Страница 52 из 65
Она была миниатюрная, темноволосая, с огромными карими глазами. Анастасия была потрясающе, сногсшибательно красива и знала это. Она прищелкнула пальцами и направилась ко мне.
– Не будете ли вы так любезны помочь? – спросила она. Это была не просьба, но приказ, отданный с заметным испанским акцентом и в манере, ясно показывавшей, что общаться с прислугой не доставляет ей никакого удовольствия.
Я подошла поближе, но ничего не сказала.
– Вы ведь здесь работаете, не так ли?
– Так, – ответила я без малейшего энтузиазма.
– Мне нужно самое свежее.
– Свежее что? – спросила я.
– Да все. Платья, туфли, сумочки.
– Но я не знаю, что вы предпочитаете.
Она закатила глаза и театрально вздохнула, как главная героиня «мыльной оперы».
– В таком случае принесите мне то, что у вас в рекламных проспектах.
– Хорошо, – сказала я.
Я принесла одну пару туфель. ОДНУ. Она сидела в примерочной со своей подругой. Они судачили о Хьюберте, хотя к тому времени брак уже шесть месяцев считался недействительным. Так что же ей еще надо в Нью-Йорке?
– …едет к тетке в эти выходные… – сказала она своей подруге так, словно доверяла ей государственную тайну.
Тут она взглянула на меня. Я держала в руках туфли и улыбалась, думая: «Ага. Она пытается выглядеть как американка, чтобы вернуть его. Но этот номер у нее не пройдет. Поезд ушел». И я помню очень отчетливо, что думала о том, как мне заполучить его, и в это же самое время старалась понять, как ей удается оставаться столь великолепно самонадеянной, врожденное ли это и можно ли мне этому научиться.
– Ну? – сказала она.
– Вот, – произнесла я.
– Так чего же вы ждете?
Я посмотрела на нее, прищурившись. Потом вынула туфли из коробки.
– Потрудитесь обуть их мне, – приказала она.
– Простите, – возразила я, – но мы в Америке. Здесь не обращаются с людьми как со слугами.
Я бросилась вон из примерочной и столкнулась с высоким привлекательным мужчиной средних лет, одетым по последней моде, который сказал:
– Я ищу что-нибудь для своей жены.
И я ответила:
– Это не моя проблема.
Он удивился и возразил:
– Ваша, если вы здесь работаете.
– Не моя, потому что меня сейчас уволят.
– Да неужели? – спросил он.
Ну и конечно, тут я расплакалась.
– Я знаю одного торговца картинами, который ищет продавщицу для своей галереи в Сохо, – так сказал этот человек.
– А он не сделает меня своей шлюхой? – поинтересовалась я.
– Шлюхи сейчас процветают. Все им завидуют. Женщинам не хочется самим платить за вещицы от Кристиана Лакруа – не хочется и не приходится.
Само собой, этим мужчиной был Д.У.
И вот он сидит за столиком возле кафе «У обжоры» и возится со своим сотовым телефоном. Я незаметно подхожу, сажусь на шаткий алюминиевый стул и спрашиваю:
– Ты носишь… индийский лен?
– Это Валентино. Итальянская мода.
– О… Последний писк, я полагаю.
– Разумеется. В чем дело? Разве ты завтра не уезжаешь?
– Ты не можешь устроить Дайане платье от Бентли для кинофестиваля?
– Дайана, – напоминает Д.У., – из Флориды.
– Ты тоже бываешь во Флориде.
– Я бываю в Палм-Бич. Это не Флорида. – Д.У. молчит, пока официант наливает нам минеральной воды. – Я слышал, она вроде бы из Таллахасси*. Знаешь, мне интересно, кто же еще из Таллахасси? Из тех, кого мы знаем?
– Да никто, – отвечаю я.
– И зачем Дайане Мун носить вещи от Бентли? Она вполне могла бы надеть что-нибудь от Фредерикса из Голливуда – никто бы не заметил разницы.
– Это точно, – говорю я.
– Мне не нравится эта дружба с Дайаной Мун. Ты ведь понимаешь, конечно, что она совсем как Аманда. Только больше преуспела, чем Аманда, если женщины, подобные Дайане Мун, вообще могут преуспеть.
– Она известная актриса…
– Очень вероятно, что ее карьера скоро завершится. По прихоти обстоятельств, может, благодаря журналам типа «Вог» этой маленькой выскочке пришло в голову приехать в Нью-Йорк, чтобы «встать во главе общества». И она хочет использовать для этого тебя. Она хочет быть тобой. Совсем как Аманда.
