Зона Комфорта

Вот мои некоторые (не самые главные) недостатки и непонятные принципы. Об которые в щепы разбился утлый челн под названием «Моя семья».

Жена искренне недоумевала как можно, работая в должности зам-прокурора, полгода ходить по кухне вокруг неустановленной мойки. У самого руки не доходят, а просить начальника жэка, чтобы подогнал слесарька, язык не поворачивается.

Кипарисов, наполоскавши горло, положил голову на руки. Перестал шевелиться и дышать.

С трудом выдержав минуту абсолютной неподвижности, я потряс военного за плечо, отчего его бестолковка замоталась, как тряпичная.

– Эй! Не спать!

Прапорщик горестно вздохнул. Представляю, какие глубокие чувства он испытывал ко мне.

Вся ночь была у нас впереди. Тёплая, безветренная, практически курортная, с миллионом звезд в небе – живых, неправдоподобно ярких, затейливо шевелящихся. С узким острым ломтиком месяца, как на турецком флаге. В такую ночь уместно с девушкой лежать в стожке свежего сена, про Млечный путь ей задвигать, про упавший в Сибири Тунгусский метеорит, попутно разбираясь со сложным устройством застёжек бюстгальтера. Упиваясь запахом скошенных трав, настоянным на аромате молодого тела и кисловато-терпкими французскими духами приправленного.

Отгоняя наваждение (за вечер не первое), я подивился своему неуместному лирическому настроению. Наверное, я просто перегорел. Сколько можно находиться в состоянии пружины, взведённой до отказа? И то, такой бесконечный, перенасыщенный событиями день позади.

Не первый раз в жизни я побывал под огнём. Боевое крещение принято мною по должности старшего оперуполномоченного ОУР 10 марта 2000 года в деревне Соломинские Дворики на федеральной трассе Москва – Нижний Новгород – Уфа. Но тогда переделка случилась внезапно, длилась считанные минуты – не хватило времени испугаться. А сегодня я шёл в бой и стрелял по живым людям осознанно.

Возбуждение сказывалось, и потому сна – ни в одном глазу. Когда в розыске мы трое суток кряду работали по вооружённому нападению на ломбард, Тит приучил меня к медикаментозной поддержке. Глотаешь таблетку «циклодола», запиваешь бутылкой пива и часов на десять становишься как новый. Упругий, мобилизованный. Только курить надо поменьше, а то поджелудочная обидится.

Блин, а сейчас безо всяких каликов сильнодействующих уверенно фунциклирую.

Часовой обязан стойко охранять. Нет, наоборот, бдительно охранять и стойко оборонять свой пост. Так начиналась статья в УГ и КС об обязанностях часового. Нести службу бодро, ни на что не отвлекаться, не выпускать из рук оружия и никому не отдавать его, включая лиц, которым он подчинен. Не оставлять поста, пока не будет сменен или снят, даже если его жизни угрожает опасность… Потом. Нет, не помню дальше, кроме концовки. Услышав лай караульной собаки. ответить ей тем же. ха-ха-ха.

В учебке на дальнем посту «огневая позиция» прижилась свора здоровенных бродячих псов. Первое время мы шугались, когда они беззвучно выныривали из кромешной тьмы субтропической ночи. Окружали, ставили лапы на грудь, сипло дышали в лицо, вывалив языки. Потом мы оценили их незаменимость. Прикормленные курсантами предыдущих выпусков, они за хлебное угощение служили лучше всяких породистых сторожевых. В карауле девятом-десятом, перестав бояться сержантских страшилок про населявших станцию Отар выходцев из Китая – уйгуров, которые якобы по ночам режут часовых, как курят, я, заступив на пост и дождавшись ухода разводящего со сменой, немедленно укладывался на землю, животом на автомат и свистом подзывал собачек.

Они подбегали, и две сразу ложились по бокам. Тёплые, шерстяные. Часа полтора можно было давить на массу без опасения быть застигнутым кем-либо. Собаки вскидывались при приближении постороннего за полкилометра. На моей памяти никто ни разу не влетел. Только надо было успеть вычистить хэбэшку от прилипшей шерсти. Чтобы в караулке не получить пару крепких затрещин от помначкара или разводного, не забывших курсантской молодости.

Сейчас бы пару таких верных собачонок.

Прапорщик Кипарисов продолжал бессовестно клевать носом. Я решил заняться его воспитанием, не будучи при этом вполне уверенным в допустимости методов, заимствованных из сержантского прошлого.

Впрочем, я старался быть максимально деликатным.

