Тролльхол

Рин ужасается своим мыслям, недоумевая, откуда те взялись, пытается вытеснить их из головы, представить их глупой выдумкой, но тщетно: ей чудится, что эти страхи рождены не разыгравшимся воображением, а обострившейся интуицией. Глубокое древнее чувство вселяет уверенность, что все вокруг кишит каменными монстрами, которые оживают по ночам. А ночь наступит уже совсем скоро.

К огромному облегчению Рин, Вильма завершает ритуал раньше, чем на небе зажигаются первые звезды. Она тушит костер, выплеснув на него несколько пригоршней воды из бочки, стоящей у стены дома, а затем, присев на корточки, сгребает пальцами мокрую золу и, захватывая ее щепотью, насыпает в свою ладонь, сложенную лодочкой. Когда в ней скапливается приличная горка, Вильма выпрямляется, подходит к Рин и вываливает пригоршню золы ей на голову. Колючие крупинки попадают под воротник, катятся по спине и застревают под одеждой. Рин стойко переносит это испытание и молча терпит даже тогда, когда вёльва принимается вычерчивать зажатым в пальцах влажным угольком какие-то знаки у нее на лбу, состоящие в основном из круговых линий. При этом старуха так сильно закатывает глаза, что между веками остаются одни белки – нездоровые, налитые кровью. Ее белые брови взлетают вверх и трепещут, будто их обладательница потрясена зрелищем, увиденным внутри собственной черепной коробки.

К концу процедуры от уголька ничего не остается. Вильма вытирает свои пальцы о губы Рин и, выкатив глаза обратно, что-то говорит на странном «птичьем» языке.

– Теперь ты в безопасности, – шепчет Фроя.

Рин не смотрит на нее. Она вглядывается в линию горизонта, заметив, что острова-«чудовища» зашевелились. Одновременно с ними зашевелились и скалы Тролльхола, нависающие над «пяткой тролля», и сама «пятка» как будто обрела подвижность: ее поверхность то вздымается под ногами, то опадает, словно от дыхания, отчего кажется, что остров Вильмы раскачивается подобно шлюпке на волнах. Рин хватается за плечо Фрои, чтобы не упасть, и зажмуривается, чтобы не видеть, как оживает каменная твердь, а потом… потом каким-то чудом она оказывается перед домом Юхана, прямо перед ярко-освещенной стеклянной стеной гостиной. Ни Фрои, ни Вильмы рядом нет, а Юхан сидит прямо перед ней за пустым столом и задумчиво смотрит в никуда. Он не видит ее, скрытую в чернильной темноте, ведь ночь давно наступила.

7. Третья дверь

«Три единицы», – к своему удивлению Рин вспоминает код замка, хотя не может вспомнить даже, как очутилась перед этой дверью. Она надеется прошмыгнуть незамеченной, но Юхан появляется в прихожей.

– Добрый вечер! – произносит он, скрещивая руки на груди. Выражение лица у него не самое приветливое. – Ваш телефон недоступен. Сломался?

– А? Да! Сломался… я его уронила, на пол. – Рин кивает, виновато улыбаясь. – У вас есть тут где-нибудь ремонт телефонов?

– Ближайший в Бьёрхольмене. Попросите Хуго, он вас отвезет. А где вы… – Юхан сбивается и замолкает на полуслове, но спустя секунду все-таки спрашивает: – Заработались над картиной?

Странный вопрос! Скорее – издевка, ведь он прекрасно видит, что при ней нет ни мольберта, ни кейса с кистями и красками. За плечами – только рюкзак с ветровкой на случай дождя, и кроссовками, которые она сложила туда после того, как переобулась в новые резиновые сапоги.

– Я пока не приступила. – Рин старается, чтобы голос звучал уверенно, но язык почему-то плохо ее слушается. – Фроя показала мне место с хорошим видом на дом. Завтра же начну.

– Ничего, я вас не тороплю. Понимаю, вам ведь нужно проникнуться атмосферой, настроиться.

Рин согласно трясет головой, радуясь тому, что он сам подобрал для нее достойное оправдание. Ее взгляд случайно натыкается на циферблат настенных часов над входом в кухню. Стрелки показывают двадцать минут первого. Рин склоняется, чтобы снять сапоги, и ее желудок выдает возмущенный голодный вой.

Юхан поворачивается и скрывается в кухне. Оттуда доносится пощелкивание каких-то кнопок, хлопает дверца холодильника, раздается стук тарелки, поставленной на стол.

