Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 9 из 13



– Людям помогать!

– Мне для этого придется свидание с Таней отменить. Она, естественно, не поймет и откусит мне голову. А мне голова нужна – шапку больше носить не на чем.

– Ты издеваешься? – возмутился старший брат. – Твоя Таня уже имена ваших будущих детей придумывает, никуда она не денется, а Оля страдает! Иди быстрее!

– Просто так ты не отвертишься: ты сам сообщишь Тане, во что меня втянул.

– Да-да, договорились, только иди уже!

Никакого сожаления из-за резкой смены планов Саша не испытывал. По своей воле он бы от ужина не отказался: если уж задумался о семье, нужно приучать себя работать над ней. Но если все сложилось само собой и его вины нет, можно не напрягаться. Просто совпадение.

К тому же, с Олей общаться куда веселее: рядом с ней не нужно напрягаться и прикидывать, что она подумает. Она казалась неизменно жизнерадостной, как будто непробиваемой. С ней случались те же беды, что и с остальными, и даже больше: она несколько лет назад потеряла любимого мужа, одна воспитывала двоих детей. Но Оля никогда не пыталась предъявить судьбе претензии и поддерживала тех, кто был слабее.

Она осталась верна себе и сейчас: Саша издалека услышал ее хохот.

– На ровном месте! Ногу сломать! Под Новый год! Это ж надо было!

И вроде как в ее словах не было ничего смешного, однако смех все равно получался настолько заразительным, что улыбались все вокруг. Жаль только, что в основном своем прогнозе Иван оказался прав: ничем толковым Оле помочь не смогли, только вкололи обезболивающее, остальное зависело от Саши.

– Давай подниму тебя, – сказал он.

– Ты что, надорвешься! – заволновалась Оля. – Я же кругленький поросеночек! Возьми у завхоза тележку.

– Оля!

– Если что – я предупредила!

Несмотря на заметную полноту, Оля оказалась вовсе не такой тяжелой, как старательно анонсировала. Саша без труда поднял ее на руки и понес к машине. Он даже не сомневался, что из-за какой-нибудь занавески за ними угрюмым филином наблюдает его старший брат.

Обезболивающее работало плохо. Оля, пусть и терпеливая, то и дело ойкала, и хотелось вести машину ровнее, но из-за снежных заносов не получалось. Саша решил, что сейчас лучше отвлечь ее, больница-то ближе не станет.

– Я ведь надеюсь, ты возьмешь больничный?

– Из дома работать буду, ты не переживай, – тут же отчиталась Оля.

– Я за обратное переживаю скорее.

– Ну, бегать у меня в ближайшее время не получится… Я же за городом живу, добраться только на машине можно, а из меня тот еще водитель! Хотя некоторые без головы водить умудряются, какое там без ноги… Но работать я могу без проблем, а вот перед мелкими стыдно.

– Чего это тебе стыдно? – удивился Саша.

– Да я еще подарки толком не купила, так, наметила… Думала: успею, столько дней еще! Кто ж знал, что я себе такую услугу окажу?

– Олька, придумала, о чем переживать! Ты лучше о себе позаботься, а вопрос с подарками мы решим. Все твоим малым к Новому году будет!

– К Новому году не надо, мы на Рождество подарки дарим, – покачала головой Оля. – Это оставляет чуть больше времени, но вряд ли нога успеет срастись.

– А почему Рождество? Не знал, что ты религиозна. Можешь не отвечать, если хочешь.

– Дело не в религии. Просто Костя умер под самый Новый год, и мы… Мы как-то не празднуем.

Уж лучше бы дело было в религии… Саша и тогда почувствовал бы себя бестактным, но не настолько. О погибшем муже Оля говорила редко и мало, чувствовалось, что даже ее непробиваемой жизнерадостности не хватает, чтобы окончательно подавить боль.



Поэтому Саше следовало бы замолчать, закрыть тему, а он просто не смог, вопрос сорвался будто бы сам собой…

– Слушай, Оля… Как ты вообще поняла, что уже замуж пора? Ты же явно не ошиблась… У тебя все было так, как надо – по любви…

Оля имела полное право обидеться – или даже стукнуть его, если очень уж хотелось. Саше полагалось отвлекать ее, а он, кажется, сделал только хуже. Но Оля не была бы собой, если бы не сумела улыбнуться даже теперь.

– А что, жениться надумал? На Белоснежке своей?

– Почему Белоснежке?

