Девочка в поле

– Что за чушь?! – в голос возмутилась я. И мой взгляд тут же упал на портрет, стоявший рядом. На меня смотрела хрупкая девушка с тонким носиком – уточкой, маленькими шустрыми глазами и с такими же тоненькими длинными губами. Русые толстые косы гордо обвили её невысокую грудь.

И я снова ощутила странное чувство, которое жило со мной всю мою жизнь. Хроническая тоска по кому – то или чему-то в моей жизни. По чему-то такому, что неотторжимо было для самого моего существования или кому-то, кто был навсегда потерян мной. Но это чувство всегда было очень смутным, едва заметным. А теперь оно так ясно и близко толкало моё сердце из слабой груди. «Ищи своих!» – вновь холодно и надменно процедило моё сознание. Тогда я набрала в грудь побольше воздуха, будто собиралась погрузиться надолго в воду и вышла из спальни.

Привычка решать все проблемы на месте, а ответы получать сразу помогла дождаться семи утра, когда я дала себе моральное право позвонить двоюродной сестре.

– Привет, моя хорошая, извини, что так рано, – торопливо начала я нарочно деловым тоном, будто меня что-то торопит.

Та, нехотя буркнула в ответ, но что именно, я даже не уловила. Просто продолжила:

–Ты случайно не помнишь, в каком роддоме я родилась?

Ей шестьдесят лет, она всего на одиннадцать лет старше меня, она должна помнить о моём рождении. Ведь мы в то время жили в одном доме на две семьи. Но на другом конце провода была тишина.

– Ты меня слышишь, Галя? – я начала нервничать, и мой тон был почти приказным.

– Слышу, – отозвалась она, – Только я не знаю, в каком. Тебя привели совсем маленькую, годика три тебе было, и у тебя в руках была кукла, красивая такая, так я на неё смотрела. Нам сказали: вот, мол, это ваша сестрёнка Аля.

Я положила трубку и, оставаясь совершенно хладнокровной, вдруг ощутила злость. И, знаете, это была не просто злость, это была ярость, какой я ещё никогда не знала и в то же время страшная унизительная беспомощность, засевшая теперь где-то глубоко внутри меня. Что-то тягучее и горькое было подмешано к этим чувствам, но я ещё не понимала, что именно. Только теперь я курила одну за другой сигареты и бессмысленно смотрела прямо перед собой. Позже меня сотни раз спросят, что я чувствовала в тот момент?

Ничего не чувствовала, кроме того, что описываю. Не было у меня истерики, не было паники, не было ничего. В тот момент исчезли все мои чувства. Я даже не знаю, была ли я жива.

Помню, как стало зябко мне в тонкой пижаме в этой уютной кухоньке с каменными столами, как стало не комфортно и тесно в ней. Помню, как почему – то стала спешно собираться на работу, хотя до начала моих уроков оставалось ещё два с половиной часа, а идти до школы, в которой я работала всего минут десять. А вместо любимого строгого официального костюма я надела прямо на пижаму свитер, джинсы, толстый спортивный пуховик своего взрослого сына и выскочила из квартиры, не обращая внимания на собаку, путавшуюся под ногами.

Работала я тогда в школе, где преподавала театральное искусство для малышей и старшеклассников. Несколько лет назад я нарочно ушла из шоу-бизнеса и посвятила себя этому мирному добродушному ремеслу, в этом занятии мне было комфортно из-за массы свободного времени, которое весьма пригодилось мне при спасении от наркомании моего сына. К тому же эта работа приносила мне немалое удовольствие из-за неограниченности детского творчества. Директором в этой школе долгое время работала очень интеллигентная образованная женщина, превосходный руководитель и весьма утонченный творческий человек. Я любила работать с ней и часто радовала её необычайными проектами выступления детей. Но буквально перед всеми событиями, о которых пойдёт речь, она перевелась в другую гимназию и работать стало намного скучнее. И обычно, идя на работу, я мысленно строила свой урок, перебирая в голове все мелкие детали построения детского спектакля. Однако в то утро я вдруг поймала себя на том факте, что бессмысленно бродила вокруг школы кругами, совершенно не собираясь войти в неё. В голове было ощущение, что у меня высокая температура. В ушах шумело, мыслей не было, а где – то в горле неприятно и гулко бился пульс.

