Страница 5 из 9
К тому же тропический климат Багам давал о себе знать. Помимо тысяч москитов и других насекомых, которые кусались и обеспечивали бессонницу, опасными для человека были и деревья с кустарниками. Ожегшись о листья одного из них, ядовитого, Чемберлен мрачно записывал в дневнике, что ноги его «покрылись черными волдырями, многие из которых уже полопались»[43]. Джозеф из-за океана писал сыну, что «этот опыт, безусловно, сформирует твой характер. <…> Несмотря на все трудности, которые ты переносишь, я должен признаться, что завидую твоей возможности продемонстрировать все свое мужество»[44]. Отец добавлял, что выше всего ценит здоровье Невилла и что он не должен рисковать им, но младший Чемберлен в первый год своего пребывания на острове не мог и подумать о том, чтобы отказаться от личного присутствия там.
Кроме бытовых и физических трудностей Невилл столкнулся еще и с тягостью одиночества. У него было несколько друзей в Нассау, но он не часто мог позволить себе навещать столицу Багам. Ближайшим же белым его соседом на острове был рыжебородый шотландец сомнительной репутации, который жил в трех милях от него, но эти три мили (пять километров) приходилось продираться сквозь заросли кустарников, карабкаться по холмам, одна дорога занимала половину дня, и только за первые полгода юный Чемберлен стер десять пар башмаков. Так что всего себя он посвящал переписке, в первую очередь с сестрами, особенно со старшей Беатрис. Правда, письма доставлялись на остров раз в две недели, зато неизменно приносили огромную радость. «Получил 13 писем, все утро их поглощаю»[45], – хвастался он Беатрис, а позже писал: «…каждую ночь я мечтаю, что вернусь, и мы с тобой будем прогуливаться вокруг дома, в саду, на конюшне… Но я не тоскую, мне тут есть, чем себя занять»[46].
Помимо работы, которой не уменьшалось, Невилл в основном читал и изучал природные особенности острова. К 1893 году островная жизнь наконец стала как-то обустраиваться. Его дом был достроен, он сажал в саду кокосовые и фиговые деревья. За тем, чтобы он нормально питался, был здоров и не переутомлялся, присматривала супруга его белого управляющего плантациями миссис Ноулс, хотя Невилл, как капризный ребенок, от заботы уклонялся: «…если она вздумает нянчиться со мной, то об этом пожалеет». Но, к сожалению, через некоторое время она скончалась от тропической болезни прямо у него на руках. Удачи чередовались с неудачами так часто и так причудливо, что пребывание Чемберлена на острове было сродни опасному аттракциону, где захватывающий дух взлет перемежается с головокружительно пугающим падением.
Таким же противоречивым становился и его характер. Из-за отсутствия собеседников его круга он огрубел, ведь большую часть времени он проводил среди туземцев, а лучшими его друзьями стали кубинские собаки, Дон Жуан и Чип. Первого кто-то отравил, а второй, по выражению Невилла, был «страшен, как смертный грех», но все равно – хороший пес. Однако при всей этот наносной грубости, в основном проявлявшейся в его переписке, он лично лечил заболевших негритят средствами из своей домашней аптечки. Для них же он выстроил школу, а их родителей, его рабочих, отучивал от пристрастия к самогону, который гнали все подряд из подручных растений. В 1944 году Фейлинг писал[47], что дети тех туземцев, которые работали у мистера Чемберлена, до сих пор вспоминают его имя с благословением. Да и заезжавшие на Андрос гости отмечали изменения в поведении местных аборигенов[48].
С уверенностью можно констатировать, что социальная деятельность на Андросе удалась 25-летнему Невиллу Чемберлену лучше, чем бизнес. Если первый урожай сизаля все-таки появился, то рабочие, срезавшие листья машинами, привезенными из Британии, срезали их слишком коротко, и для переработки в волокно листья эти не годились. Ту же немногую часть, что все-таки удалось переработать, американские покупатели приобретать отказывались, так как волокно было слишком толстым и коротким. Ко всему прочему остатки первого урожая уничтожил пожар в конце 1895 года, из-за которого чуть не сошел с ума управляющий мистер Ноулс, и без того тяжело переживающий смерть жены.