– Я приготовил вам кофе и сэндвичи с тунцом, – сообщает он, возвращаясь в прихожую.

– Благодарю, – отвечает Рин, не поднимая головы. Справившись с сапогами, она озадаченно разглядывает фигурные комья грязи, нападавшие с них на глянцевый паркет из беленого дуба.

– Приятного вам ужина. Ну, а мне пора. Рано утром я уезжаю в Стокгольм. Меня не будет пару дней. По всем хозяйственным вопросам обращайтесь к Фрое. – Юхан величественно удаляется, не дожидаясь ответа Рин.

Она спохватывается слишком поздно и успевает увидеть его силуэт всего на секунду, прежде чем тот скрывается за дверью, ведущей на хозяйскую территорию, запретную для гостей. Горечь сожаления разливается внутри: ведь мог бы остаться и выпить кофе вместе с ней! Неужели она ему совсем не интересна? Хорошо, пусть так, но хотя бы из вежливости можно ведь побеседовать несколько минут! Что за демонстративное безразличие?

Отыскав в кладовке совок и щетку, Рин сгребает с пола комья грязи и несет их в ванную, где выбрасывает в мусорное ведро. Из зеркала над раковиной на нее смотрит взлохмаченная замарашка, в которой Рин с трудом узнает себя. Теперь понятно, почему Юхан ушел так быстро. Страшно представить, что он о ней подумал. И даже намека на брезгливость на его лице не промелькнуло! Какая выдержка!

Позабыв о голоде, Рин забирается в душ и тщательно намыливается с ног до головы. Крошки золы, застрявшие в волосах, царапают кожу. Смывая их вместе с грязной пеной, она гадает, каковы будут последствия странного обряда, совершенного над ней Вильмой. Еще тревожит довольно внушительный пробел в памяти, образовавшийся с того момента, как зола посыпалась ей на голову, и до ее возвращения в дом Юхана. Как она добралась сюда в темноте по местности, изрезанной скалами и расщелинами? Почему не помнит, как шла? Она, что, спала на ходу? И куда подевалась Фроя? Может быть, ее новая приятельница решила, что Рин больше не нуждается в сопровождении после того, как подверглась колдовским манипуляциям? Если так, то ее благодетельница явно поспешила с выводами, потому что сама Рин утратила уверенность в своей адекватности.

Кофе, приготовленный Юханом, давно остыл, но все равно оказался приятным на вкус, а сэндвичи с тунцом мгновенно вернули Рин к жизни. Она и не подозревала, что буквально умирает с голоду. Проглотив все до последней крошки, она понимает, что не наелась, и уминает целую пачку имбирного печенья, обнаруженную в одном из шкафчиков. Запив его остатками молока из пакета, найденного в холодильнике, Рин переводит дух и прислушивается: в тишине раздается лишь мерное пощелкивание секундной стрелки. Ей становится неловко от мысли, что Юхан в своей комнате мог слышать, как она чавкает и хрустит печеньем. Ему, должно быть, не очень-то приятно терпеть ее присутствие в своем доме.

Стараясь не шуметь, Рин моет посуду и выходит в прихожую, а оттуда – в холл. Слева от нее виден проем гостиной, свет там уже не горит, и за стеклянной стеной напротив искрится звездное небо. Прямо перед Рин белеют две двери. На миг они расплываются перед глазами, и ей кажется, что дверей стало три, но потом взгляд фокусируется, и лишняя дверь исчезает. Все-таки обряд Вильмы оказал на нее какое-то странное воздействие, схожее с опьянением. Хорошо бы, эти последствия прошли к утру и не оставили неприятных ощущений вроде похмелья.

Забравшись в постель, Рин мгновенно проваливается в сон, в котором вновь оказывается в холле перед белыми дверями. Контуры дверей множатся, и непонятно, которая из них настоящая. Пальцы Рин шарят по стене в попытках ухватиться за одну из дверных ручек, но те либо ускользают от нее, смещаясь в сторону, либо исчезают, как предметы в руках ловкого фокусника.

«Смотрите, не перепутайте!» – доносится из глубин памяти грозный голос Юхана, и ей становится страшно от того, что она может открыть не ту дверь. Ей не хочется нарушать требование хозяина дома, он и так позволяет ей слишком много: приходить заполночь, топтать грязными сапогами дорогой дубовый паркет, поглощать его продукты, и даже нанял помощницу, чтобы та готовила для нее горячие обеды. И что он подумает, если она вдруг завалится к нему в комнату посреди ночи?