Кошмары

Первая из них, что пригласила его на брачную ночь, была молодой и черноволосой. Он помнил цвет ее волос, но напрочь забыл имя. Она покоилась не в часовне, а в могиле, приготовленной к закапыванию.

Стив пришел к ней ночью, ослабил крышку – то была непростая задача, ибо гроб был плох, дешево сделан и в дополнение к шурупам весь ощетинился погнутыми гвоздями. Но там лежала та брюнетка, и ей Стив подарил свои цветы. Он ласкал ее и покрывал нежными поцелуями, тихо нашептывал слова любви.

И вдруг она попросила его:

– Возьми меня с собой!

– Как она тебя попросила? – уточнил Ян Олислагерс.

– Попросила, – эхом повторил Стив.

– Ее губы двигались?

Он покачал головой.

– Умоляющий взгляд?..

– Нет-нет, ни разу им глаза не открывал, никогда.

– Тогда как же она обратилась к тебе, дружище?.. Как же?

Но Ян так и не добился от него иного ответа.

– Она попросила меня, – твердил Стив. – Попросила.

Тогда он поднял ее, понес по тихой дорожке кладбища в склепный дом. Затем он уложил ее на старые мешки. Они стали их брачным ложем. Но он насыпал поверх них тьму нарциссов. Мертвые женщины любят цветы даже больше живых.

Черноволосая была первой. Затем появилась та, которую звали Кармелита Гаспари, она и подарила ему коралловое ожерелье.

– Она… подарила тебе? – снова удивился Ян.

Стив кивнул.

– Как? Как это произошло.

Он беспомощно огляделся. Он не знал.

– Она… подарила его… мне.

У него была еще блондинка. И одна с рыжими волосами, которую звали Милен. И еще одна… Им больше не требовалось ни о чем просить – Стив и так теперь знал, как нужно обходиться. По ночам он выходил на кладбище или в часовню, брал свою невесту и относил ее в склеп, где и брала начало их единственная незабываемая ночь.

Он никогда не забывал убирать цветы. И они всегда сами говорили ему каким-то уму непостижимым образом, какие именно цветы нужны. Одна хотела розы, но не какие-нибудь, а самые красные. Другая пожелала белоснежных лилий с высокими стеблями – тех, что произрастали за домом старого Павлачека. Одна просила цветки жасмина, а другая – букет глициний, буйно расцветших по всему городу. Были и темно-синий ирис со старых могил немцев, и цветы липы с дерева над скамейкой, где сиживал со Стивом Ян, и бобовник, что рос неподалеку от ратуши…

Никто, впрочем, никогда не спрашивал туберозы.

И весь этот мертвый язык Стив прекрасно понимал.

Он был, в сущности, великовозрастным ребенком, когда прибыл в Андернах, что в землях египетских. Но вот одна мертвая женщина сделала из него мальчика, пробудив в его сердце любовь своими добротой, красотой и очарованием. Тогда он впервые открыл глаза на этакое чудесное явление.

В те тихие ночи в часовне из мальчика вырос юноша, познавший грезы мертвых.

И вот Стив стал мужчиной. Ведающим. Уверенным и убежденным.

Живые женщины были недоступны ему, ведь он их не понимал. Но по такому поводу горевать всяко не стоило – пусть остаются такими, какие есть. Его мир был здесь, на погосте Андернаха. И этот мир был создан только для него и принадлежал ему одному, простой и безукоризненный.

Он, Стив, был его единственным хозяином. Но затем ему открылись новые тайны. Он никогда не доискивался, никогда не докапывался, как это делал его друг-фламандец, но ему открылось, что цветы на кладбище вокруг него были ответами на все вопросы. Свежая роза улыбалась ему часами, если день был погожий и располагал к тому. Ничто никогда не казалось Стиву странным и ненормальным. Все было так просто, так ясно. Нужны только цветы, вот и все.

И фламандец подумал тогда: иногда рождаются на свет такие люди, чья любовь так сильна, что простирается за пределы жизни, даже в царство самой смерти. Так она сильна, что способна на краткий миг возвратить усопшего в мир живых. Многие поэты воспевали сей процесс. Хельги, герой скандинавских Эдд, должен был вернуться из страны мертвых обратно на свой погребальный холм, к ждущей его Сигрун, – должен был, ибо его держала здесь ее великая любовь. Мертвый герой в ту печальную ночь обнял свою жену в последний раз.

