Хранитель

ЭПИЛОГ

В своей каюте на «Энтерпрайзе» Кирк стоял в одиночестве перед видовым портом, пристально глядя на звезды над Кроносом. Звезды столько отняли у него. Он знал, что в своей жизни получил привилегию прикоснуться к некоторым из них. Возможно это была его судьба, прикоснуться к нескольким последним. Он не знал. Ниодин человек не знал. Но он задавался вопросом, как он сможет когда-нибудь еще мечтать прикоснуться к звездам. Зазвонил комлинк на двери.

– Войдите, – сказал Кирк.

Это были Спок и Маккой. Константы его жизни. Но в руках у Маккоя, завернутый в пеленки, был кто-то новый, чьи такие знакомые тревожные темные глаза, смотрели на него.

– Джозеф, – сказал Кирк. Имя вырвалось у него, когда на него нахлынуло понимание. – Он… вырос…

Он не знал, что еще сказать, несмотря на то, что так много думал об этом моменте весь путь от Халкана. Несмотря на то, что он страшился этого момента.

– Вырос как сорная трава, – сказал Маккой почти с гордостью.

– Но я думал… в стазисе… он не может.

– Медицинский стазис не произвел на него никакого эффекта, Джим. Точно также, как и на его мать.

– Но Боунз… он спал в статической коме. Разве нет?

– Именно так мы думали сначала, – сказал Маккой. – Но если предположить – а я могу это сделать – я бы сказал, что это была его собственная естественная реакция на стресс.

Кирк вопрошающе смотрел на него.

– Джим, после всех тестов, всех исследований, всех заключений от более чем пятидесяти моих друзей коллег с Земли, Кроноса и даже Ромула, мы можем определенно сказать только одно, что не так с твоим ребенком: он родился на шесть недель раньше срока из-за нападения на Тейлани. Кроме того… мы не не знаем точно кто он, кем он, предположительно, является, и… ну… кое-что еще.

– Значит мой ребенок… монстр? – спросил Кирк, и тотчас же возненавидел себя за то, что использовал это грязное слово.

Что если Тейлани услышит то, что он сказал… Он похолодел, вспомнив о своей потере. Он навсегда сохранил в памяти с той же самой внезапной неожиданной ясностью того первого ужасного момента на мостике, что она ушла.

– Я не буду лгать тебе, Джим, – спокойно сказал Маккой. – Возможно… возможно Джозеф кое-что, чего еще никогда не было. Но насколько нам известно, возможно некоторые будут критиковать малыша, но… сам по себе он совершенен.

– Совершенен? – спросил Кирк.

– Ну… посмотри как он выглядит… его лицо…

У Джозефа были глаза Тейлани. Его кожа была темно розовой, череп остроконечный как у клингонов, но гребень пересекал его скальп до задней части шеи; его уши были заостренными как у ромуланцев, но с многочисленными каналами; его пальцы были длинными и тонкими, каждый с дополнительным суставом. Линия груди малыша, угол его плеч и бедер, все было настолько функционально, но так отличалось от всего человеческого, ромуланского, клингонского или любых других видов, котырые когда-либо видел Кирк.

– Совершенный, – повторил Кирк, изо всех сил пытаясь найти хоть толику правды в этом слове.

Этот ребенок был частью его, частью ее, переплетением их совершенной любви. Разве он не должен найти что-то совершенное в этом ребенке – Хотя бы ради Тейлани

– И он… это он? – сказал Кирк, и задавая этот вопрос, глядя в эти знакомые преследующие его глаза, он знал, что для Тейлани ответ не имел бы никакого значения.

Маккой вздохнул.

– Джим… это не совсем стандартная проблема. Внутри у него есть все, что должно быть мужским. И все, что должно быть женским. И… ну, там есть несколько дополнительных штук, которые я никогда прежде не видел. Но что я могу сказать наверняка, так это то, что малышу еще расти и расти. Черт, кто знает, возможно когда он станет старше, ему придется выбирать, кем он хочет быть. Возможно… возможно он даже захочет стать чем-то новым.

Кирк повторил единственные важные слова из всего этого.

– Ему еще расти и расти.

– Взгляни на это, – сказал Маккой. – Он только что тебе улыбнулся!

– Доктор, в этом возрасте, – серьезно заметил Спок, – это вероятнее всего выход газов.

Маккой нахмурился.

– Спок, спросите меня, знал ли я что вы собираетесь это сказать.

– Хорошо, вы…

– Спок, не имеет значения.

Кирк смотрел на малыша, желая под его внешностью, в его глазах увидеть и найти… душу. Разве он не видел душу Тейлани под ее шрамом – Разве это была не ее душа, которую он любил больше всего – И разве не могло – не должно – было быть также с его ребенком – С их ребенком

– А сейчас, Боунз, – неуверенно спросил Кирк. – Сейчас он здоров?

Хмурый взгляд Маккоя вернулся.

– Ты должен помнить, никогда не было ребенка подобного ему. Клингон, ромуланец и человек. Должен сказать тебе, что некоторые из врачей в команде думают, что… что возможно все зависит от того, как уживутся его гены. Было бы заблуждением рассматривать их по отдельности.

– Это весьма нелогично, – сказал Спок.

Но когда он слегка отогнул угол одеяльца с лица ребенка, крошечная розовая ручка схватила его за палец и не захотела отпускать.

– Хотя в своих путешествиях с вами двумя я узнал, что иногда правду можно найти и в других местах, а не только в логике.

Кирк смотрел на эту маленькую, такую тонкую и хрупкую ручку.

– Если он частично ромуланец, Спок, это означает, что он также и частично вулканец, не так ли?

– В самом деле, – сказал Спок, мягко борясь за свой палец с малышом. – У него безусловно хватка вулканца. Будет нетрудно преподать ему дисциплину катры.

– Слышишь, Джозеф? – сказал Маккой. – Дядя Спок собирается научить тебя зажиму нерва.

Спок покосился на доктора.

– И без сомнения дядя Боунз собирается научить тебя, как запекать болотные дыни среди других крайне нелогичных вещей.

Джозеф гукнул словно в счастливом ожидании того дня.

– Думаю… думаю возможно он и в самом деле улыбается, – сказал Кирк. И сам услышал в своем голосе ворастающее удивление.

– Улыбка как у его матери, – одновременно сказали Маккой и Спок.

И хотя случилось невозможное, и эти двое наконец-то согласились друг с другом хоть в чем-то, вселенной не пришел конец. Долгое время глядя на своего ребенка Кирк не знал, что с ним случилось. Он был измучен ужасным горем, которое оставила ему Тейлани, так и не узнавшая этого мгновения. Но где-то внутри себя он также чувствовал первое радостное волнение от того, что сам он в этот момент оказался здесь, видел их ребенка. В буре замешательства столь же мощной, как и любые природные, которые он видел на Кроносе, казалось, что все эмоции, которые он когда-либо чувствовал, неожиданно соединились в нем – опыт всей его жизни, со всеми противоречиями. К его удивлению это тревожное чувство ожидания заставляло его чувствовать себя живым. Оно заставляло его чувствовать себя молодым.