Страница 17 из 48
Добравшись до своего лежбища, залез под ветхое одеяло и стал загибать пальцы. В буквальном смысле.
«Прописывался» я в пятницу непосредственно после строевого смотра. На календаре было десятое августа, верняк. С того дня прошло трое суток. Получается, сегодня должно быть 13.08. Но солдат сказал, будто сегодня тридцать первое июля. И чего?! Правильно сказал, они же по-старому время считают, минус тринадцать дней. Вот оно и получилось!
Теперь год. Или восемнадцатый или девятнадцатый. Почему не двадцатый? Нет, это уже – Врангель, он армию из Добровольческой в Русскую переименовал, а Сергей Васильич в сарае, помнится, говорил: «Половину Добрармии союзники своей одежкой экипировали». Это он насчёт моего прикида прошёлся.
А что – за восемьдесят лет в этом направлении принципиально нового не изобретено – цвет хаки, накладные карманы на груди и боках, погоны. Двадцатый год откидываем и по географическим соображениям. Летом двадцатого Врангель, из крымской «бутылки» вырвавшись, бился в Северной Таврии, там сплошь степи. А здесь и леса присутствуют. На опушке одного я проснулся, через другой мы на таратайке от бандюков удирали. Да и говор у местных жителей хотя и мягковатый, южный, но не откровенно хохляцкий.
По названным причинам 1918 год также вычеркиваем. В июле восемнадцатого Деникин повёл своих бойцов во второй Кубанский поход. И никакой помощи тогда союзники белым не оказывали. Не до того им было, они с немцами вовсю продолжали воевать.
Итак, на дворе 31 июля 1919 года. Со временем более-менее прояснилось. А с местом? Село с «оригинальным» названием Воскресенское имеется в половине русских областей. бр-р-р, губерний. Уточнять географию у солдата, несмотря на его внешнюю лояльность, я не решился. Человек может из-за травмы головы забыть число. Его могут в бессознательном состоянии перевести из одного населенного пункта в другой. Но какие-то привязки к местности у него оставаться должны!
Впрочем, можно просчитать, от хронологии отталкиваясь. В июне, в середине где-то, если память меня не подводит, добровольцы взяли Харьков. Севернее Харькова у нас что располагается? Правильно – Белгород, по карте прямо вверх. Потом – Курск, Орёл. Дальше Деникин не продвинулся. Но это уже события осени. А июль? Где были белые на юге России на исходе второго летнего месяца грозного девятнадцатого года? Стоп, а чего я взялся чертить прямую от Харькова на Москву? Деникинский фронт больше чем на тысячу верст растянулся, от Екатеринослава до Царицына, от Днепра до Волги. Ну ты вообще! Корниловский-то полк был один и входил он в состав первого армейского корпуса генерала Кутепова, наступавшего на главном московском направлении. Тут, как говорится, без вариантов.
Когда я свёл концы с концами, у меня полегче на сердце стало. На короткую минуту, правда. День, максимум два – курс лечения завершится и посыплются вопросы: кто я, откуда и зачем.
Ну с документами отмазка понятная. Они, как бы, у бандитов остались, тому есть живые свидетели, один из которых – капитан Кромов, авторитетный офицер, первопоходник[23]. А вот как я у бандитов оказался? Какой я части? Артиллерист, коль скоро в петлицах эмблемы соответствующие? Эмблемки артиллерийские – верх консерватизма, никаких изменений не претерпели – два скрещенных ствола. Поставят меня к трехдюймовке: «Ну-ка, бомбардир, покажи себя», и чего дальше? Не скажешь ведь, что в нашем гвардейском полку артиллерия исключительно реактивная. БМ-21 «Град» на базе «УРАЛ-375»! Да и в «Градах» я ни бельмеса не петрю. Ищейка я армейская, дознаватель. И рядовым необученным не прикинуться – по возрасту и погонам давно не новобранец, целый штабс-капитан в их измерении.
Откуда же я такой нарядный нарисовался? Может, на потерю памяти сослаться, как Доцент в «Джентльменах удачи»? Тут – помню, тут – не помню! В поезде с полки упал, башкой ударился.
– Так не бывает, – сказал тогда Хмырь.
И мне скажут аналогично. Только здесь не кино, бьют здесь по-настоящему. Война, шарады разгадывать некогда и незачем. Меня просто шлёпнут.
