Царь нигилистов 2

— По военно-уголовному уставу — Сибирь.

— Ссылка? Каторга?

— Если без насилия.

— А если с насилием? Скажем, прошелся такой герой по вражескому городу. Погрузил на подводы ковры: 40 штук, часы старинные антикварные с боем, машину суперсовременную паровую, пианино: три штуки, ну и так по мелочи: шубы, кольца, цепочки. Хозяев расстрелял, а всех девиц с десятилетнего возраста обесчестил. Но последнее уже с сослуживцами. И подводы отправил домой любимой жене на родину. Итого 30 пудов. И приносят мне, как командиру, этот полный список и кладут на стол. Я как его? Не в идеале, а на самом деле. Под суд? Или говорю, что это все поклеп и подлая ложь, делаю его подразделение гвардейским и считаю, что все это его законные трофеи?

— За это смертная казнь, Александр Александрович.

— Реально? Нет же, вроде. Только за политические преступления.

— В военном уставе есть.

— На месте? Или все-таки под суд?

— Под суд.

— Отлично! Правовое, однако, государство. Вы бы знали, как вы меня утешили.

— Александр Александрович, откуда вы все это знаете?

— Об истинных обычаях войны? Читал где-то.

— Где? Не помните?

— По-моему, у Вальтера. Бессмертная повесть «Кандид».

«Кандида» Саша действительно в свое время прочитал для общего развития. Классика же!

— Вам еще рано читать такие вещи! — испугался Зиновьев. — И она запрещена!

— Николай Васильевич, во-первых, уверяю вас, мне вообще ничего не рано. Во-вторых, почему бы мне не почитать автора, с которым переписывалась моя прапрабабка?

— Где вы его взяли?

— Не помню. Я даже не помню, на каком языке читал. Помню, что там очень нехорошо про взятие крепости Азов русскими войсками. Про то, что русских убили очень много, и они сторицей отплатили за это. Азов был предан огню и мечу: не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков.

— Вольтер, — поморщился Зиновьев. — Не то, что стоит принимать на веру. Туркам с семьями и имуществам разрешили покинуть город.

— Может быть, Вольтер и погрешил против истины ради обоснования своих идей. Но для него — это мелкий, проходной эпизод. Так, только одна из картин на тему «ужасы войны» — антивоенный пафос, независимо от национальной принадлежности комбатантов. А военно-уголовный устав у вас есть, Николай Васильевич? А то вы мне все неинтересные книжки приносите. Принесите мне интересную. И может быть папá смилостивится и отпустит меня, скажем, в училище правоведения. Все равно вояка из меня никакой.

— Хорошо, принесу.

— Он дедушкин?

— Да. Училище правоведения — вряд ли, но преподаватель права будет.

— Отлично!

— Вы знаете, насчет ваших способностей к военному делу…

Глава 9

— Я кажется понял, что за немецкое слово, — сказал Зиновьев. — Не Auftragstaktik?

— Кажется, да. Переводится «Свободная тактика»?

— Не совсем. «Auftrag» — это общая директива вместо четкого приказа. Скорее дух приказа, чем буква. Но, по вашему описанию, похоже.

— Вы знаете про Auftragstaktik? — спросил Саша.

— Я о ней впервые слышу. Знаю, что Бонапарте давал много свободы своим маршалам.

И Саша понял, что его знакомый там в будущем явно залил про Фридриха Великого. Вот и верь теперь этим военным экспертам — язык без костей!

Интересно с Вермахта эта свободная тактика или все-таки раньше?

— Вы не читаете устав, Александр Александрович, вы просматриваете, — упрекнул Зиновьев. — А вам его учить надо.

— Я где-то видел или читал об еще одном военном принципе: мы должны исходить не из наших желаний, а из наших возможностей. Хотим мы, например, взять Константинополь за три дня. Ну, или еще какую столицу. Так вот мы не переть должны тут же на Константинополь, а сесть спокойно на попу, за карту и статистические данные, и посчитать, сколько у нас войска, сколько оружия, сколько провианта и сколько подвод. А также за какое время это все можно произвести и подвезти. И, если мы приходим к выводу, что можем взять Константинополь не за три дня, а за три года, причем с божьей помощью, мы садимся на попу еще раз и крепко думаем, стоит ли вообще туда лезть.

