Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 11 из 12



– А ну шевелитесь, чего плететесь как сонные мухи! – прикрикнул конвоир. – Не выспались? Ничего, на том свете отоспитесь!

Над толпой прошелестел недовольный гул. Бородатый открыл рот, чтобы ответить дерзостью, но передумал, закрыл. Видимо, появление второго синяка посчитал излишеством. У этих людей были славянские лица. С мостика колонна свернула к задним дворам «Госпрома». Красноармейцы у входа в подвал ждали именно их.

– Полицаи, – лаконично объяснил Коваленко. – Продолжают отлавливать. Видно, ночью предприняли попытку вырваться из города. Расстреляют, к бабке не ходи, куда еще эту публику девать? Соберут побольше, вывезут за город и расстреляют. Пойдемте, товарищ капитан…

Улица Сумская практически не пострадала. Здесь раньше размещались гестапо, городская комендатура. Теперь вновь вернулась советская власть, кипела жизнь. Нацистскую атрибутику выбрасывали из окон, сгребали в кучи и сжигали. В глубине здания играл патефон, красиво пел Марк Бернес. Ветер гнал вдоль дороги обрывки немецких плакатов, призывающих граждан записываться в полицию. У жилого дома мужчина детским совком собирал снег в ведра – хоть такая вода.

Коваленко продолжал ликбез. Родители, пережившие оккупацию, много рассказали. Соглашателей и коллаборационистов в Харькове оказалось с избытком. Откуда столько? Видимо, копилось у людей недовольство советской властью из-за голода, репрессий, скудного снабжения. Но при чем тут советская власть? Коммунисты все правильно делали: уничтожали мироедов, кулаков, буржуев, тайных заговорщиков – именно они довели людей до ручки своей подрывной деятельностью. Без этого сброда страна давно бы процветала и являла пример всему миру! Немцы, войдя в город, стали создавать органы военного управления. Вся власть принадлежала комендатуре. Последняя выпускала приказы, распоряжения и контролировала их выполнение органами местного управления. Немцы разбросали отделы комендатуры по всему городу. С отдалением фронта сформировали комендатуру армейского тылового района. И сразу бросили клич: все желающие могут записаться в шуцполицию – вспомогательную полицию. Кадрового голода шуцманшафт не испытывал. Харьковских сотрудников полиции называли хильфсполицаями. Штаты укомплектовали полностью – из местных добровольцев. Во главе подразделений вставали украинские националисты, прибывшие с Западной Украины. У них в ходу были словечки: «самостийность», «незалежность» – они ратовали за отдельное независимое государство Украину, но при этом активно сотрудничали с оккупантами и вылизывали им пятки. Полицейские проводили карательные рейды, нагоняли страх на население.

– Разный там был сброд, – бубнил Коваленко. – Были трусы, были идейные, всякая уголовная шпана, записывались пленные красноармейцы – многие потом сбегали, чинили пакости бывшим хозяевам… В Харькове действовал подпольный обком ВКП(б)У. Мои родичи пару раз выполняли для них поручения. Подпольщики специально отправляли на службу своих людей, чтобы выведывать вражеские планы. С ними и советские разведчики работали: добывали секретные документы, склоняли полицаев к дезертирству. Однажды накрыли группу – два часа шла перестрелка, а как всех поубивали, полетели головы полицейского начальства и даже клятых западенцев… А позднее всех, кто прибыл с запада, фрицы репрессировали – до кучи, чтобы не очень мнили из себя. Одних расстреляли, других за решетку упрятали до лучших времен. Теперь сидят у нас в плену и плачутся: дескать, немцы нас гнобили, теперь вы гнобите…

За перекрестком, у сквера, сохранился сколоченный из досок помост. Сюда сгоняли население и вешали приговоренных к смерти. Покидать мероприятие до его окончания гражданам воспрещалось под страхом того же повешения.

