Пандурочка

– Боюсь я… Вдруг раздумает и потребует он тебя к себе… поглядеть…

– Ну, подушку и пристрою… И сойдет. Да нос себе свеклой вымажу. Да буду дурой петой сидеть и глаза таращить. А то чесноку наемся, так чтобы всю его горницу насквозь продушить.

– Все лучше – скорее отсюда подальше.

И офицер снова побежал в канцелярию главнокомандующего, где тотчас же получил пятьсот рублей на дорогу, но при этом выслушал и неожиданное, поразившее его предложение Попова.

– Будут коли еще нужны деньги, – заговорил он, – напишите… Князь приказал выдавать, сколько бы ни потребовалось. А главное вот что, голубчик… Если капитан краденую жену отринет и вновь назад принять не пожелает, то ей надо хлопотать о разводе, а затем искать себе жениха и второго мужа… А когда она такового найдет, то князь ей пятьдесят душ подарит в приданое. Так решено. Будь вы человек усердный и понятливый, то вы бы такой оказии князю услужить и себя оправдать никак стороною не обежали бы…

Девлет не понял и попросил разъяснения.

– Да вот, взяли бы да сами и женились на этой пандурочке, приняв всю вину на себя… А то вот пронюхает пандур всю правду, бросится, пожалуй, в Петербург жаловаться, шуметь… Беременную жену увезли. Узнается тоже и «там», что князь посылал вас воровать пандурочку… Ему это все, да еще даром, без всякой пользы, неприятно… Все бы уладилось просто и сразу, если б вы сами повенчались с этой крохотулей. А что наследник будет у вас не собственный… что за важность! Подумай-ка. Одолжить нашего князя – великая польза бывает. Он зло плохо помнит, а на добро памятен.

Девлет вздохнул, потупился и, опустив глаза, выговорил почтительно:

– Доложите князю, что все так точно и будет. Или капитан примет супругу обратно, да еще честно и кротко, либо она будет княгиней Девлет-Ильдишевой, а сам светлейший, подав помощь в деле развода, обещается быть посаженым отцом…

– И крестным отцом! – воскликнул Попов.

– Нет… Нет!.. – будто испугался офицер. – Этой чести я не прошу… Разве что после, для второго ребенка, настоящего…

– Верно! Верно… Да, впрочем, Бог милостив, старый пандур простит молоденькую жену. Вот вы тогда и в барышах полных… Усердие свое показали теперь же, а жертвовать собой не придется… Ну, с Богом в путь. А я доложу.

Когда Девлет выходил из комнаты, Попов, усмехаясь, крикнул ему вдогонку:

– А все-таки скажу: как это было недоглядеть и чужую жену увозить… с потомством…

Офицер, странно смеясь, отозвался с порога:

– На всякого мудреца довольно простоты.

XI

Прошло полгода… Был май месяц. Петербург только что начинал одеваться зеленью, но в саду Таврического дворца уже была настоящая весна в расцвете, пахло травой и листвой.

В самом дворце, казалось со стороны, происходит что-то необычайное, редкое, торжественное. Пиршество или празднество по случаю праздника дня ангела…

В действительности не было ничего особенного, а заурядное и ежедневное явление, к которому весь Петербург уже давно привык.

У светлейшего князя Таврического был простой прием… Но дело в том, что весь Петербург, а за ним приезжая Москва, а за ними и приезжая провинция от Балтийского моря до Черного, от польских пределов до уральских, заливали волнами стены дворца всемогущего вельможи… Все залы были переполнены военными и гражданскими чинами, где все перемешалось в яркую радужную толпу, где толкались рядом и генерал, и капрал, и сенатор, и регистратор земского суда, и купец в длиннополом кафтане и в бороде… А среди них и посланники, и дипломатические агенты, и гонцы разных иноземных государств, которые «искали» у светлейшего больше, чем у самой царицы.

Если она обещает что-либо, то прежде, чем решить, посоветуется с ним: нужно ли? Если он что обещает, то прежде, чем решить, доложит ей, что так дело и след.

Прошел уже час, что Таврический все еще не открывал дверь своего кабинета…

Наконец из этой двери вышел Василий Степанович Попов и, смешавшись с толпой, здоровался кругом себя, кланялся или кивал головой. А вместе с тем он озирался пытливо, будто искал кого глазами.