Обдумывая этот миф, Ян Олислагерс часто приходил к мысли о том, что все это было построено лишь на сильных эмоциях, перекрывавших ход всем другим мыслям и чувствам. Несчастье – или же величайшее счастье в мире? – быть одержимым этим диким пламенем отрицания смерти снисходило лишь на тех, кто обладал волей, выкованной из стали, такой, что позволяла утраченных возлюбленных рождать заново в горниле собственного духа. Так одержим был Орфей, отправляясь искать свою Эвридику. Сильная воля к жизни способна затронуть и мир мертвых – в этом весь секрет.

Вот только в случае Стива все было иначе.

Стив был хозяин в своем саду смерти, но теперь его хозяйство настолько разрослось, что стало заглядываться на мир живых, существовавший до той поры независимо.

Впервые Ян понял это на похоронах братьев Столинских, двух польских шахтеров, погибших в обвале. Взгляд Стива упал на молодую девушку, которая стояла прямо у могил. Он долго смотрел на нее, а потом улыбнулся.

– Она вскоре придет ко мне, – прошептал он на ухо Яну. – Она уже почти моя.

С тех пор он внимательно наблюдал за рядами скорбящих, на которые не обращал прежде ни малейшего внимания. Им нравилось прятаться за черными пиджаками и юбками, но Стив все равно находил их – женщин и девушек, приходивших на кладбище украшать могилы. Он наблюдал за каждой, тщательно оценивая, и порой улыбался, когда странное внутреннее чутье говорило ему: эта скоро будет моей.

Когда он изредка выбирался в город, тоже смотрел на женщин, шагавших вверх и вниз по улицам, прятавшихся в дверных проемах и за стеклами окон.

– Вон та, – шептал он, – вон та!

Его лучший день, день поминовения, наступал как раз перед Пасхой. Все могилы стояли украшенные и убранные, а рядом с ними выстраивались плачущие женщины. Стив расхаживал по кладбищенской тропке, иногда застывал и оглядывался по сторонам, хитро улыбаясь. Он казался этаким довольным бюргером на рынке, где много хороших товаров, в час распродажи, о которой ведал лишь он один.

Один ли?..

Казалось, его объектам внимания тоже что-то перепадало от этого знания. Чувства подсказывали им что-то, для чего не требовались слова, сигналили о некой невыразимой угрозе, как-то связанной с присутствием могильщика.

В последующие дни Ян Олислагерс много раз видел, как его компаньон улыбается и оглядывается. Он внимательно наблюдал за Стивом – гораздо внимательнее, чем прежде. Похоже, только Ян и знал, что греет душу могильщику – он не видел, чтобы кто-то другой подозревал в выражениях тех истинное их значение, ибо ничто на это не указывало. Во взглядах Стива не было ничего ужасного или пугающего, улыбка не казалась фальшивой или дьявольской. То был полный спокойствия взгляд, то была вполне дружелюбная улыбка.

И все же и женщины, и девушки каким-то образом чувствовали его помыслы.

В часовне во время молитвы одна молодка упала в обморок под его пристальным взглядом. Это было всего один раз, и Ян Олислагерс подумал, что у происшествия были и свои, никак не связанные с вниманием Стива причины. Но глупо было отрицать: девочки спешили уйти всякий раз, как в поле зрения маячил Стив. Они прятались за юбки матерей – одни только девочки; мальчики – никогда. Молодые матери крестились, завидев его. Даже старухи пугались, зябко поводя плечами, что-то бормоча про себя, вскрикивая, если он, идя мимо, задевал их.

Дело зашло так далеко, что девочки забегали в дома, когда Стив шел по улицам. Ян Олислагерс не мог знать, ходили ли об этом в городе какие-либо пересуды, так как избегал разговаривать с кем-либо из городских.

Только однажды этот странный страх перед Стивом имел последствия. Когда Стив вернулся домой с работы, он увидел пару, стоявшую у могилы, новобранца и его девушку. Последняя, стоя к нему спиной, отламывала ветку вьюна. Внезапно, словно почувствовав его пристальный взгляд, молодая девушка быстро выпрямилась, обернулась и закричала. Солдат, услышав ее крик страха, увидев, как его невеста побледнела и задрожала, спросил: