Последняя игра

Но ликвидировать Лоренца не стал, вспомнив уговор с Мюллером. Никто не сумеет ликвидировать так искусно, как Мюллер ликвидировал своего сына. «Грязную работу надо поручать грязным людям, мой мальчик». Слова Канариса.

Он вернулся к себе в кабинет и бросил мельком, открывая сейф, человеку, сидевшему в кресле:

— Теперь ваша очередь сыграть свою роль…

========== Глава 15. Ингрид и Штирлиц ==========

Апрель 1945 года. Берлин.

Стрелка замерла. Два часа тридцать семь минут. Военная точность. С этой точностью Ингрид любезно подколола его еще при самом первом знакомстве. Как она сказала? А, да. Вы военный? Я еще тогда спросил, почему? И она ответила, что только военные говорят так точно, а гражданские — без четверти одиннадцать. Вот на таком и прокалываются.

Штирлиц закрыл глаза, откладывая в сторону папку с копиями стенограмм допросов. Женщины расслабляют, но не в том грубом физиологическом смысле, а морально. Никто не умеет подобраться ближе, чем женщина, затронуть потайные струны души и… Снова мысли путаются. Ингрид похожа на колючего ежа и временами проглядывает в ней эта жесткость новоиспеченного национал-социалиста. Ее это не красит, дитя войны. Она тебе нравится, Макс. Ты и не отрицаешь этого. Чистая, иногда наивная девочка, как когда-то — Сашенька. Ведь Сашенька тоже была доброй и наивной, такой она тебе запомнилась во Владивостоке. И ты первую и самую чистую любовь меришь на всех. Разные были женщины: и Лидия, и Дагмар, и Клаудиа, но они были с тобой одинаково нежны и отдавали самое светлое — свои чувства. Ингрид тоже, хотя она старается на людях сохранить полное спокойствие. А мы ведь и не были никогда вдвоем.

Он вспомнил спокойное приветливое лицо Ингрид, потом глубоко вздохнул. Необходимо было вернуться к работе.

Информация, сообщенная ему Озеровым, потрясла. Штирлиц внимательно смотрел разложенную на столе карту Берлина, водил карандашом по прямым стрелам улиц. Берлин знал как свои пять пальцев, но не было в нем сейчас то, что так было необходимо Штирлицу — свободного передатчика, крохотного канала связи, одной минуты эфирного времени, чтобы выйти на контакт с Москвой.

Провести тайниковую операцию и заложить контейнер в условленном месте? — размышлял Штирлиц, постукивая карандашом по столу. Слишком поздно. Информацию необходимо передать сейчас, незамедлительно, пока ею не воспользовались. Слишком долго хранить он ее не сможет, люди Олендорфа передадут по каналам в РСХА. Возможно, самому рейхсфюреру войск СС, а то и выше, на стол Гитлера. И тогда конец, — сказал себе Штирлиц. — Конец моей почти тридцатилетней работе в нелегальной разведке. Они уничтожат меня.

Как передать данные? Думай, Исаев, думай. Отправить как пастора в Швейцарию некого. Погоди. Штирлиц, лови обезьяну за хвост, лови эту мысль…

Штандартенфюрер смахнул карту Берлина со стола и развернул Верхнюю Баварию.

Линдерхоф.

Штирлиц расстелил большой белый лист бумаги и перевернул остро отточенный карандаш грифелем вниз. Идея была безумная, он давал себе в этом отчет. Опереточная, странная, но она могла сработать. Никогда еще он не шел на такой рискованный шаг.

И теперь он долго, пока не заболели легкие, курил. Других вариантов не оставалось — только один. Потом Штирлиц закрыл веки и зажмурился: помогало снять боль в глазах. За спиной на узком столе лежали белые отпечатанные листы бумаги: копии стенограмм допросов.

***

В тридцать восьмом… Ей же в тридцать восьмом было неполные девятнадцать лет, грациозность дикой кошки и полные наивности глаза. Мать тогда только-только сошлась с одним из генералов СС, и в их поместье устроили пышный прием. Тогда ее, дебютантку, представили Штирлицу. Вернее, они уже были знакомы почти год: сеты по четвергам стали традицией. Она знала его имя, оценила ловкость, чувство юмора. Обменивались незначительными комментариями: Ингрид тогда работала при газете, поэтому умела поддержать диалог, хотя и стеснялась поначалу. Они не надоедали друг другу и не сводили очень близкого знакомства дальше теннисной сетки. И спустя год она знала о нем очень мало, и только тогда на приеме ошеломило все сразу — штурмбаннфюрер СС из политической разведки Шелленберга. Человек ее круга: дочь дипломата, мать занимала не последнее положение, благодаря протекции самого рейхсминистра.

Штирлиц мог ловко уклоняться от темы и говорить о каких-то совершенно иных пустяках, не допуская серьезного разговора. Конечно, она тогда была очень глупа, когда попросила о встрече вне четверга. Встречались редко, когда у Штирлица не было командировок, когда она получала несколько дней отпуска. Уже шла война, а до войны с Россией оставалось несколько месяцев. Эти редкие встречи только и держали ее на плаву. Мать пила, жить дома становилось невыносимо. Ингрид переехала в маленькую квартирку, и здесь сдавило одиночество. Только на раздерганных нервах можно было сказать это, измученными ожиданиями определенности.

— Я хочу выйти замуж.

Они шли по улице, и Ингрид слегка касалась его локтя, будто боялась, что он уйдет.

Штирлиц мгновенно перевел разговор:

— Перед тобой навстречу идет мужчина средних лет. Какие сделаешь выводы?

Это была их обычная полушутливая игра. Ингрид подмечала детали и быстро делала словесный портрет.

— Рабочий, подушечки пальцев в мозолях. Судя по белому налету на пиджаке, работает на бумажном комбинате. Давно развелся, общий неухоженный внешний вид. Любит выпить, — она отмахнулась от его несерьезности и спросила: — Но ведь ты на мне не женишься?

— Не женюсь, — подтвердил Штирлиц. — Я стар для тебя.

— Ты не старый. Ты лучше многих молодых.

— Об этом поговорим после твоего замужества. Это естественное желание, — он помолчал, потом добавил: — Если есть за кого, выходи.

— Я бы вышла замуж за кого-то из ваших. Но в наших встречах ничего не изменилось бы.

— Мы бы не встречались.

Тогда Ингрид испуганно посмотрела на него.

— Почему?

— Я обычно не имею каких-либо отношений с замужними женщинами. Как показывает опыт, это обычно заканчивается скандалами. Особенно в нашем ведомстве. Ты подмечаешь детали и делаешь выводы, люди в моем ведомстве делают тоже самое. Они не дураки. Твое замужество — это твои проблемы, и ты их решишь сама. Конечно, рано или поздно ты меня бросишь. Мне хотелось бы, чтобы это случилось как можно позднее, но тут как наши пути-дорожки повернут.

— И ты спокойно смиришься с тем, что меня кто-то уведет?

Штирлиц ответил совершенно серьезно, без шуток:

— Нет. Без борьбы я отступать не буду, сделаю все, чтобы это у него не получилось. Но если большая и сильная любовь, то я отступлюсь. Но я хотел поговорить сегодня о другом. Ты собираешься учиться?

— Да.

— Это хорошо. Ты способная. Легко сходишься с людьми, подмечаешь детали, можешь притворяться дурочкой, наблюдательности тебе не занимать, анализ делаешь правильный. Как с математикой?

— Способная. Неужели ты меня видишь учительницей в школе?

— Нет. Хотя и учительница могла быть неплохая. Я бы подыскал тебе работу, профессионалы всегда нужны.

С того разговора прошло семь лет. Разумеется, к тому времени они уже были любовниками. Ингрид работала в отделе исследований у Риббентропа{?}[Разведывательная служба при Министерстве иностранных дел Третьего рейха, личная разведка Риббентропа.]. К Штирлицу относилась одновременно с нежностью и уважением, понимала с полуслова, как жена. Он ничего о службе не рассказывал, но она знала, что он полгода назад получил звание штандартенфюрера СС.

И теперь осторожно подхватила его под локоть.

Шли по аллее молча, любой разговор был помехой молчаливому уединению.

«Я толкаю людей на смерть. Даже если не удастся осуществить то, что задумал, они погибнут в подвалах гестапо. Информация погибнет вместе с ними или достанется врагу. Нет, теперь не о службе». Штирлиц легко приобнял Ингрид за талию, и она чуть прижалась к нему. От ее пальто пахло легкими духами.

Боргман предложила сама, глядя на него сверху вниз: