Палачи Ленинграда

— Закрыть дело за неимением преступника. Не справились, в нашей работе всякое бывает.

— Вы служили в милиции?

Ильиченко кивнула:

— Да, совсем девчонкой работала там. Вы легко повысите показатели по другим критериям. И вы, Андрей Януарьевич, зря заговорили про увольнение и рапорт. Не нужно это.

— Не нужно лишь потому, что вам нужен свой человек в ОББ. Кто ж поможет вам тогда выискивать новых жмуров?

— Вы правы, — Людмила Иосифовна нисколько не смутилась. — Но и вам нужно прикрытие от проверок сверху. Поэтому не беспокойтесь — я все обеспечу. Это будет взаимовыгодным сотрудничеством.

— И генерал Иванцев дал согласие на эту операцию, — сказал со своего угла Ян.

Вот же прохвост Мишка! — охнул про себя Ланган, а вслух переспросил:

— Значит, это операция МГБ?

Ему никто не ответил, но все было ясно без слов. Его провели как последнего щенка и затянули на горле тугую вожжу — раз дернешься, и все, задушат. Ловко все сделали, очень ловко. Значит, они теперь все под петлей ходят. Но доказательства… Он на Ильиченко вышел, повинуясь только доводам рассудка, и лишенный твердых улик. Никакое преступление ей инкриминировать было нельзя. Но и ему, Лангану, тоже. Все свои убийства он совершал ночью, соблюдая все меры предосторожности. Единственное — это его ТТ.

Вспомнив о ТТ, Андрей Януарьевич похолодел. Пистолет он тогда оставил в кабинете у Иванцева, а этот сукин кот мог снять отпечатки пальцев и прочее, чести Лангану не добавляющее. Какой же ты, Андрей, кретин! Разумеется, что сухим из этой передряги при всем желании не выйти. Но, главное, зачем им это? Зачем весь этот маскарад?

Он так и спросил, глядя Людмиле Иосифовне в глаза:

— Зачем все это?

— Лаврентий Павлович заручился поддержкой… — эти слова прозвучали у Яна скупо, но майор кивнул и ничего спрашивать не стал. Было не до слов. Нужно было обдумать все это болото, в которое он влип по своей собственной глупости.

Застегнув пуговицы, Андрей Януарьевич вышел во двор и прислонился к бамперу своей «эмки». Подставил разгоряченное лицо под дождевые капли и глубоко вздохнул. Эта нехитрая гимнастика помогала ему прийти в себя и освежить мозг. Медленно досчитал до четырех, выдохнул. Он стоял так долго, не меньше получаса.

Мимо него медленно проехал ГАЗ-11-73, приветливо мигнул фарами и растворился в утренних сумерках.

Медленно, но верно начинало светать. Сначала у горизонта справа за деревьями краешек неба стал светло-серым, а потом быстро-быстро все начало розоветь.

Андрей Януарьевич, не отрываясь, смотрел на него, расчерченное косыми бледно-желтыми лучиками. Солнце вставало быстро, и резко выделились своей чернотой по-осеннему голые деревья.

Неожиданно повалил снег, и майор, сразу почувствовавший, как ветер проник под незаправленную рубашку, открыл дверь и сел в машину. Он уткнулся лбом в руль, стиснул его так, что побелели костяшки пальцев и ругнулся сквозь зубы.

Теперь нужно было что-то делать. Неожиданно вспомнилось желтое платье Оксаны, и в голову сами полезли дряные мысли. Вспомнилась их скромная свадьба, и от этого на душе стало еще муторнее.

Он потерял всех, и теперь его загнали в угол. Но загнанный в угол Ланган не собирался сдаваться.

***

— Он ничего не скажет, — Ильиченко повернулась к Яну и улыбнулась: — Это наша маленькая победа. Мы будем одной командой.

— Кажется, ты слишком быстро забыла, кто расстрелял твоего первого и глубоко любимого мужа.

Людмила Иосифовна некрасиво прикусила нижнюю губу и, отвернувшись от белеющей в лучах утреннего солнца дороги, хлестко ударила Валентинова по щеке.

Всю оставшуюся дорогу до Лесного проспекта они просидели молча, и она ушла, даже не попрощавшись. Женщина поднялась по лестнице, отперла своим ключом дверь и вошла в полутемную прихожую. Сбросила неудобные туфли, расстегнула жакет и в одних чулках прошла в ванную, где села на пол и разрыдалась.