Попробовать объяснить что я из будущего, из две тысячи первого года? Попал сюда не знаю, как. по пьянке. Прошу не кантовать, при пожаре выносить первым. Тоже – вариант заведомо тупиковый. Сто пудов – не поверят и не за психа примут, а за красного шпиона.
Блин, не хочется думать о смерти, поверьте, в тридцать шесть мальчишеских лет![24] Что делать, что делать?!
Без сна я проворочался всю ночь и лишь под утро, когда стало светать, забылся вязким, путаным полубредом, в котором ел огромную грушу. В недрах полезного фрукта обнаружился мой военный билет в красной обложке со звездой и надписью «СССР», и я этому не удивился. Помню, пытался прожевать вместе с сочной мякотью груши и «корку» военника, а она клеёнчатая, несъедобная.
Потом меня одолели назойливые мухи, которых, вероятно, привлёк «аромат» гноившейся раны. Не то чтобы они больно кусались, просто противно – бегают по лицу, лапки быстрые, липкие.
Я встал с чугунной головой, зевнул и потянулся. Начинался новый день. Временем я не владел, мои пластмассовые электронные часы «Made in Korea» носит теперь бандитский атаман.
Часов шесть, седьмой. Рано.
– Господин штабс-капитан! – меня позвали.
Я вздрогнул и обернулся. В проулке за плетнём стоял молоденький офицер из легкораненых. Я видел его накануне на перевязке. И даже успел с ним познакомиться.
– Прапорщик Баженов, – улыбчиво представился он вчера, протянув левую руку.
Правую, забинтованную и оттого толстую, прапорщик нянчил на перевязи.
– Маштаков Михаил Николаевич, – ответил я на влажное пожатие.
Определился – лучше по максимуму пользоваться своими данными, нанизывая на них нужные детали. Так меньше вероятности запутаться.
Через плечо Баженова перекинуто вафельное полотенце. Сквозь оттопыренные уши его малиново просвечивало солнце.
– Господин штабс-капитан, не составите компанию искупаться?
Я пожал плечами. С одной стороны, я изрядно запаршивел, буквально прокис. А с другой.
– У меня, знаете, ни намылиться, ни утереться нечем.
– Дело поправимое, – бодрый прапорщик продемонстрировал коричневый брусок размером со спичечную коробку, – мыльце имеется. А полотенце я сейчас принесу, у меня запас.
Через пару минут Баженов снабдил меня льняным рушником, расшитым по краям красными петухами. Я с сомнением осмотрел нарядный предмет декора – жаль вытираться такой красотой.
– Чистый, не сомневайтесь! – прапорщик по-своему понял мои колебания.
И я пошел за ним вниз по проулку, между домами, мимо колодца со скрипучим журавлем. Навстречу, обдав топотом и волной острого конского пота, пронеслись двое всадников.
– Как ваша рука? – я решил завладеть инициативой, избежать положения расспрашиваемого.
– Благодарю, Михаил Николаевич, значительно лучше! Только жутко чешется!
Молодец парень, с первого раза ущучил как меня звать-величать. А вот я со своей хваленой памятью потерял его имя, хотя он тоже назывался полностью.
– Раз чешется, значит, заживает, – выдал я вещь банальную, но беспроигрышную.
И сразу накинул следующий вопрос, из припасенных:
– Где вас зацепило?
– Под Дмитровкой, – поморщился Баженов.
Очевидно, вспомнив, как укусила его пуля.
– А-а-а, – протянул я с учёным видом знатока.
Название мне ничего не сказало. По крайней мере, про большие сражения под указанным населенным пунктом я не читал.
– Жарко было? – я форсировал попытки растормошить прапорщика.
Баженов вместо ответа быстро взглянул на меня. Как-то по-другому, пытливо. Да нет, быть не может. Вопрос мой из области общих, геополитических пластов не сдвигает.
Он всё-таки ответил через десяток шагов, вопросом:
– А вас разве не там ранило?
– Меня-а-а? – переспросил я по общему правилу всех двоечников, надеющихся услышать подсказку.
23
Первопоходник – участник 1-го Кубанского, «Ледяного» похода.
24
Искаженная строчка из популярной советской песни «Орлёнок».