Девочка, ты чья?

Поднявшись на второй этаж, Эдон прошел по длинному коридору в южное крыло дома, где жил его тесть. Постучав, он вошел в комнату.

В темноте светился экран телевизора, звук был сильно приглушен. На экране мелькали странные фигуры. Старик иногда любил смотреть клипы рок-музыкантов и певцов. Ему нравилась не музыка, а чрезвычайно сексапильные дамочки с пухлыми губками и полуобнаженной грудью. Особенным расположением пользовалась у него Мадонна. Вот и теперь он смотрел что-то непотребное. Если бы в комнату вошла Барбара, старик сразу переключил бы канал. Перед Эдоном и Феликсом он не считал нужным притворяться.

Роланд Хансингер полулежал в своем кресле-качалке в самом дальнем и темном углу комнаты. Эдон видел его ноги в дорогих кожаных тапочках и пеструю шелковую пижаму.

– Здравствуй, папа. – Эдон всегда звал Хансингера “папой”, потому что тот вскоре после свадьбы велел зятю называть себя именно так. Эдону не нравилось называть тестя отцом: от этого он почему-то чувствовал себя униженным – он знал, что Хансингеру доставляло удовольствие унижать его.

Старик сделал неопределенный жест рукой, но Эдон сразу понял его. Взяв стоявший у стола стул, он сел на почтительном расстоянии от тестя.

Эдон не говорил старику об исчезновении Холлиза и не собирался этого делать. Точно так же он не собирался показывать ему рисунок мертвой женщины, сделанный Холлизом. Эдону и без того все было понятно.

– Папа, – начал он, – я уже говорил тебе о проблеме с адвокатом и бабой из Бостона, которые быстро снюхались и задают слишком много вопросов насчет усыновления детей. Мы пытались убедить их в крайней нежелательности подобных действий, но из этого ничего не вышло. Они не прекратили свои поиски.

Роланд Хансингер заметно напрягся. Эдон увидел, как его большие мертвенно-бледные руки вцепились в подлокотники кресла.

Эдон вздохнул.

– Потом на сцене появилась Джуди Свенстар. Она продала тем двоим список пяти биологических матерей. Взгляни на него.

Хансингер протянул руку. Эдон вручил старику список и добавил:

– Мне нужно знать, насколько достоверны эти сведения и насколько эти женщины опасны для нас.

Пошарив в нагрудном кармане шелковой пижамы, Хансингер достал карманный фонарик-карандаш, очень дорогую вещь, заказанную Барбарой по каталогу. Платиновый фонарик, украшенный бриллиантами, давал узкий и ослепительно-яркий луч.

Роланд включил фонарик, и Эдон вздрогнул. Потом старик сделал то, чего с таким страхом и отвращением ожидал от него Эдон: направил узкий слепящий луч прямо в глаза зятю.

Не выдержав, Эдон прикрыл глаза ладонью. Боже, как он ненавидел эти игры старика!

– Это настоящие имена? – спросил Эдон, стараясь скрыть раздражение.

Старик долго молчал, потом заговорил голосом робота, всегда приводившим Эдона в мистический ужас, хотя он отлично знал причину странного тембра.

– Настоящие, – проскрипел старик.

Четыре года назад ему сделали операцию на гортани, и теперь старик мог говорить только с помощью электронного приспособления, установленного с внешней стороны шеи. Его речь напоминала звуки научно-фантастического фильма.

В катастрофе была необратимо повреждена гортань Хансингера и оторвана часть нижней челюсти. Результат пластической операции нельзя было назвать эстетичным. Поэтому Хансингер всегда держался в тени, чтобы не было видно его изуродованного лица.

В свое время он был очень красив. Ему завидовали мужчины, а женщины вешались на шею. И вот теперь старику пришлось вести жизнь затворника.

Однако его тело оставалось по-прежнему сильным и мускулистым. В комнате стояли разные тренажеры, и Хансингер упражнялся на них. Иногда бессонными ночами он включал любимые видеокассеты, вставал на беговую дорожку и на малой скорости до рассвета шагал в никуда.

Его ум был не таким гибким и быстрым, как прежде, но все же совершенно нормальным. Через своего зятя Эдона старик Хансингер до сих пор держал округ под контролем и знал практически обо всем, что в нем творилось.