Наконец он улыбнулся и двинулся к угольному окну, где стоял, стиснутый другими, молодой и красивый офицер…

– Князек! – позвал он. – Вас ищу, сударь мой. Еле узнал. У-у! Постарел, молодец! Да и давно, впрочем, не видались. Пожалуйте…

– К князю? – отозвался офицер, радостно удивленный.

– Вестимо… Дивитесь, что вас первого желает видеть Григорий Александрович. Что ж? По заслуге. Забыли, что я тогда сказывал, что он на добро, а не на зло сугубо памятен…

Оба двинулись к дверям кабинета, и Попов по дороге спросил:

– Как здоровье супруги?

– Слава Богу…

– А вашего… Ну, все-таки надо сказать: вашего… наследника? Или дочки, может быть…

– Только еще ожидаю таковых… Бог даст, чрез три месяца буду отцом…

– А тот-то… Ну, что прихватили тогда по недосмотру… Пандурчонок?

– Тот, видите ли… Тот, как бы сказать… Уж очень заспешил на свет прийти… Ну, и…

– Помер. За отцом последовал…

– И не жил!

– Да. Вот что! Однако, надо сказать, что если он и не жил и, стало быть, не мыслил, а все-таки умно поступил.

Оба рассмеялись и вошли в кабинет князя.

Чрез полчаса, пока сотни гостей, сановников и просителей, и сильных мира, и маленьких людей терпеливо ждали, князь Девлет стремительно вышел от вельможи, радостный и сияющий с бумагой в кармане.

Светлейший наградил по-царски. Сто душ крестьян в Белоруссии, чин капитан-поручика и двести червонцев на будущий зубок будущих князька или княжны.

Вместе с тем он нес нижайший поклон светлейшего почти незнаемой им, но немало потешившей его княгине Девлет-Ильдишевой.

XII

Прошла неделя. В одном из переулков около Казанского собора, в небольшой квартире сидели в своей спальне муж и жена – князь Девлет и крошечная княгиня…

С ними, вероятно, случилось какое-нибудь несчастие, у них было, очевидно, какое-то горе. Князь сидел, опершись локтями на стол и сжимая голову в руках, как бы в страшной заботе, а то и в отчаянии. Она сидела у окна в кресле и грустно, не опуская глаз, смотрела на мужа.

– Да! Грех и мерзость… – выговорил он. – Все есть, все налицо… И убийство, и мошенничество, и обман, и подлость… Все есть… После этого всего – счастия в жизни не жди. Господь таких наказывает. Того дела поправить нельзя, мертвого не воскресишь… Я утешаюсь тем, что тогда жестокосердно поступил с стариком, действуя не для себя. Тогда я еще тебя не любил и того всего предвидеть, что приключилось, не мог. Но теперь… Вот это поступление с благодетелем, с человеком и вельможей, от коего я, кроме чести и ласки, ничего не видал, мерзко, подло и даже грех… Не уступать тебя ему и взять хитростью?.. Не удовлетворить прихоти, чтобы спасти свое добро, свое счастье? Пожалуй, даже следовало. И совесть молчала… А теперь… Получить награду от человека за то, что обманул и насмеялся над ним?.. Не могу и не могу…

И Девлет глубоко вздохнул, встал и начал взволнованно шагать по маленькой комнате взад и вперед…

– В десятый раз сказываю тебе, – вымолвила княгиня. – Не ходи сам… Напиши, все расскажи и откажись от наград, от всего. А там убежим куда. На край света. Авось не разыщут… А если и разыщут по его приказу, то что же он сделает. Ты не его жену законную украл… Ну, в Сибирь сошлет… И там люди живут. А я так полагаю, что за чистосердечное признание и отказ от награды незаслуженной он отплатит молчком, а не мщением.

Наступило молчание. Князь походил еще с полчаса, волнуясь и вздыхая, и наконец воскликнул:

– Не могу… Решено! Укладывай пожитки, а я сяду писать…

– Слава Богу! По крайней мере, конец мучениям, – отозвалась она.

– И начало страхам! – прибавил он. – Да, он так не оставит. Он прикажет нас разыскать в Петербурге, а когда не найдут, укажет розыск по всем трактам почтовым. Да это что… Не сейчас, не теперь, так через месяц, ну, чрез полгода, ну, через год… а все-таки разыщет и угонит в Сибирь или засадит в Шлиссельбургскую крепость.