Ян затронул самое больное — ее первую и единственную любовь. Но милый, милый Саша был уже как десять лет мертв. Его убили в Югославии, обманом выманив на советскую территорию и там прикончили. А она осталась с разбитым сердцем, беременная и совершенно одна в чужой стране.

Тогда ничего не хотелось делать. Хотелось только лежать, свернувшись калачиком, и ощущать, как каждая клеточка тела становится безвольной, слабой. Она лежала целыми днями в номере отеля в Белграде. Официантка из ресторана на первом этаже приносила завтрак. Еще в вазе были фрукты. Людмила ела только их и с головой накрывалась одеялом. Именно тогда она научилась курить и пристрастилась к портвейну. А еще не спала ночами, выходила на балкон, прислонялась к шаткой ажурной решетке и смотрела на небо. А потом неожиданно съехала.

Нет, нет, силы не появились. Появилась холодная расчетливая жестокость. Хотелось мстить. И она вернулась в Советский Союз. Отсидела полгода в тюрьме как жена дипломата-шпиона, пока ее не освободили по личному приказу Берии, который похлопотал за нее перед товарищем Сталиным.

Людмила в одно время была любовницей Берии. Ей он отказать не смог. Ему она была благодарна. Когда пришла в Ленгорисполком, ее никто не знал, и всего она добилась сама, сначала став главным инженером химического комбината «Красный Треугольник», а потом директора нового химкомбината «Лесной». Лесной разбомбили в блокаду и, когда Ильиченко, тогда по первому мужу — Тамарина, вернулась в Ленинград после эвакуации на Урал, то снова осталась без работы. Спас ее тогда Ленгорком, и снова товарищ Берия похлопотал за нее. Она возглавила отдел по химической промышленности Ленинграда. А в сорок пятом, незадолго до дня Победы, Людмила Иосифовна вновь вышла замуж за академика, химика Ивана Дмитриевича Ильиченко и получила новую квартиру в Доме специалтстов на Лесном.

Хищения в химической промышленности достигли невероятных размеров, особенно после того, как промышленность была перестроена на военный лад и стала выпускать динамит для нужд фронта. Тот же товарищ Полуэктов руками бандитов организовал серию налетов на свои собственные предприятия, а затем потребовал компенсации.

Это было толчком для того, чтобы наверх к Берии ушло длинное письмо. Там все правильно поняли, а свои соображения Людмила Иосифовна изложила очень подробно. И ей дали санкцию.

Идея зачистить город от бандитов пришла спонтанно, когда она ездила в Москву в детский дом к своей дочери. В коридоре мальчишки играли в милицию, и, когда она ждала, когда нянечка приведет ее Валю, Людмила Иосифовна подслушала их восторженные вопли: «Бандитам — смерть!»

Действительно, бандитам — смерть. Но на милицию она полагаться не стала, а подключила к этому Министерство государственной безопасности. Они растворились в огромной массе криминального Ленинграда, став своеобразными минами замедленного действия. В волчьей стае она сама становилась волком. Начиналась борьба за выживание, в которой не было и не будет победителей. Но больше всего Людмиле Иосифовне не хотелось, чтобы каждый отщепенец, подобный Полуэктову, Смолову, прибрал государственные деньги к своим загребущим лапам и обрек город, не оправившийся от блокады, на вторые страшные муки. Начинать приходилось с бандитов.

Первые зачистки, произведенные одетыми в штатское сотрудниками МГБ, показали потрясающий результат — в городе резко упала волна преступности.

Ханшей она назвала себя непросто так. В этой кличке сквозила отсылка к самому Чингисхану, славившемуся холодной математической жестокостью. Да, она была жестока, но что поделать — другими путями цели не добиться.

Людмила Иосифовна прижалась головой к холодной кафельной стене, вытащила из сумочки сигареты и коробок со спичками. Закурила, жадно вдыхая дым. Первый приступ истерики прошел. Это все были нервы, истощенные за годы войны и лишений. Вот отстроят Ялту, нужно будет поехать туда, тоскливо подумала она, пачкая мундштук алой губной помадой.

В первый раз убивать было очень тяжело. Рука не поднималась в прямом смысле. Она уговаривала себя (представь, что это кукла, Люда), и только на шестой раз страх прошел. Появилось опасное остервенение, и Людмила Иосифовна старалась держать себя в руках, хотя хотелось бить, бить и бить…