Старик и Эдон отлично сознавали, что есть тайны, о которых не должен пронюхать никто, и тщательно соблюдали все меры предосторожности. Но были тайны, не известные никому, кроме самого старика Хансингера. Он не доверял их даже Эдону.

– Насколько эти люди в списке опасны для нас? – в третий раз спросил Эдон.

Старик направил фонарик на лист бумаги и долго изучал его.

– Ну? – потерял терпение Эдон.

– Опасны? – переспросил старик голосом киборга. – Вероятно, да…

– Кто именно?

– Все! – Старик засмеялся электрическим трескучим смехом.

– Адвокат и та баба не вернулись в город, – стараясь сохранять самообладание, продолжил Эдон. – Возможно, они уже отправились на поиски кого-нибудь из этого списка. Что нам делать?

– Мне надо подумать, – проскрипел Хансингер, погружаясь в размышления. Потом добавил: – Джуди Свенстар никогда не была ценным для нас человеком, а теперь и вовсе стала помехой.

– О ней я уже позаботился.

– Лабони? – проницательно предположил старик.

– Да, обещал все сделать по высшему разряду.

– Мне нравится этот парень. – На лице старика мелькнуло подобие улыбки. – За ним нужен глаз да глаз! Слишком уж ловок и хитер… да и порочен к тому же. Иногда это качество полезно, но чаще опасно. Понимаешь меня? Ладно, поговорим об этом позже. Скажи, как чувствует себя моя дочь?

– Лучше, – солгал Эдон.

– Барбара любит меня, – удовлетворенно проскрипел старик.

– Да, любит, – без особой радости согласился зять.

– Она слишком исхудала за последнее время.

– Теперь она уже ест с большим аппетитом, – снова солгал Эдон.

– Ты должен как следует заботиться о моей маленькой девочке, – властно сказал старик.

– Само собой разумеется.

– Сделай ей еще одного ребенка, она слишком долго горюет о том, который погиб.

– Хорошо, – буркнул Эдон. Не мог же он сказать, что у Барбары уже никогда не будет детей, потому что врачам пришлось удалить ей после автокатастрофы матку. И Барбара не могла сказать об этом отцу.

– Я хочу, чтобы моя девочка снова была счастлива.

– Я тоже хочу для жены счастья.

– Пришли ее ко мне, мы посмотрим фильм.

– Ладно.

Спустившись, Эдон сказал Барбаре, что отец ждет ее, и та, бросив вязанье, направилась на второй этаж.

Эдон подошел к бару и налил себе порцию виски. Тройную.

– Вот мы и приехали. – Тернер затормозил у тротуара. У Джей учащенно забилось сердце. Не дожидаясь, пока это сделает галантный Тернер, она сама открыла дверцу и вышла из машины.

Когда она взглянула на дом, спазмы сжали ей горло.

Рита Уолш жила на обсаженной с двух сторон дубами улице, которая вела к университету. Перед домом пышно цвела магнолия, у крыльца росли розовые азалии.

Дом был старым, но ухоженным. Двухэтажный, он, однако, казался небольшим и почему-то напоминал Джей кукольный домик ее детства – аккуратный, компактный и к тому же прехорошенький.

Теплый воздух был напоен экзотическими ароматами цветущих южных растений. В Бостоне еще лежал снег, а здесь природа праздновала возвращение к жизни.

Подойдя к Джей, Тернер вопросительно взглянул на нее. Она опустила глаза. Они вместе поднялись на крыльцо, и ее сердце забилось еще сильнее.

Утром, в мотеле, они почти не разговаривали. Тернер, оставшийся у Джей до утра, проснулся очень рано, поцеловал ее в лоб и куда-то ушел. Потом вернулся и принес ей горячий кофе с пончиками.

Такая забота тронула Джей, но она так и не смогла ни выпить кофе, ни съесть пончики. Слишком велико было напряжение перед встречей с Ритой Уолш. Тернер, видимо, понимал состояние девушки и не старался ее разговорить.

Теперь они стояли на крыльце перед дверью в неизвестность. Переглянувшись с Тернером, Джей позвонила в дверь.

Рита Уолш могла бы быть прелестной женщиной, если бы только захотела. Именно такое впечатление произвела она на Тернера.