец, через какие испытания прошел. Юэлян давно сказал себе: «Если отец выдержал, то и я смогу».
Какое-то время они ехали в тишине, а потом Юэлян поинтересовался:
– Так почему же ты сам до сих пор не уехал?
– А что я? – ответил старина Сун. – Вот должен был уехать в этом году, да начальство велело остаться еще на годик, помочь новому взводному, так что придется мне и эту зиму здесь с ребятами тосковать…
Юэлян отлично знал эти слова. Отец в своих письмах сетовал на то же самое…
Солдаты молча уставились за окно на все больше пустеющие горы. Пышная зелень потихоньку пропала: автобус поднялся выше снеговой границы. Попадались только низкие кусты на обочине. За окном все было покрыто, устлано, занесено снегом, мороз сливался с морозом и порождал этот суровый ледяной мир. Ширины дороги едва хватало на одну машину. Еще чуть вверх, и пропали даже кустарники – остался лишь безбрежный океан снега.
Уже по тому, как старина Сун произнес «тосковать», было ясно: жизнь тут невеселая. Но Юэлян утешал себя: «Отец в те годы жил в куда худших условиях и как-то перетосковал. Значит, перетоскую и я!»
Снежная застава
Сегодня я прямо-таки сросся с рюкзаком: он стал моей переносной конурой.
Я поселился в рюкзаке солдата и уже с ним оказался в автобусе. Мне было слышно, как они разговаривают и постоянно повторяют слово «застава». Я не знал, что оно означает. Я не понимал, куда меня везут, но держаться рядом с солдатом было надежнее, чем бесцельно скитаться по свету. Мама говорила: «Если что-нибудь случится, не стоит паниковать. Нужно принять это как данность и искать выход». Так что я сперва пойду с ними, а как выпадет возможность – вернусь в Ядун и найду маму.
Но автобус поднимался все выше в горы. Вскоре за окнами уже не осталось никаких деревьев, но мы все равно продолжали ехать. Куда? На край света, что ли?
Так продолжалось очень долго. Наконец автобус остановился и я услышал чей-то голос:
– Служивые, вам тут выходить! Не обессудьте, ближе подбросить не смогу…
– Ничего, все в порядке! Выйдем здесь, – отозвались солдаты, вышли из автобуса и сказали: – Туцзици!
А водитель ответил:
– Цзиньчжумами, чжасидэлэ!
«Туцзици» по-тибетски значило «спасибо», а «чжасидэлэ» – «всего вам доброго». Я целыми днями слушал, как хозяйка говорила покупателям своих ковров «туцзици» да «чжасидэлэ». Но что такое «цзинь-чжумами»? Этого я не знал.
Послышался грохот: автобус уехал. Я высунулся из рюкзака. Почему все так изменилось? Со всех сторон нас окружали сплошные горы: ни деревца, ни цветочка, ни речки. В морду мне ударил ледяной ветер, он был жесткий, как проволочная щетка, и от его порывов шерсть вставала дыбом. Я невольно задрожал и прищурился.
Зачем солдаты вышли именно здесь? Тут нет никаких домов, голые склоны покрыты лишь крупными валунами и каменной крошкой, из щелей пробивается терновник. Мы же замерзнем до смерти!
Молодой солдат посадил меня на рюкзак и сделал несколько снимков на фоне гор. Затем потыкал пальцем в телефон и набубнил сообщение:
– Тут пока еще ловит, выше связи уже не будет! Скину вам пару кадров, а потом уже отнесу щенка на заставу. Наша застава называется Годунла, она вот на этой горе, на высоте четыре с половиной тысячи метров. «Ла» значит «горный перевал», а «Годунла» – «гора Годун». Красиво, да? Чжасидэлэ!
Солдат постарше поторопил его:
– Братишка Хуан, пойдем скорее!
Молодой солдат продолжал смотреть в телефон. Он дождался, пока сообщение отправится, положил меня в рюкзак, закинул его на спину и пошел наверх.
Значит, того, кто меня несет, зовут братишка Хуан? Хорошее имя!
Солдаты шли молча. Очень скоро у них сбилось дыхание. Конечно, они утомились: мало того, что тащат огромные рюкзаки, так еще и в гору карабкаются. Кроме того, чем больше высота, тем быстрее устаешь от ходьбы. Я хотел попросить его поставить меня на землю, чтобы я шел сам и ему стало полегче, но не знал, как это сделать. У меня все сильнее кружилась голова и не оставалось сил подать голос.
Братишка Хуан тащил меня довольно долго. Вдруг я услышал чей-то крик:
– Вернулись! Старина Сун и Юэлян вернулись из города!
Кричал не один человек, кажется, их было несколько. У меня от сердца отлегло: значит, здесь живут люди, а если так – непременно найдется, где жить и чем питаться? Голоса приближались, прерываемые тяжелым дыханием. Нас окружили смех и приветливый гомон. Сквозь головокружение мне послышался собачий лай. Да нет, не может быть!
Наконец-то потеплело и перестало трясти. Похоже, этот братишка Хуан принес меня в дом. Я облегченно выдохнул: очень уж хотелось хорошенько поесть, попить и поспать…
Нас окружила целая толпа, люди кричали что-то наперебой, как школьники, что сгрудились вокруг учителя перед поездкой всем классом на экскурсию. Кто-то, похоже, даже нетерпеливо стягивал с братишки Хуана рюкзак. Старина Сун распорядился:
– А ну-ка успокоились! Дайте хоть глоток воды сделать.
Братишка Хуан перевесил рюкзак со спины себе на грудь и похлопал по нему:
– Угадайте, что за сокровище я сегодня принес?
– Что же ты мог принести? – отозвался кто-то. – Книжки, небось? Братишка Хуан гоготнул, открыл рюкзак и вытащил меня наружу.
Я вытаращил глаза: наконец-то можно разглядеть, кто тут находится. Да здесь же одни солдаты! Совсем юные, все в одинаковой форме. При виде меня их лица вытянулись с одним и тем же выражением: «Вот это сюрприз!»
– Какой маленький щеночек!
– Где ты его достал?
– Это что за порода?
– Как звать егозу? Сколько ему? Парень или девка?
И только солдат-тибетец ничуть не удивился:
– Ой, да это же просто маленький ци, что тут такого? Как будто для нашего взвода впервой.
«Ци» по-тибетски «собака», это я понимал.
Солдаты тискали меня по очереди, передавая из рук в руки. Я с удивлением обнаружил, что от каждого пахло тем, что мне очень нравилось: собаками. Видимо, нам, собакам, они были хорошими друзьями. Отлично, значит, я оказался среди своих.