Страница 11 из 11
— А как мы сами-то отсюда выйдем? — додумалась спросить я. Мы переглянулись.
— Толку-то иметь дар, если не можешь справиться с самыми простейшими задачами! — проворчала Аннет. — Давай, втяни там то жалкое, что отрастила, и не смей обесценить мой тяжёлый труд. Голова пролезет — всё пролезет.
Кое-как мы протиснулись обратно, умудрившись не уронить цветка — только горсточка земли просыпалась на пол.
— А если это его убьёт? — остановилась я на середине лестницы.
— Глупости! — авторитетно заявила Аннет. — Чтобы таким маленьким горшком нанести серьёзную травму, его надо скидывать этажа с четвёртого, не меньше. Испугается, вот и всё. Поймёт, что не всё топинамбуру коровья лепёшка.
От неожиданности я даже рассмеялась. Внезапно наша шалость стала казаться не подлой выходкой, а настоящим приключением, и я вернулась к себе, пожелала спокойной ночи Аннет и уснула без особых угрызений совести.
* * *
Проблемы начались на следующую ночь.
Аннет благополучно уехала к себе, мама, кажется, вздохнула с облегчением: мама моей школьной подруги, жена заместителя сенатора Крайтона по внутренней экономике, роскошная, похожая на величественную чёрную каллу, неизменно внушала ей те же чувства, что и Аннет — мне, чувства некоторой личной неполноценности, ущербности, ведь она всегда была на шаг, полшага, да хотя бы на четверть шага впереди. И в их домах, между прочим, не водилось никаких порочащих честь семьи наглецов. И я тоже с её отъездом невольно вздохнула с облегчением, но ненадолго. Следующей же ночью я проснулась, не понимая, что происходит, а потом заорала в голос. Вбежавшая со свечой в руке Коссет явно ожидала увидеть мой расчлененный труп, но к тому времени я уже пришла в себя и сообразила прикрыть кровать одеялом.
— Сон дурной приснился. Аннет такие страшные истории рассказывала, — похлопала я глазами, надеясь, что выгляжу не перепуганной до смерти девчонкой, а тем, кем я и должна быть — благовоспитанной впечатлительной дурочкой. Коссет оглядела меня недоверчиво, но всё же вышла из комнаты, а я набрала воздуха в грудь, зажгла свои свечи и откинула одеяла. С десяток толстенных яблочных червей ползало по матрасу. Никогда больше не буду спать под открытым окном, когда в доме живут всякие мерзкие типы!
Мне следовало сразу понять, что одной выходкой дело не ограничится, и наша с Аннет шутка не пройдет даром.
Весь следующий месяц я так ни разу и не столкнулась с Эймери лично, его окно так и было закрыто, но при этом его незримое присутствие я ощущала более чем ясно. Ежедневно. Нет, на голову мне ничего не падало, но месть черноглазого глиста была продуманной и всеобъемлющей. Яблочные черви — не такие гиганты, чтобы навести стороннего наблюдателя на подозрение, но внушительного размера — стали попадаться мне везде, в комнате, в обуви, даже один раз в тарелке с салатом, после чего аппетит пропал буквально на сутки. Но это было не самое странное. Шляпка для волос развалилась, стоило мне её коснуться, у туфель лопнули застёжки и отвалился каблук, чашка развалилась прямо в руках, фрукты оказывались гнилыми внутри, вода отдавала затхлостью, у одной из книг страницы истлели буквально на глазах, ручка от зонтика проржавела напрочь. Цветы на клумбах вяли безо всякой на то причины. Я честно продержалась целый месяц, сперва убеждая себя, что это совпадение. Но когда первого июля я увидела пожелтевший лист, лежащий на полу моей комнаты — кровать от окна я заставила слуг переставить, отговорившись какими-то глупостями о сквозняках, но глухо закрывать окно в такое жаркое время года было немыслимо — я не выдержала. Выскочила из комнаты в одной рубашке и, крадучись, пошла по лестнице.
Одна из горничных, спускавшихся мне навстречу, испуганно прижала ладони к щекам.
— Малье Хортенс, куда же вы?
— Куда надо! — буркнула я. Поднялась, просунула под дверь лист.
Мама, явно предупреждённая горничной, встретила меня на лестнице. Фальшиво заулыбалась.
— Хортенс, что ты тут делаешь?
— Живу, — ответила я, глядя ей в глаза. — Это мой дом, и я здесь живу. И могу ходить, куда мне вздумается, разве нет?
— Конечно, — ещё более фальшиво пропела мама, беря меня за руку, как умственно больную. — Просто четвёртый этаж пуст.