– Д.У., – вздыхаю я, – общества больше нет.
Он смотрит на меня, не говоря ни слова.
– Она не хочет быть мной; возможно, это я хочу ею быть.
– Да брось, – говорит Д.У.
– Она чудовищно богата… И… у нее нет мужа.
– Потому что она его убила.
– Он был убит… дьявольскими силами. И части его тела растащили инопланетяне.
– Ну чего ради ты общаешься с этой помешанной? – спокойно спрашивает Д.У., подзывая официанта.
Хороший вопрос. Не потому ли, что моя мать… не в себе?
– Это может сослужить тебе плохую службу. Очень плохую, – говорит Д.У.
Моя мать родилась в нормальной, респектабельной и состоятельной семье, ее отец был юристом в Бостоне, но даже сейчас, спустя годы после того, как она ушла из коммуны, она все еще отказывается красить волосы и продолжает носить сандалии.
– Дайана Мун способна разрушить все, что угодно, – продолжает Д.У.
«Твоя мать такая… очаровательная», – сказал Хьюберт, познакомившись с ней. Но истинный смысл этих слов был такой: «Мы ведь не хотим, чтобы с ней общались газетчики, правда, дорогая? Мы не хотим, чтобы они рылись в твоем грязном белье?»
Ну и во многом другом тоже.
– Дайана Мун – она… что надо, – говорю я.
Д.У. смотрит на меня.
– Допустим, но помни по крайней мере, что ты не сможешь избавиться от нее так, как избавилась от Аманды. Это довольно-таки… очевидно.
Уж не знаю почему, но после его слов мы смеемся до слез.
VIII
Я в машине. Дайана едет слишком быстро, и я знаю, что ничем хорошим это не кончится, ну и, конечно, мы не вписываемся в поворот и машина летит с обрыва. И теперь для нас есть только воздух, а под нами гигантская цементная плита, и вот-вот нас не станет. Я не могу поверить, что не проснусь, Дайана поворачивается ко мне и говорит: «Ты просто знай, что я люблю тебя. Я правда люблю тебя». И она обнимает меня. Мне не верится, что я сплю, и я сейчас на самом деле умру в этом чертовом сне, которого вообще не должно было быть, и я отвечаю: «Я тоже люблю тебя». Мне интересно, как это бывает, когда ударяешься о цемент. Мы все ниже и ниже, я готовлюсь умереть во сне – а разве это не то же самое, что умереть на самом деле? Мы ударяемся о цемент, и это совсем не так плохо, как представлялось, мы всего лишь просачиваемся сквозь него в какое-то другое место – туда, где только коридоры и голубой свет.
Ладно. Сейчас мы мертвы, но нам же надо решить, хотим мы возвращаться или нет.
Я не знаю, что делать.
– Я возвращаюсь, – говорит Дайана.
– А я? – спрашиваю я. – Мне стоит вернуться?
– На твоем месте я бы этого не делала, дорогая, – отвечает она, – у тебя не лицо, а месиво. – И она зловеще смеется.
Примерно в одиннадцать утра я открываю глаза – я вся сжалась, на мне одна из шелковых пижам Дайаны, сверху – мой белый жакет от Гуччи, никакого нижнего белья. На другой стороне кровати – Дайана. Она лежит на спине и тяжело дышит через рот, а между нами – маленький француз, чье имя, кажется, Фабьен. Мы подобрали его прошлой ночью на какой-то другой яхте. На ковре – пролитая бутылка шампанского «Дом Периньон». Я скатываюсь с кровати и подбираюсь к бутылке. Там еще немножко осталось на донышке, я сажусь и прикладываюсь к бутылке так, что шампанское струйкой течет у меня по подбородку. Я смотрю на француза, который вполне может быть и швейцарцем, и отмечаю, что он одет в синие боксерские шорты от Ральфа Лорена и что у него слишком волосатая грудь.
Мои мысли: я ненавижу все французское, так какого черта делаю в Cен-Тропезе?
Я встаю и перебираюсь из каюты Дайаны в свою собственную, заваленную одеждой (в основном крошечными прозрачными вещицами от Прады, на которых видны ярлычки) и предметами дорожного обихода от Луи Вюиттона. Я откидываю ногой чемоданчик с жесткими стенками и пошатываясь иду в ванную; там я сижу на унитазе и меня проносит и проносит. Как обычно, слив не работает, и мое дерьмо, светло-коричневое, формой напоминающее коровью лепешку, остается лежать во всей своей красе.