Чемберлен на чудо уже не надеялся и честно писал отцу в январе 1896-го о том, что, скорее всего, новый урожай будет ничтожным, если вообще будет. Джозеф же отступать от своего плана не хотел и напоминал сыну девиз их семьи «Je tiens ferme» («Я стою твердо»; фр.). Но твердо стоять на земле, которая в принципе не предназначалась под выращивание сизаля, было очень трудно. К лету 1896 года это стало совершенно очевидным. Чемберлены потеряли порядка 50 тысяч фунтов в этой авантюре. Невилл предложил провести на Багамах еще десять лет, чтобы все-таки добиться результата, но старший Чемберлен наконец внял голосу рассудка и такой жертвы от сына не принял. В марте 1897-го младший Чемберлен прощался с Андросом, жители рыдали, по его собственному признанию, благодаря его за школу, банк, их новую жизнь. Сам же Невилл был опечален не только провалом своей миссии и огромными убытками, которые понесла семья, но и тем, что «мои люди снова вернутся к их прежней безрадостной жизни».
Тем не менее подобные колониальные проблемы теперь должны были куда больше занимать Джозефа Чемберлена, который получил портфель министра по делам колоний. И первое, что сделал старший Чемберлен, учредил, в том числе и на собственные деньги (а не только на средства из бюджета), Лондонскую школу гигиены и тропической медицины, вдохновленный рассказами Невилла, на собственной коже испытавшего, что такое укусы багамских насекомых и ожоги ядовитых растений. Белые колонисты гибли от малярии и других местных заболеваний, к тому же царившая в колониях антисанитария не способствовала повышению уровня жизни. Джозеф перенес свой опыт лорд-мэра Бирмингема в данных вопросах на новое колониальное поле игры и выиграл. Даже его противники признавали, что он знал, как эффективно улучшить здравоохранение, и ему это удалось[49]. И теперь из «нашего Джо» регионального масштаба он стал «нашим Джо» для всей Британской империи.
Невилл же прибыл домой мрачный, но не смирившийся. Можно только предполагать, каких внутренних усилий и ран ему стоило все это, но воспитанное в столь сложных условиях чувство долга и ответственности не давало ему опускать руки. Чтобы как-то отыграться за Андрос и финансовые потери, он начал вникать в дела семейных фабрик, следил за жизнью рабочих и, как в начале карьеры его отец, стал понимать все эти тяготы и заботы, лично их наблюдая. Он не только занимался фамильным бизнесом, но и приобрел свой в 1897 году, присоединив к фабрикам семьи фирму «Хоскинс», занимающуюся выпуском металлических каркасов для кроватей. «Таким образом, из колониалиста я снова превращусь в провинциала»[50], – писал Невилл. И здесь его усилия дали наконец-то свои плоды, бизнес стал приносить доход, а сам он легко вжился в роль управляющего уже белыми рабочими. Он знал многих из них по именам, учредил им пенсионные выплаты, стал оплачивать больничные. И за те годы, что были посвящены бизнесу, младший Чемберлен оказался одним из немногих фабрикантов того времени, кто ни разу не столкнулся с рабочими забастовками.
Если еще в 1900 году в письме своему багамскому другу Альфреду Гринвуду Невилл замечал, что «не начал думать о политике, как о возможной для меня карьерной перспективе»[51], то все-таки социальное реформаторство его, очевидно, привлекало. Он стал изучать и муниципальные проблемы своего родного города, с которыми так или иначе сталкивался, в первую очередь как фабрикант. Все те же проблемы образования, здравоохранения, продолжительности трудового дня рабочих, их пенсий, социальных выплат были еще актуальны. К тому же заложенные Джозефом основы городских преобразований уже практически себя исчерпали, и к 10-м годам XX века в городе нарастало социальное недовольство. С 70-х годов XIX века население Бирмингема увеличилось практически вдвое, и это бросало новые социальные вызовы администрации города. Невилл, пока еще в качестве неофициального лица, субсидировал строительство больниц в Браме, вместе со своей сестрой Идой он специально посещал больницы Лондона, чтобы перенять опыт по их устройству, в том числе разбирался и в вопросах финансирования.
43
18 July 1891; diary.
44
17 September 1891 from Joseph Chamberlain.
45
1 July 1891 to Beatrice Chamberlain.
46
9 September 1891 to Beatrice Chamberlain.
47
Feiling K. Life of Neville Chamberlain. L., 1970. P. 26.
48
Feiling K. Life of Neville Chamberlain. L., 1970. P. 25.
49
Marsh P. T. Joseph Chamberlain, entrepreneur in politics. New Haven, 1994.
50
30 October 1897 to Alfred Greenwood.
51
7 October 1900 to Alfred Greenwood.