— Он не пуст! — упрямо сказала я. — Эймери здесь. И я хочу с ним поговорить.
— Этого мальчика здесь нет, Хортенс. Хочешь убедиться? Пойдём вместе и откроем дверь. Отец отправил его в… летний пансион, так всем будет лучше.
— Когда?!
— Хорти, — мама никогда не называла меня "Хорти", лет с пяти, по её мнению, моё полное имя звучало куда как благородней. — Хорти, что за допрос? Его здесь нет и точка. Идём завтракать.
— Тухлятину, из разбитой чашки?
— О чём ты, Хорти? Это такие школьные шутки?
Я выдохнула. Нет, с мамой разговаривать было бесполезно. И так или иначе жаловаться на Эймери мне не хотелось — как не хотелось и признаваться в том, что рассказала Аннет, и в том, что я знаю правду. И идти в его комнату за запиской — тоже. Так что я действительно переоделась и спустилась к завтраку. Вопреки ожиданиям, мама оказалась права — всё действительно закончилось. Никаких испорченных самым загадочным образом вещей, никаких червяков. Я должна была радоваться, но уже через пару дней я, кажется, больше обрадовалась бы червяку в супе, нежели его отсутствию.
Глава 7. Пятёро в Джаксвилле
Как только ты понимаешь, что надо не жить, а выживать, всё становится куда проще. Впрочем, может быть, дело в другом: ребёнок может привыкнуть ко всему и выживание считать жизнью, не видя особой разницы.
Иногда Четвёртой казалось, что у директрисы, преподавателей и прочих взрослых, присутствующих в Джаксвилле, есть только три основные задачи: чтобы никто не сбежал, чтобы никто не умер, чтобы никто не магичил. Прочие задачи: например, обучение и воспитание, были третьестепенными.
Кормили там мало и плохо, за непослушание наказывали голодом, за попытку применить дар в отношении учителей или учеников наказывали безжалостно и чаще всего физически. Попросту били, впрочем, всё зависело от конкретного преподавателя. Маль Трайвус, например, мог раздеть до белья и стегать дубовыми ветками по спине или ягодицам на глазах у всех или поставить коленями на жёлуди. Малья Актия хлестала по щекам. Маль Таптор мог заставить кого-то из учеников отработать свой дар на провинившемся: так, Тринадцатый однажды плеснул водой на Второго, и у него кожа на руке сперва побелела, потом посерела, потом пошла красными волдырями, а уж орал он так, что крыша чуть не рухнула. Судя по лицу Тринадцатого, он бы тоже заорал — вообще-то, он был незлым мальчишкой, но своя кожа ближе к костям, это понимали все и не обижались.
Их регулярно проверяли и пересчитывали. Утром, до подъёма. Между занятиями. Вечером. Заходили в комнаты и ночью. Охрана обходила Джаксвилль по периметру снаружи, всегда по двое или по трое — даже самые сильные из питомцев не могли оказывать массовое воздействие, к тому же у детей был очень силён магический откат — того же Тринадцатого после экзекуции над Вторым долго рвало и голова кружилась. Но Второй на Тринадцатого, разумеется, не обиделся: он и сам поступил бы так же.
Пару раз случались и бунты, но всегда заканчивающиеся позорным поражением: всё же дети оставались детьми. Они были уязвимы и слабы, не могли объединиться. Страх, боль и голод отлично держали всех в узде.
В еду шло всё.
Грызли известку, жёлуди, какую-то редкую траву у ограды, которая обладала сладковатым привкусом. Ловили птиц, мышей и крыс и жарили тайком от персонала. Кто-то из девчонок предложил крыс разводить, и пару недель дело шло на лад, во всяком случае, крыс отловили — правда, определить их пол не удалось, но они не дрались, клетку соорудили вполне крепкую, даже остатки еды удавалось утаскивать для будущей крысиной фермы. Но в комнатах проводили регулярные обыски, и крысиный заговор был раскрыт. Всех без исключения — тридцать восемь детей — вывели перед главным корпусом будто на расстрел, малья Актия с размаху отвесила пощёчину Двадцатой, как известной любительнице крыс, хотя она-то, конечно, была не при чём: Двадцатая единственная принципиально отказывалась есть крысятину, вовсе не из брезгливости, а потому, что крысы ей нравились. Но спорить с учителем Двадцатая не стала, и розовый след ладони на её щеке казался несмываемо чётким. Малья Актия примерилась для второго удара, она вообще не любила девочек.
Конец ознакомительного фрагмента.