Крутень

Только поздно вечером успокоились в дому Журавлёвых. Гости разошлись, Настасья стала убираться, а Дмитрий с дедом вышли на крыльцо покурить перед сном.

– Как жить дальше думаешь, сынок? – дед набил трубку и блаженно затянулся крепким самосадом, – хозяйство-то наше обветшало. Если бы не Петька, по миру пошли бы с Настёной. Молодец, баба. Ты береги её. Такие жены попадаются одна на тысячу и то, не каждый раз. Егорка подрос, тоже хороший парень, не баловень. Я его кое-чему научил, тебе продолжать.

– Ничего, папаня. Я вернулся, теперь заживём потихоньку, а может и на всю катушку, – спокойно ответил Дмитрий.

– Это как же? Вспахать мы, конечно, вспахали, да только не выросло там сегодня почти ничего. Лето сухое, семян едва хватило. То, что уберём, хватит только с долгами рассчитаться, а может и не хватит. Последнюю лошадь продавать придётся. Только и надежды что на корову, да на свиней. Настасья днём и ночью пластается. То в огороде, то со скотиной. Я-то плохой помощник, больше нахлебник, чем помощник.

Дмитрий хитро улыбнулся и вытащил из кармана мешочек, перетянутый тонкой верёвочкой. Он развязал узелки и высыпал на ладонь горсть монет.

– Проживём, папаня. Не хуже других жить будем.

– Эхма, да с таким капиталом и подняться можно. Ну, теперь, точно не пропадём.

Наутро, выйдя во двор, Дмитрий обошёл хозяйство. Покосившаяся избёнка, крытый соломой двор с мычащей коровой, старенькой лошадью и парой свиней, вот и все, что у них было. Из хлева с полным ведром молока вышла Настя.

– Что так рано поднялся, служивый. Отдохнул бы.

– Некогда, Настя, отдыхать. Я вот всю дорогу думал, каким увижу свой дом, живы ли вы, здоровы ли. А увидел и от сердца отлегло. Как говорят, были бы кости, а мясо нарастёт. Я этими самыми костьми лягу, а из нужды вас вытащу. Вот увидишь, так ли ещё заживём.

Дмитрий обнял жену и крепко поцеловал её в губы. Настя выронила ведро, обхватила мужа и прижалась к нему крепким горячим телом. Он подхватил её на руки и ринулся во двор. Они упали на сваленное в углу сено, и уже ничто не могло удержать Дмитрия. Вскоре усталые и довольные, они лежали на сене и смотрели на голубое небо, светившееся в прорехах соломенной крыши. Настя застегнула кофту и счастливо засмеялась.

– Ну и неуёмный же ты, Митя. Видать сильно наскучался на чужбине до бабьей ласки.

Дмитрий только улыбался и молча думал о чем-то, о своём. Настя встала и, подняв пустое ведро, ушла в избу. Во двор зашёл Егор. Увидев лежащего отца, он хотел выйти, но Дмитрий резко встал и подошёл к нему.

– Вот что, сынок. Завтра в город пойдём. Лошадь надо будет купить вторую, наша совсем уже на одра походить стала, да и ещё кое- чего прикупим. Будем подниматься, что бы жить достойно и не кланяться никому. Нужно что бы самим хватало и потомкам нашим, что бы осталось. Вот так-то, сынок.

2

Прошло больше ста лет с той поры, как вернулся домой георгиевский кавалер, участник войны 1812 года Дмитрий Журавлев. Он сдержал своё слово, данное жене. Вывел из нужды семью, дал хороший задел не будущее. Настя родила ему потом ещё троих детей, продолживших династию Журавлёвых. Давным-давно нет его среди живых, а память о нем осталась в сердцах его потомков. На селе семью его называли не иначе, как Дмитриевы, по имени героя, а Журавлёвыми они только в документах значились. Путаница была неимоверная. Такая неопределённость порядком надоела одному из его потомков, тоже Дмитрию и решил он сменить фамилию. Подал куда надо документы, заплатил и стал Дмитриевым. На селе его считали справным хозяином, крепким и надёжным. Семья занималась выделкой кож, обжигала кирпичи, работала в поле, сеяла зерновые. Всегда и везде у них был полный порядок. Земли хватало, большую часть арендовали у тех, кто не мог её обрабатывать. Работы было невпроворот, только успевай поворачиваться. Дмитрий Николаевич вёл дела так, что бы все было с запасом. Если сеяли, то обязательно и на продажу и на семена, а кладки кирпичей всегда стояли возле печи в огороде. Даже кожи и те готовили впрок, не успевая продавать. Именно этому он и четверых своих сыновей учил. Односельчане его уважали и кроме как по имени отчеству не называли.