– У здания областного комитета партии то же самое было. Вешали прямо на балконе над парадным крыльцом – в основном подпольщиков, отловленных партизан. Лютое зрелище, товарищ капитан… Дети плачут, бабы орут, паника, народ разбегается, давка, немцы стреляют поверх голов, а то и по людям… В плане убийств немцы большими выдумщиками были. Пригнали специальный автомобиль с герметичным кузовом, «газенваген» называется. Сначала никто не понимал, что за штука ездит по городу. А это машина для уничтожения людей, душегубка, проще говоря. Набивают в кузов толпу людей, запирают, пускают угарный газ – и все умирают в корчах… – Лейтенант передернул плечами. – Всякий раз, как представлю, так мороз по коже… Могли обычных людей на улице хватать, убивать для устрашения прочих – национальная забава у них такая… И вы еще не знаете, что тут с евреями происходило…



Шубин слушал не перебивая. Харькову досталось. Ленинградцам в блокаду тоже выпала несладкая жизнь, но в их город хотя бы немцы не заходили. В декабре 41-го всех евреев по велению коменданта обязали переселиться в район ХТЗ. В те самые бараки для временного проживания, куда Коваленко вел Шубина. Там и устроили еврейское гетто. Каждый день из него вывозили несколько сотен евреев и доставляли на расстрел в Дробицкий Яр. Уже через несколько месяцев в гетто никого не осталось, и оно прекратило существование. Но расстрелы в Дробицком Яру продолжались – убивали военнопленных, недовольных властью, психических больных. Сколько тысяч там сгинуло, никто не считал. И упомянутый яр не единственное место, где уничтожали людей. Много было мест: Лесопарк, Холодногорская тюрьма, Салтовский поселок, где уничтожали пациентов клиники «Сабурова дача»[1], гостиница «Интернационал» в самом Харькове. А вдоль улиц Сумской и Благовещенской не осталось фонарного столба, на котором бы не висел человек…

– Жрать было тупо нечего, товарищ капитан. Немцев эта тема не заботила. Городские власти тоже. Поставки продовольствия почти не осуществлялись – только властям и их прихлебателям. У меня отец похудел на тридцать кило, мама тоже еле ходит. Ели кормовую свеклу, шелуху картофеля. Казеиновый клей употребляли, он чем-то похож на свернувшееся молоко. Домашних животных съели по всему городу – вы видели хоть одну собаку? Говорят, на рынке продавали человеческое мясо, хотя за это даже немцы наказывали. Люди опухали, с трудом ходили. В Ленинграде видел, как люди впрягаются в санки и везут своих умерших родных и близких. И в Харькове та же картина, а это город с миллионным населением! Сил не было похоронить, да и земля мерзлая, вот и оставляли тела в парках и скверах. А если кто-то на окраине жил, то в окрестных лесах. Когда-нибудь подсчитают, сколько людей погибло, а сейчас даже представить страшно…

– Твои-то как перебивались?

– Смекалкой, – усмехнулся лейтенант. – В Харькове рынки работали, их тут много: Благовещенский, Конный, Рыбный, Сумской… Как началась оккупация, деньги вообще не принимали, только натуру. Всю мою детскую одежду на продукты обменяли. У родителей странность была: ничего не выбрасывали, аж с моего младенчества, все в кладовке хранили. Помню, ссорился с ними: на хрена вы это барахло держите? Отец на днях пошутил: теперь понимаешь, на хрена? Свою одежду сбывали – а у мамы были красивые платья, да и шуба ничего такая. Часть мебели продали, всякие лампы, торшеры, подсвечники, ювелирные побрякушки. Не зажиточные они, но кое-что скопили за долгую жизнь… Потом деньги вернулись в оборот – распечатали кубышку. Цены взлетели. Килограмм ржаного хлеба – двести двадцать рублей. Пшеница – еще выше, картошка – сто. Сахар вообще под тысячу, такие продукты и не покупали. А средняя зарплата шестьсот рублей, как вам это нравится? Немцы даже не заморачивались, оставили в ходу рубли. На такую зарплату на рынке не разгуляешься. Только на макуху хватало, это жмых, то, что остается после выжимки масла из семян. Не разжиреешь на такой еде. Но через год и кубышка кончилась. Не сидеть же, дожидаясь голодной смерти? Мама что-то шила соседям. Отец на авантюру пустился. Многие ездили в село: собиралась группа граждан, на телегу – и в окрестные села. Часть вещей еще осталась, вот и сбагривал отец сельчанам старые шмотки. Пиджак – два пуда муки, золотые часы – пара буханок хлеба, старый плащ – килограмм сала. Могли разбойники напасть и все отобрать, могли полицаи на посту порыться в вещах и забрать то, что им приглянулось. Но кое-что довозил до дома, как-то тянули.

1

Харьковская областная клиническая психиатрическая больница.