– Ну-ка, прапорщик встаньте и поприседайте. Разочков двадцать, – сказал я твёрдо.

– А? – Кипарисов притворился, будто не расслышал.

– Дурака не включайте! – я наехал посильнее, давая понять, что не отстану. – Делайте что говорю. Спать на посту не позволю!

Прапорщик, к моему удовлетворению, послушался. Присел он, правда, вместо двадцати назначенных только семь раз. Ещё помахал руками, потянулся.

– Полегчало? – спросил я.

Ответа не последовало. Кипарисов оставался в вертикальном положении. Минут через пять он решил скоротать время за разговором. Причем, за крупным, с идеологической подкладкой.

– Господин штабс-капитан, – с протяжной гнусавинкой заговорил прапорщик, – вот вы человек, судя по всему, с богатым жизненным опытом, близкий к народу. Как, по-вашему, нравственно ли наше поведение по отношению к большинству русских людей, выбравших иной путь развития?

Э-э-э, куда ты загнул, мутный. Я – не Лев Гумилёв, чтобы на такие темы философствовать.

– А вы считаете, что этот путь, ну, путь большинства, ведёт Россию в нужном направлении? – ответил вопросом, выгадывая время на самоподготовку.

– Не знаю. Но ведь это новое. И потом, Господь велел уметь выслушивать чужие учения, не отвергать их слепо.

– Эва вы хватили, прапорщик! – я решил не размазывать кашу по тарелке. – Они из церквей конюшен понаделали, священников режут, а вы Господа на их сторону ставите!

– Вы лично видели? – в голосе Кипарисова просквозило недоверие.

– Что?

– То, о чем говорите. Конюшни в божьих храмах?

– Да уж, насмотрелся, будьте любезны, – я ответил быстро, резко и абсолютно честно.

В селе Новленском Юрьевецкого района, где наш доблестный ССО «Ермак» в восемьдесят шестом году под ключ построил четыре финских домика, регулярно мы ныряли за всякой нужной в строительстве всячиной в склад, размещённый в бывшей церкви. На облупившемся сводчатом потолке, поперёк плохо различимой фигуры святого с поднятым перстом было глубоко прокарябано матерное слово.

– Вот это смущает меня в них больше всего, – вздохнул прапорщик.

Тебе бы, поповичу, почитать книжечку «Красный террор в России» писателя Мельгунова, ты бы перестал смущаться. Там в чрезвычайно доступной форме, со ссылками на показания многочисленных очевидцев рассказывается о зверствах большевиков. Теме репрессий в отношении священнослужителей Мельгунов посвятил отдельную главу.

Но не издана пока такая книжица. Автор только материал для неё собирает.

– В семинарии обучались? – спросил я у примолкшего Кипарисова.

– Да, – кротко вздохнул прапорщик, – два курса Киевской духовной Академии преодолел.

Я похвалил себя за правильно построенную версию. Взводный обозвал Кипарисова поповичем. В разговоре прапорщик произносил божье имя с видимым трепетом. Бородка, опять же, прозрачно намекала на его принадлежность к жеребячьему сословию. Но посвящённым в духовный сан он быть не мог. Ни в одной книге я не читал, нигде не слышал, чтобы священники служили в армии в офицерских чинах. Разве что расстриги. Но на воинствующего расстригу вялый Кипарисов не походил. Остаётся что? Недоучившийся семинарист, призванный в военное время.

– В армии с какого года? – меня интересовала степень компетентности напарника в вопросах военного дела.

– С января семнадцатого.

– Киевскую школу прапорщиков оканчивали? – В таком большом городе как Киев, матерь городов русских, просто обязана была существовать школа прапорщиков.

– Нет, Харьковскую.

Оп-па, да с тобой, тезка, надо быть поосторожней. По моей легенде, часть из которой обналичена, я вступил в отряд полковника Смирнова именно в Харькове. Выбор места объяснялся, во-первых, тем, что я бывал в этом городе. Ездил туда на курсы повышения квалификации Института генеральной прокуратуры тогда ещё СССР. О Харькове у меня остались реальные воспоминания. Постоянно многолюдная Сумская улица – аналог старого Арбата. Сохранившийся с начала века исторический центр. Ресторан «Старе Мкто». Продавщица Оля из секции спортивных товаров магазина «Динамо». Пивной ресторан «Оксамытный». Тёмное пиво в неподъемных глиняных литровых кружках. Этот город знаменателен ещё тем, что именно там я вкусил несравнимую радость сознательного похмелья.