Чарующий апрель

– Очень хочу с вами подружиться, – призналась она искренне. – Может, как-нибудь навестите меня или позволите нанести визит вам? Буду всегда рада, если вам захочется поговорить по душам. Сейчас дам свой адрес.

Миссис Арбутнот достала из сумки визитную карточку и протянула собеседнице, но та даже внимания не обратила на клочок глянцевого картона, а проговорила, будто не слышала ни слова из сказанного:

– Ясно вижу нас обеих в средневековом замке в апреле.

Миссис Арбутнот остро ощутила неловкость, но, стараясь сохранить душевное равновесие под мечтательным взглядом сияющих серых глаз, спросила:

– Правда? И как это возможно?

– А разве вы никогда не представляете событие прежде, чем оно действительно произойдет? – спросила миссис Уилкинс.

– Никогда, – честно ответила миссис Арбутнот и попыталась улыбнуться сочувственно, но в то же время мудро и терпимо: так, как привыкла улыбаться, выслушивая неизменно ошибочные и субъективные замечания бедняков, – но улыбка получилась неуверенной, почти дрожащей, жалкой.

Помолчав, словно собираясь с мыслями, она шепотом, как будто боясь, что услышит викарий и Почтовый сберегательный банк, проговорила:

– Конечно, было бы замечательно, просто чудесно…

– И даже если жутко неправильно, то всего лишь на один месяц, – добавила миссис Уилкинс.

– Это… – начала было миссис Арбутнот, не сомневаясь в предосудительности такой точки зрения, однако миссис Уилкинс не позволила ей закончить мысль:

– В любом случае, уверена, нельзя быть всегда только хорошей: когда-нибудь непременно почувствуешь себя несчастной. Почти не сомневаюсь, что вы уже много лет живете правильно, а потому вызываете глубокое сочувствие…

Миссис Арбутнот уже открыла рот, пытаясь возразить, но не успела вставить ни слова.

– Я же – всю жизнь, с самого детства – только и делаю, что исполняю долг по отношению к кому-то, но никто из них меня не любит… нисколько… Вот я и мечтаю… о, да, мечтаю… о чем-то другом. Да, о чем-то другом… совершенно!

У нее что, слезы? Миссис Арбутнот опять ощутила неловкость, но теперь к ней примешивалось сочувствие. Только бы она не заплакала, только не здесь, не в этой неуютной комнате, куда постоянно кто-нибудь заходит.

Словно услышав ее молитвы, миссис Уилкинс суетливо вытащила из кармана не желавший подчиняться носовой платок, без стеснения высморкалась, проморгалась, избавляясь от слез, и то ли смущенно, то ли испуганно с грустной улыбкой взглянула на собеседницу.

– Вы не поверите, но ни разу в жизни ни с кем я не разговаривала так откровенно. Понять не могу, что на меня нашло.

– Это все из-за объявления, – заключила миссис Арбутнот и серьезно кивнула.

– Да, – согласилась миссис Уилкинс, украдкой промокнув глаза. – А еще из-за того, что мы обе такие… несчастные.

Глава 2

Вообще-то миссис Арбутнот не считала себя несчастной. Разве такое возможно, когда за тобой присматривает Бог? Однако возражать не стала, так как рядом сидело существо, остро нуждавшееся в помощи, причем на этот раз дело не ограничивалось обувью, одеялами и улучшением санитарных условий: требовалось куда более деликатное участие, понимание, точные, правильные слова.

После попытки что-то сказать о самопожертвовании, молитвах и полном посвящении себя Богу миссис Уилкинс мгновенно находила непоследовательное, но ввиду ограниченности времени не допускавшее возражения замечание. В результате миссис Арбутнот обнаружила, что единственно точные, правильные слова заключаются в предположении, что не будет вреда, если ответить на объявление: никаких обязательств, просто несколько уточняющих вопросов, но больше всего беспокоило то обстоятельство, что предложила она это не только ради миссис Уилкинс, а под влиянием собственной странной тоски по средневековому замку.

Очень неприятно, очень тревожно. Как могло ее, привыкшую направлять, вести, советовать, поддерживать – всех, кроме мужа: его она давно научилась оставлять Богу, – сбить с толку простое объявление и не вполне адекватная незнакомка. Да, чрезвычайно неприятно и очень тревожно. Трудно понять внезапную тоску по эфемерным радостям, ведь сердце уже давно забыло посторонние, ненужные чувства.

