Наследница чужой жизни

– Жена, – вздохнула Алиса, вспомнив, как бесславно началась их жизнь тут и снова жалея о пощёчине. – Свадьба была в сентябре. В Петербурге.

– И вы, значит, за мужем отправились сюда, – художник сочувственно причмокнул губами.

Алиса кивнула и вдруг совершенно по-детски сказала:

– Только вот боюсь, что не справлюсь. Не смогу себе простить, если…

– А ты не бойся, – он посмотрел ей прямо в глаза. – Ты справишься. Тяжело будет поначалу. Ты же после блестящего Петербурга и балов попала в такое пекло. Но у тебя глаза хорошие. Из выйдет будет настоящая помощница для раненых. Ты своей красотой будешь вдохновлять их жить. Красота огромная сила для женщины. Ты думаешь, она только для тебя дана?! Нет, милая, и даже не только для мужа. Красота женщины это всеобщее достояние. Смотришь на красивую женщину и хочется творить. Я хотел бы тебя нарисовать в форме сестры милосердия, – Верещагин прикрыл глаза. – Походная кровать. На ней раненый офицер. Рука забинтована. А ты сидишь рядом и пишешь письмо под диктовку. Косынка отброшена, волосы рассыпались по плечам.

Алиса чувствовала, как с каждым словом художника в неё вливается сила. Как же ей повезло, что она встретила его. А вдруг он её нарисует, и картина попадёт в Третьяковку, а потом она вернётся в своё время и увидит себя. Не себя, конечно, а графиню Ракитину, в девичестве Калиновскую, оборвала себя Алиса.

– Вам, наверно, тоже страшно? – неуверенно спросила Алиса. – Вы ведь не военный, а художник.

– Для того, чтобы нарисовать войну такой, какая она есть, нужно пройти через этот ад солдатом. Нельзя смотреть из бинокля. Нужно, чтобы в той крови, – Верещагин помахал кисточкой в красной краске, была и твоя кровь. – Ты должен сам слышать стоны друзей и закрывать им глаза. Только тогда это действительно будет протест, который когда-нибудь дойдёт до тех, кто начинает войны. Я сразу присоединился к войне. Был ранен. При третьем штурме Плевны погиб мой брат. Еле держась в седле, я поехал отыскивать его и не нашёл.

– Примите мои соболезнования, – Алиса заметила, какой скорбью подёрнулось лицо художника.

Верещагин кивнул.

– Нельзя приурочивать штурм ко дню рождения Александра II, – Верещагин смахнул слезу и яростно добавил. – Это было грубейшей ошибкой командования. Наши войска были не готовы. Напрасная гибель людей. Я должен нарисовать картину. У меня есть задумка. Я вам покажу. – Верещагин порылся в папке и достал рисунок. – В левом углу изображены всего два человека: священник, который служит панихиду по погибшим воинам, а рядом с ним командир с фуражкой в руке, который пришёл попрощаться с погибшими. Тела павших сливаются с цветом земли. А небо, – художник посмотрел вверх. – Небо, не такое, как сегодня, яркое и голубое. Небо затянуто тучами. Небеса тоже скорбят. Алиса вдруг вспомнила эту картину. Она видела её в Третьяковке.

– Вы её напишете. «Обязательно», —сказала она и неожиданно протянула руку художнику. – Спасибо вам. Вы вдохнули в меня мужество.

Художник поцеловал ей руку.

– Я теперь буду бить войну каждым своим мазком, чтобы таким, как вы, не пришлось после свадьбы оказаться здесь.

Алиса попрощалась с художником и поспешила уверенным шагом к госпиталю. Если Верещагин верит в неё, она умрёт, но не сдастся.

Думая о художнике, Алиса прошла несколько шагов и наткнулась на Стаса.

– Ой! Ты что здесь делаешь?

– Наблюдаю, как моя жена уже нашла себе поклонника, – мрачно заявил Стас. – Алиса от удивления онемела. Не зря ей казалось, что за ними кто-то наблюдает, но она была так увлечена беседой, что забыла про это. Так значит, Стас увидел, как Верещагин поцеловал ей руку. Ох, как нехорошо это особенно после пощёчины. Но это же никакой не поклонник, надо объяснить, но Алису вдруг разобрала вредность. Скорее всего это была вредность, доставшаяся от Лизы.

– А ты, значит, подглядываешь?! – Алиса прищурилась на Стаса.

– Вовсе нет. Так получилось. Я издалека увидел, что ты пошла сюда и отправился за тобой. Но ты уже кокетничала с художником, и твой верный муж не смел мешать.