Было очень сыро. Уже отжившие, мокрые листья коричневым настом лежали под ногами, слегка припорошенные инеем и создавали довольно грязную картину. Чёрные, околевшие от внезапных заморозков ветви деревьев тонкими кривыми пальцами пытались потрогать тугое серое небо. А совершенно белое солнце было слишком далеко от поверхности земли и выглядело тусклым и бледным пятном.

Я почувствовала, как сырой холодный воздух повис на моих тонких джинсах, из-под которых торчали края пижамных брюк, и почувствовала лёгкое головокружение. Почти машинально, внезапно поняв, что я не одета подобающе и совершенно не собрана, я позвонила завучу школы и предупредила её об отмене уроков. И тут же мои пальцы набрали номер моей престарелой тётки, которую моя мать называла своей «душевной подругой». Бывший когда-то звонким и задорным, а теперь ставший скрипучим и сердитым, голос тёти коротко приветствовал меня. Она никогда не была нежна со мной, особенно после похорон моей матери, и потому сейчас также недовольно она буркнула:

– Здравствуй, Алечка.

Тогда я так же, как с сестрой, торопливо выпалила:

– Тётя, здравствуйте, скажите мне вы, чтобы не говорили чужие. Мои родители меня удочерили? Из какого детского дома они взяли меня?

Тётка слегка охнула, потом помолчала и вдруг взвыла, теперь уже слишком звонко и слишком горько:

– Да кто же это сказал тебе?! Что за люди?! Господи, дай Бог ей выдержать теперь всё это, дай сил этой девочке всё перенести!

И проголосив эти слова, она бросила трубку. Когда я перезвонила ей в ожидании хоть каких-то пояснений, она коротко ответила:

– Я не готова говорить с тобой об этом. Извини.

Я не могла давить на неё и требовать ответа, всё было и так понятно. Тем более отстаивать свои права именно на эту правду у меня не было желания. Скажем так, я хотела, чтобы это не было правдой. Руки мои тряслись, в голове бились мысли: «Ну, и что? Что это меняет? Пусть удочерили, зато любили всю жизнь, вырастили человеком. А кто мои биологические родители? И почему я оказалась в детском доме? Я ведь не больна, не уродлива».

Почему-то меня сильно затошнило от этих мыслей. Но поток их только усиливался: «Да не правда всё это. Бред какой-то. Я ведь так похожа на своего отца. И на маму. Хотя нет, на маму ни грамм не похожа. Надо идти домой. Выкинуть всё из головы и идти».

Но тут я заметила, что очутилась уже в другом районе города, совсем далеко от школы и дома. Быстрыми шагами я ходила вокруг какого-то магазина. И пальцы мяли сигареты в кармане куртки, нещадно ломали их и от этого сильно пропахли табаком. «Надо успокоиться, – уговаривала я сама себя, – ничего страшного. Всё хорошо. Я просто выросла в другой семье. Что здесь плохого? Мои мама и папа очень хорошие. Хотя и не мои. Как же так? Выходит, я жила в обмане?».

И теперь уже в моей голове летели эпизоды из детства: странная холодность братьев и сестёр, слишком наигранная вежливость тёток и дядек, вечная тихая грусть отца, и многие моменты моего бесценного детства, которые вдруг стали объясняться иначе. Слёзы, хотя и текли произвольно из моих глаз, слегка душили меня, будто они не успевали выливаться из меня. Я не чувствовала времени, я не осознавала, куда иду. И теперь уже, оказавшись на остановке, я беспомощно смотрела по сторонам. Мыслей больше не было. Я как будто бы застыла среди этого огромного города, потерявшись в нём. В разные стороны, как бесцветные тени, безмолвно пробегали мимо меня прохожие. Все они, будто нарочно, не смотрели в мою сторону. А мне так хотелось, чтобы они, эти незнакомые мне люди подошли ко мне. Мне так хотелось, чтобы они меня нашли. В этот момент я с горечью вспомнила, что ни разу не прошла мимо плачущих людей, никогда не делала вид, что не замечала лежавших на земле бродяг, и я с обидой, мысленно упрекала людей в бессовестном безразличии. Моё лицо приняло негодующее и брезгливое выражение. И вдруг мне захотелось громко закричать. Закричать так, чтобы мир вздрогнул. Вздрогнул и обернулся на маленького потерянного человека. Чтобы он, этот холодный мир непременно спас меня от этого дикого одиночества, разорвавшего меня пополам. Но здравый рассудок удержал меня от этого крика. «Держи себя в руках, – сказала я себе, – пожалуйста, держи себя в руках. Нам надо идти в тепло, я озябла, мне надо привести себя в порядок».