– Думаю, если просто кое-что уточнить, то ничего плохого не случится, – проговорила миссис Арбутнот совсем тихо, словно боялась, что услышат и осудят бедняки, которым она помогала, вкупе с викарием и Почтовым сберегательным банком.

– Тем более что это ни к чему нас не обяжет, – подтвердила миссис Уилкинс так же тихо, но голос ее дрожал.

Дамы одновременно встали – причем миссис Арбутнот удивилась неожиданно высокому росту миссис Уилкинс, – подошли к письменному столу, и миссис Арбутнот написала ответ по адресу: «Z, ящик 1000, «Таймс» – с просьбой в деталях изложить условия сделки. Обратилась за всеми подробностями, хотя на самом деле интересовалась единственным вопросом: арендной платой. Как-то сразу стало ясно, что сочинить ответ на объявление и заняться деловой стороной вопроса должна именно миссис Арбутнот, поскольку не только имела опыт в организации разного рода мероприятий и решении практических задач, но также была старше и определенно уравновешеннее, к тому же (в чем сама не сомневалась) и значительно мудрее. Миссис Уилкинс тоже ничуть в этом не сомневалась: ведь даже то, что миссис Арбутнот носила прическу с пробором, свидетельствовало о порожденном мудростью спокойствии.

Новая подруга представлялась миссис Арбутнот источником полезного движения: пусть сбивчиво и невнятно, она все-таки побуждала к действию. Помимо потребности в помощи, миссис Уилкинс обладала деятельным, вселявшим тревогу, создававшим неустойчивую атмосферу характером, вела за собой. А то, как часто и внезапно парадоксальный ум склонялся к внезапным выводам – естественно, ошибочным (например, что миссис Арбутнот несчастна), – и вообще вызывало изумление.

Как бы то ни было, невзирая на неуравновешенность новой знакомой, неожиданно для себя миссис Арбутнот разделила и волнение, и мечту. Однако, опустив письмо в почтовый ящик и осознав, что исправить уже ничего нельзя, обе дамы ощутили острое чувство вины.

– Теперь понятно, – прошептала миссис Уилкинс, как только они отвернулись от почтового ящика, – насколько безупречную, добродетельную жизнь мы вели. Впервые сделав что-то тайком от мужей, тут же почувствовали вину за этот поступок.

– Боюсь, вряд ли могу назвать свою жизнь безупречной и добродетельной, – слабо возразила миссис Арбутнот, слегка обескураженная новым неожиданным выводом: ведь она ни словом не обмолвилась о чувстве вины.

– О, не сомневаюсь, что так и есть! Вижу, какая вы хорошая и оттого несчастная.

«Она не должна так говорить! – опять подумала миссис Арбутнот. – Надо постараться помочь ей больше так не делать».

Вслух же она рассудительно произнесла:

– Не понимаю, почему вы упорно утверждаете, что я несчастна. Думаю, узнав поближе, вы измените свое мнение. Скорее всего, вы просто верите в то, что достижение добродетели приносит несчастье.

– Верю, – ответила миссис Уилкинс. – Наша добродетель действительно приносит несчастье. Мы ее достигли и стали несчастными. Существует два вида добродетели – печальная и радостная. Например, в средневековом замке мы познаем радостную добродетель.

– В том случае, если там окажемся, – строго добавила миссис Арбутнот, понимая, что безотчетные порывы миссис Уилкинс нужно решительно сдерживать. – В конце концов, мы отправили письмо лишь для того, чтобы уточнить кое-какие детали. Это еще ничего не значит. Вполне вероятно, что условия нам не подойдут, ну а если даже окажутся подходящими, мы возьмем и передумаем ехать.

– Но я вижу нас там, – безапелляционно заявила миссис Уилкинс.

Все это будоражило, тревожило и волновало. Шлепая по лужам на собрание, где предстояло выступить, миссис Арбутнот никак не могла привести мысли в порядок. Оставалось надеяться, что в присутствии миссис Уилкинс удалось скрыть беспокойство и предстать перед новой знакомой практичной, рассудительной и здравомыслящей особой. Но на самом деле она испытывала необычайное волнение, счастье, вину, страх и, сама того не сознавая, все прочие чувства, свойственные женщине, которая возвращается с тайного любовного свидания.