Но отлаженная годами жизнь вдруг резко изменилась. Привычные устои канули в прошлое. Казалось, что мир перевернулся с ног на голову. Свершилась революция. Сначала скинули царя, а следом за ним и временное правительство. Настали смутные ненадёжные времена. Началась гражданская война. Неглинку она обошла стороной, знали о ней только по слухам. В том, что творилось в стране, судили тоже по слухам, мало что, понимая в текущем моменте и поэтому, не зная, что делать, как себя вести в такой обстановке. На селе вместо старосты стали главенствовать сельсоветы, в которых днем и ночью заседала беднота. Они и решали все вопросы, в большинстве которых тоже многое недопонимали. Однако это была новая власть, советская. Другой, во всяком случае, не намечалось. Разворачивалась борьба внутри села. Борьба бедных с богатыми. Появилось новое, незнакомое определение – кулак. Крестьянам приходилось приспосабливаться, менять планы, не зная, что будет завтра и будет ли оно вообще.

Дмитриев старший из всех сил старался не обращать внимания на перемены, какими бы они ни были. Пока ему это удавалось, и он со временем успокоился. Дмитрий Николаевич продолжал своё ремесло. При этом исправно платил налоги, с властью не конфликтовал.

– Вот, Дуняша, заменили мы свою фамилию, но никто и не заметил обновления, как и не было Журавлёвых на селе, – пожаловался он как-то жене своей, Авдотье,– теперь мы Дмитриевы. Это у нас из рода в род идёт. Я Дмитрий, ты Дмитриевна. Сын у нас Дмитрий. Сам бог велел и фамилию соответствующую иметь.

– Может ты и прав, – согласилась Авдотья, – все равно нас Дмитриевыми все звали. А по мне, хоть и Журавлёвыми, лишь бы достаток был. На селе, Митя, опять перемены. Ты слышал, что народ давеча баял? Коммуны, что создают беспортошные, везде незаконными признают. Какую-то НЭПу вводят. Это что бы, значит, торговлю снова открывали. Видать голод мозги вправил кому надо. Неужто старое время ворачивается?

– Слышал я про этот НЭП. Это политика такая новая, для порядочных хозяев придумана. Стало быть, для нас, – стал пояснять Дмитрий, – а про мозги ты правильно говоришь. Куда они денутся без нас, кто их кормить-то будет, как не мы? Я вот что думаю, Дуня. Надо и нам укрепляться. Земля это хорошо, кирпичи, кожи тоже деньгу дают, а вот мельницу бы ещё купить, тогда и вовсе замечательно было бы. Ух и развернулся бы я тогда, только держись.

Разговор этот проходил в избе за обедом, где кроме Дмитрия и Авдотьи стучали ложками ещё двое неженатых сыновей, Миша и Дима. Двое старших Семён и Пётр уже имели свои семьи и жили отдельно.

– Ты, папаня, не торопился бы, – по-взрослому попытался посоветовать Мишка, – ненадёжно все это. Как бы не отняли все, как в восемнадцатом.

– Цить, у меня, – разозлился отец, – мал ещё, советы раздавать. Начитался своих книжек, так думаешь, умнее всех стал? Я, может об этой мельнице всю жизнь мечтал. Во сне её вижу, как она крыльями машет. Власть не дура, она поняла свои ошибки. Нельзя на селе без нас, трудовиков. С лентяями каши не сваришь. Они только глотки драть горазды, а как работать, так их нету. Надели кожанки, навешали красных тряпочек и думают, что им манна небесная с неба повалится, только успевай рты, растеплят. Размечтались. Как были голодранцами, так ими и останутся. Награбить, это ума не надо, а ты попробуй, сперва заработай, а потом кричи о равенстве и братстве.

Мишка замолчал, уставясь в стол. Он знал крутой нрав отца, спорить с ним было бесполезно. Если что надумает сделать, расшибётся, а сделает по-своему. Вот и сейчас, сказал про мельницу, значит, обязательно купит. Семён всегда молчал, опасаясь гнева родителя, но было видно, что он тоже не разделял его идеи с покупкой мельницы. Обед закончился в напряжённой тишине. Первым не выдержал отец.