– И правильно сделал, я как раз договаривалась, чтобы художник написал мой портрет в этом наряде, – Алиса развела широкую юбку в сторону. Будем детям показывать.

– Удивляюсь твоему легкомыслию. Здесь война, а не петербургский салон, – Стас повернулся, чтобы уйти, но Алиса схватила его за руку и забежала вперёд.

– Не глупи. Ты не знаешь кто это?

– И знать не хочу. Люди на войне воюют, а не рисуют мазню какую-то.

Алиса расхохоталась.

– Ну ты у меня и ревнивец. Это же Верещагин. Сам Верещагин. Его картины в Третьяковке висят. Но, то есть висят в нашем времени. Он станет знаменитым.

Стас нахмурился.

– Не знаю я никакого Верещагина.

– Верещагин написал картину «Апофеоз войны». Помнишь, гора черепов на поле боя, над которыми летают вороны?

– Ну эту да, – Стас выглядел озадаченным. – Только я фамилию художника не помню.

– И, между прочим, то, что ты назвал мазнёй, тоже будет висеть в Третьяковке.

Стас прижал руки к груди.

– Ну пусть простит знаменитый художник ревнивого мужа. – Неожиданно лицо его прояснилось. – Слушай, а ты молодец, не растерялась. Сама портрет ему заказала.

– Я не заказывала, он сам предложил. Если время будет. Сказал, ему моё лицо понравилось, – Алиса прикусила губу, осознав, что этого говорить не стоило.

– Ах, лицо понравилось?!– он обхватил её лицо в ладони и прижался к её губам. – А всё остальное не понравилось?! Ах ну да, он же не видел, как ты прекрасна в бальном платье. – А ну, пошли, – Стас схватил её за руку и потащил.

– Куда?

– Знакомиться с художником. Представишь меня по всем правилам.

Алиса не успела опомниться, как они предстали перед Верещагиным, который оторвался от картины и удивлённо посмотрел на них.

– Разрешите представить вам моего мужа, Александра Ракитина! – сказала Алиса, словно они были в салоне.

– Очень приятно. Наслышан о вас, граф Ракитин, – художник ограничился вежливым кивком. – Поздравляю! У вас прелестная жена. Да пребудет с ней мужество, чтобы помогать нашим воинам. – Он поклонился Алисе и вернулся к картине. Сделал несколько мазков, потом посмотрел на притихших Стаса и Алису. – Вы меня извините, свет того гляди изменится, а мне нужно поймать этот оттенок.

– Конечно. Это вы нас извините, что помешали. Мне давно пора в госпиталь, – Алиса потащила Стаса за собой.

– Что-то знаменитый художник не очень был любезен, – проворчал Стас.

– Да брось. Человек работает, а мы тут пытаемся попасть в историю.

Алиса и Стас вышли к шатрам. Офицеров и солдат прибавилось. Мужчины курили, что-то обсуждали и жестикулировали. Одеты все были в светлые гимнастёрки с нашитыми на них погонами. Некоторые в фуражках, некоторые с непокрытой головой. Солнце уже не пекло, а пригревало, и наступающий вечер обещал быть чудесным.

– Знаешь, если закрыть глаза, можно подумать, что мы приехали на юг в отпуск. Мне так нравится это заходящее солнце, когда всё вокруг становится в оранжевом свете.

Стас крепче сжал её руку.

– Тебе на самом деле пора в госпиталь?

– Наверно, да. «Тут на нас все глазеют», —сказала Алиса, поймав очередной взгляд диковатого мужчины с загорелым лицом.

– Это оттого, что мы идём за руку, словно прогуливаемся по бульвару. А бойцы давно не видели женщин. Так что будь осторожна, я не всегда смогу тебя защитить.

– Я справлюсь, – отмахнулась Алиса. – Меня больше волнует, как я переживу первое дежурство в госпитале. Всё бы ничего, но меня ужасно тошнит.

– Понимаю. Я сам пару недель провалялся в таком госпитале. Потом привыкаешь. Ты тоже привыкнешь, и твой очаровательный носик будет спасён.

– Я прихватила носовой платок, который щедро полила духами. Если будет совсем невмоготу, суну в него нос.

Когда Алиса подошла к шатру, заметила мужчину средних лет в очках и в халате, который был в свежих красных пятнах. Он курил и разговаривал с раненым, который сидел на койке возле входа. Лицо у раненого было измождённое, кисть руки перевязана, правая щека залеплена пластырем.