— Причем тут устав?

— Ну, как причем, Николай Васильевич? Я же понимаю, что я его до понедельника не выучу. Так что максимум, который я могу сделать — это по диагонали его прочитать и получить общее представление. Я же не отказываюсь его учить. Выучу. Скажем, за три месяца.

— Ладно, — вздохнул Зиновьев.

— На пле-чо! Под ку-рок! На кра-ул!

Тимофея Хренова, как выяснилось, отпустили в увольнительную до понедельника, так что командовал Никса, явно ловя кайф с процесса.

А Саша старательно изображал бравого солдата Швейка.

Ружье тоже было Никсы. Тяжелое, как сволочь: килограммов пять. И с примкнутым штыком выше Саши.

Зато красивое. Приклад красноватого дерева и мягкие обводы железных частей. Курок очень непривычной формы, похожий на птицу с тупым клювом и отставленным крылом. Перед курком торчит непонятная тоненькая трубочка.

Три здоровых гладких кольца крепят ствол к деревянной ложе. И шомпол под дулом.

— Что за чудо техники? — поинтересовался Саша.

— Шестилинейная винтовка, — сказал Никса. — Самая современная 1856 года. Лучшая в мире.

Насчет лучшей в мире Саша тут же засомневался. «Наша конница Буденного вмиг сомнет хлипкие танки нацистов»! «Не смешите наши Искандеры»! «Наши, не имеющие аналогов в мире гиперзвуковые ракеты „Кинжал“»! Ага! Это те, что к брюху истребителя снизу привешиваются. Гиперзвуковые, не поспоришь. В результате сложения скоростей.

Плавали, знаем.

— А как она заряжается? — спросил Саша.

На «переломку» из тира «чудо техники» не походило совсем. Ложа была сплошной. И никаких признаков доступа к стволу с казенной части.

— Не помнишь? — удивился Никса. — Чем ты устав читал? На стрельбище покажу. Здесь не место. Не отлынивай! К но-ге! На ру-ку! Ружье на пере-вес! На пле-чо!

Получалось так себе.

— Ну, ничего, — заключил цесаревич, — еще годик потренируешься, и будет почти прилично.

Саша вздохнул.

— Ты хоть честь умеешь отдавать? — поинтересовался Никса.

Саша взял под козырек. И тут же вспомнил, что к пустой голове руку не прикладывают.

Но Никсу расстроило не это.

— По-онятно, — протянул брат. — Как на английском флоте.

— А как?

— Просто ладонь ко мне немного выверни. Это после коронации папá так. При дедушке было польское приветствие.

И Никса лихо отсалютовал двумя пальцами: указательным и средним.

Папá вообще неусыпно заботился о внешней стороне военной науки. И мог прямо во время бала уединиться где-нибудь с красками и бумагой и упоенно рисовать форму. Ну, надо же модно одеть драгоценную армию!

Так что после коронации все обмундирование сменили.

Изысканности новая форма достигала необыкновенной: синяя, красная, зеленая, с золотыми и серебряными шнурами. А в мундире одного из гусарских полков имелось восхитительное сочетание оливкового с малиновым.

Офицерство пребывало в тихом бешенстве.

И дело было вовсе не в великолепном художественном вкусе папá, а том, что обмундирование надо было шить за свой счет.

Зиновьев выносил нововведения стоически, Гогель вздыхал больше, ибо был беднее. Но молчали все.

Саша подумывал уж не взять ли на себя тяжкую миссию информирования папá о проблемах офицерского корпуса. Но, во-первых, вопрос был не принципиальный. Не то что парламентаризм или там билль о правах. Во-вторых, не комильфо воевать с прекрасным. Он и так ощущал себя медведем. И, в-третьих, ну, почему бы не простить великому человеку некоторые слабости?

Гогелю остро хотелось выдать дополнительную ссуду, но было не из чего.

Для Саши с Никсой — это будет проблема. Саша предъявлял к одежде ровно два требования: она должна греть и быть чистой. А Никсе это все надоело с пяти лет хуже пареной репы. И кайфовал он сейчас от командования не из любви к искусству, а из мести за пламенные Сашины речи в салоне Елены Павловны и реакцию на них публики.