Сожгите наши тела

– Я уже сказала, Марго. Я не буду это обсуждать. У меня обеденный перерыв, маленькая ты засранка, и я не буду тратить его на такие вещи. – Она кивает на телефонную будку, на Библию и фотографию. – Верни ее Фрэнку. Не знаю, сколько ты за нее заплатила, но она того не стоит. О том, откуда у тебя деньги, мы еще поговорим.

Она не понимает, что только что произошло. Я убеждаю себя в этом, когда она садится в машину и отъезжает от тротуара. Она не понимает, что этот разговор, это ее отрицание – ровно то, что мне было нужно. Теперь я готова уйти.

И даже если она поняла, я не уверена, что она попросит меня остаться.

Остаток дня я провожу в закусочной и жду, когда стемнеет, чтобы вернуться домой. Мама уже спит. Она не просыпается, когда я прокрадываюсь в спальню, чтобы достать из-под матраса остальные деньги. Не просыпается, пока я меряю шагами гостиную в ожидании рассвета.

«Мы с тобой одни на всем свете». Она считает, что так будет всегда. Раньше я тоже так думала.

Наконец горизонт светлеет, и я понимаю, что время пришло. Я вкладываю три двадцатки между страниц Библии и прячу ее в шкафчике над плитой, а фотографию и остатки налички убираю в карман. Если ей понадобятся деньги, она их найдет. Это то, что я могу для нее сделать.

На улице еще держатся остатки ночной свежести. Я распускаю косу, и волосы рассыпаются по плечам. У меня нет ни телефона, ни паспорта, но меня манит свет фонарей вдоль шоссе. Мимо проносится машина, и я даже не знаю, в какую мне сторону, на восток или на запад, но зато точно знаю, куда мне нужно. В Фален.

Пять

Утро застает меня в кузове пикапа, который я поймала у «Сэйфвея» в Калхуне, и, если бы его водитель задержал взгляд на моих голых ногах на полсекунды дольше, я бы к нему не села. Он предложил мне поехать в кабине или на грузовой платформе. Я выбрала платформу.

Джонни – так он представился – впервые слышал про Фален, но погуглил и, сверившись с картой, сказал, что может высадить меня прямо в центре. Я не ожидала, что Фален окажется так близко – каких-то три часа по проселочным дорогам. Я думала, что он где-то на востоке, у Омахи или даже в другом штате, но по меркам Небраски Фален оказался буквально по соседству с Калхуном. Мама бежала прочь без оглядки, но убежала не слишком далеко.

В конечном счете дорога заняла больше времени, чем я прикидывала. Перед самым Кроуфордом Джонни решил сделать остановку и вздремнуть, и все это время я провела как на иголках, готовая подорваться в любой момент, если на парковку свернет кто-нибудь еще. Но теперь осталось совсем немного. Я держусь за прицепленный к борту трос, привалившись к бесформенной куче брезента и мешковины; над головой – бескрайнее чистое небо.

Добраться бы только до Фалена и найти бабушку. А дальше она обо всем позаботится.

Здесь, на северо-западе Небраски, земля не так уж сильно изрезана полями. Всю дорогу нас окружали невысокие рубленые холмы, поросшие травой. Постепенно рельеф выравнивается, и в паре миль от дороги начинают мелькать одинокие дома.

Жизнь продолжается, как будто ничего не произошло. Интересно, чем занимается мама. Заметила ли она, что меня нет? Может, она уже едет за мной?

Я стискиваю трос так, что он врезается в ладонь. Ничего подобного. Мама наверняка рада моему исчезновению не меньше, чем я рада отъезду. Мне все равно. Я оставила ее в прошлом. Я обрела нечто новое.

Бабушку, а может, и не только. Возможно, у меня есть дедушка, тети, дяди, двоюродные и троюродные братья и сестры. Настоящая семья, как на картинках. Пока мы не приехали, я могу сколько угодно строить предположения и надеяться.

Если я правильно помню карту, мы должны въехать в город с востока, через зеленые поля, но моему взору предстает давно не паханный пустырь. Раньше эту землю обрабатывали, но она отдала все, что могла, и теперь бесплодна.