– Похожа, – рассудила Оля. – Я бы не рекомендовала, но ты поступай как знаешь.

– Почему не рекомендовала бы? Ванька, вон, готов меня в мешок запихать и в ЗАГС отнести…

– Он хочет для тебя, как лучше, но не факт, что как лучше сделает. Понимаешь, я тебя видела с твоей Белоснежкой… Вы с ней держитесь как представители какого-нибудь министерства на приеме. Всегда красивые, спинки прямо, следите за позой и улыбаетесь, как надо. Но если любишь, тянешься к тому, кто рядом. Не только физически, психологически тоже. Знаешь, почему?

– Просвети меня, что уж тут…

– Потому что рядом с любимым человеком тепло.

– Слишком романтично для меня, – фыркнул Саша. – Я такого не понимаю.

Оля бросила на него хитрый взгляд через зеркало заднего вида.

– Да? С Белоснежкой, конечно, не понимаешь. Но я-то старая женщина и помню времена, когда ты понимал…

– Закрыли тему, – поспешно перебил ее Саша. – Извини, тупо получилось: ты можешь говорить о погибшем муже, не пытаясь придушить меня при этом шлангом, а я… Не могу и все.

– Ничего страшного, я понимаю.

– Что ты там понимаешь?

– Что тебе сейчас больнее.

Глава 6. Заварной крем

В этой квартире жил кто угодно, кроме ее владельца. Здесь обитали члены жюри международных премий, оставившие напоминания о себе дипломами и медалями. Тут отметились редакторы престижных журналов – прекрасно оформленные обложки их творений были развешаны на стенах. Фотографии тоже попадались, но даже на них хозяин квартиры был не центральным элементом, а лишь связующим звеном, таким же важным, как все остальные.

Леле казалось, что она попала в музей. Она, как завороженная, рассматривала все эти снимки, на которых ее дед стоял рядом с людьми, известными всему миру. Он казался таким же скучающим, как обычно. Они с удовольствием жали ему руку и порой даже приобнимали за плечи. Какая это, должно быть, шикарная жизнь – яркая, насыщенная… и бесконечно далекая от того, что привычно Леле. Это было странное ощущение: Леля понимала, что она вроде как частица этого человека, она с ним связана просто по праву рождения. Но они представлялись такими разными, что указывать на это подобие было попросту стыдно.

Как и в любом музее, здесь были свои тематические выставки. На кухне хранилась посуда со всего света: от мисок, вырезанных из деревьев с другого континента, до фарфоровых чашечек, тонких, как розовые лепестки. Такие и трогать было страшно, не то что пить из них!

В гостиной висели картины, написанные художниками из Африки, Индии и Европы. В шкафу можно было найти национальные наряды нескольких стран – явно подарочные и очень дорогие. Леля понимала, что в шкаф ей лезть не полагалось, но кто тут удержится?

При такой пестрой коллекции квартира рисковала казаться захламленной, однако этого удалось избежать – дизайнер постарался. Мебель при таком скоплении сувениров была предельно простой и очевидно дорогой. Леля ни в одном доме подобного не видела, не знала, как называется этот стиль, да и не надеялась разобраться.

Когда первая волна удивленного восхищения схлынула, Леля почувствовала обиду и неловкость. Неловкость была связана с самой Лелей. В этой идеальной квартире человека, который достиг всех своих целей, она, нежеланная гостья, казалась очевидно чужеродным элементом. Леля чувствовала себя пятном на музейном экспонате – со своими потрепанными джинсами и увешанным значками рюкзаком. Никто не говорил, что ей здесь не место, однако это чувствовалось сразу. Пройдя мимо зеркала, Леля обнаружила, что невольно сжимается, ей хотелось стать маленькой и незаметной, в идеале – невидимой. Она впервые подумала о том, что переезд сюда мог оказаться не такой уж хорошей идеей.

Ну а обида была связана с тем, что в этой огромной дорогой квартире не нашлось места Леле и ее семье. Да, ей позволили пожить в гостевой комнате. Но Леля все равно была тут посторонней – а должна была оставаться постоянно незримым присутствием, именем, которое помнят. Разве не полагалось людям, связанным кровью, любить друг друга по умолчанию? А если да, то почему же среди этих снимков успешных людей и далеких стран не нашлось хотя бы маленького уголка для фотографии Лели и ее мамы? Хотелось бы видеть и папу, но это ладно, дед никогда не скрывал, что не любит его… А свою дочь и внучку должен любить? Или это все-таки так не работает?