Город появляется словно из ниоткуда, выныривает из черной земли по обе стороны от разбитого шоссе. От самого Калхуна дорога в обе стороны была однополосной, но здесь, в городе, обочина рассыпается, расщепляется на куски, и в освободившиеся пустоты вклиниваются дома со знакомой архитектурой, как будто Фален и Калхун проектировали по одним чертежам. Взгляд скользит по фасадам. Фэрхейвена, дома с фотографии, не видно. Это Фален, но еще не земля Нильсенов.

Через несколько кварталов дома заканчиваются, и мы выезжаем на городскую площадь. Джонни высаживает меня у прачечной, и его пикап, напоследок обдав меня выхлопами, от которых першит в горле, скрывается за поворотом.

Время близится к полудню. Вокруг тихо, безветренно и безлюдно, и, щурясь против солнца, я оглядываю город. Посередине носовым платком расстелен квадрат ухоженного сквера с круглой, вымощенной кирпичом площадкой по центру и двумя выступающими из земли трубами фонтана, из которых высокой аркой бьет вода, обдавая радужными брызгами бронзовые статуи играющих детей.

Как и Калхун, Фален – пустынный, обветшалый провинциальный городок, но в нем есть незнакомое мне очарование. Парк окружают магазины с низкими витринами и выгоревшими на солнце навесами, которые когда-то давно были выкрашены в яркие лубочные цвета, как в миниатюре или книжке с картинками. Большинство из них отсюда кажутся пустыми. Супермаркет – на покосившейся вывеске одно название, на большой стеклянной витрине краской написано другое. Аптека с неоновой вывеской «Хеллман» – в ней, по крайней мере, видно какое-то движение. За спиной у меня прачечная – за распахнутой дверью видно стены, выложенные желтым кафелем, и вспученный линолеум на полу. Женщина за кассой с закрытыми глазами слушает рекламу по радио.

Добро пожаловать в Фален.

И это все?

Я сказала себе, что не ожидала ничего особенного. На самом деле, конечно же, ожидала. В глубине души я была уверена, что, едва ступив на родную фаленскую землю, почувствую, как она тянется ко мне невидимыми корнями. В глубине души я была уверена, что бабушка меня встретит.

Она где-то здесь. Я ее найду.

Из аптеки вываливаются несколько ребят моего возраста или чуть старше, и до меня долетает их смех. Я прячу руки в карманы и начинаю медленно обходить сквер, двигаясь в их сторону. Как минимум узнаю у них, где здесь можно позавтракать.

Чем ближе я подхожу, тем больше могу разглядеть. Трое обступили четвертую – девушку с длинными темными волосами, собранными в такой тугой хвост, что больно смотреть. Она держит что-то в руках и, звонко хохоча, оглядывается назад, на аптеку.

– Ни фига, – говорит кто-то из них, – мы теперь магазины обносим шутки ради?

Она поворачивается к говорящему.

– Это просто жвачка, Илай, – говорит она парню, который стоит чуть в стороне. Голос у нее низкий и хриплый, словно она орала всю ночь или только что проснулась. – Хеллман, на минуточку, арендует помещение у моего отца. Ты правда думаешь, что он вызовет полицию?

– С чего ты взяла, что его зовут Хеллман? – спрашивает он, пока она раздает жвачку. – Что, по-твоему, в «Стокманне» всех продавцов зовут Стокманнами?

Девушка закатывает глаза. Я уже достаточно близко и вижу, что она красива своеобразной, какой-то потаенной красотой. Широко поставленные карие, в тон волосам, глаза, бледные тонкие губы. Она одета почти как я, в шорты и свободную футболку, но ее одежда, в отличие от моей, будто только что из примерочной, а шорты явно порваны специально.

– Успокойся. – Она забрасывает жвачку в рот и начинает чавкать, сверкая до неприличия белыми зубами. – Она стоит-то полтора бакса. Заплачу в следующий раз.

Юноша – он явно старше нас, но назвать его мужчиной не поворачивается язык – поддевает носком трещину в бордюре и вздыхает. Подобное смирение испытываешь, когда понимаешь, что изменить другого человека тебе не под силу. Мне оно знакомо по маме.

– Привет.

Я поднимаю глаза. Она смотрит на меня поверх голов друзей, выглядывает из-за их выгоревших на солнце волос. Никто из них ко мне не повернулся и вряд ли повернется. Ничего страшного. Мне они интересны не больше, чем я им.