Страница 22 из 113
На одиночество он не жаловался — врождённая общительность приводила к нему новых друзей, не говоря о прежних, довоенных. В частности, о Самойлове, который пишет:
Он <Слуцкий> воротился в Москву в сентябре 1946 года блестящим майором. Похорошевший, возмужавший, с пшеничными усами, грудь в орденах, он в тот же день явился ко мне. Я был уже женат, и жили мы на улице Мархлевского, в центре города. Слуцкий был великолепен. Мы двое суток не могли наговориться. Он тогда замечательно рассказывал о войне, часть рассказов, остроумных, забавных, сюжетных, записал и давал читать друзьям машинописные брошюры: «Женщины Европы», «Попы», «Евреи» и т. д.
Памятуя о военных записках, сказал ему:
— Будешь писать воспоминания? У тебя получается.
— Не буду. Хочу написать историю нескольких своих стихов. Всё, что надо, решил вложить в стихи.
Разговаривали мы всласть и в эти двое суток, и после много лет подряд...
На другой день после приезда Слуцкого пришёл Наровчатов. Надо было обсудить серьёзные проблемы. Время не давало отдыха. Победа, как оказалось, была не только победой народа над врагом, победой советской власти над фашизмом, но и победой чего-то ещё над довоенным советским идеализмом. Это чувствовалось в общественной атмосфере, в печати, в озадачивающих постановлениях ЦК (Постановление оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» и другие. — И. Ф.).
Наша тройственная беседа происходила в духе откровенного марксизма. Мы пытались рассуждать как государственные люди. И понять суть происходящего.
Концепция Сергея была такова: постановление о ленинградцах — часть обширного идеологического поворота, который является следствием уже совершившегося послевоенного поворота в политике. Соглашение с Западом окончилось. Европа стала провинцией. Складывается коалиция для будущей войны, где нам будут противостоять англичане и американцы. Отсюда резкое размежевание идеологий. Возможно восстановление коминтерновских лозунгов.
Литература отстала от политики. Постановление спасает её от мещанской узости и провинциального прозябания...
Как видим, откровенный марксизм по-своему довольно толково оценивал ситуацию.
Нам не было особенно жаль ленинградцев, ибо мы считали их прошедшим днём литературы, а себя — сегодняшним и завтрашним. Мы не хотели сильно обижать Ахматову, Зощенко или Пастернака, но считали, что обижают их из тактических соображений. И гордились тем, что умеем чётко отличать стратегию от тактики.
Тактикой, как видно, мы считали начало великодержавной и шовинистической политики. Ждали восстановления коминтерновских лозунгов.
В те восемь лет после войны Слуцкий с Самойловым были неразлучны. При этом: «Эти года послевоенные вспоминаются серой, нерасчленённой массой, точнее, двумя комками. 1946—1948, когда я лежал в госпиталях или дома на диване, и 1948—1953, когда я постепенно оживал».
Слуцкий все свободные деньги тратил на книги. Он умел отыскивать у букинистов редкие книги по искусству двадцатых годов, редкие поэтические сборники, вроде довоенного Хлебникова, имажинистов, Тихона Чурилина; покупал множество книг по новой и новейшей истории. Нельзя объять необъятное, друзья в шутку разделили области знания между собой. Борис взял новую историю и изобразительное искусство. Давид — Средневековье и музыку. Доверяли друг другу составлять общие мнения по своим отраслям знаний. Книги Слуцкий отвозил или отправлял по почте на хранение в Харьков.
Их переписка началась, по-видимому, 16 июля 1940 года — дата по штемпелю отправления.
Здравствуй, Д. Кауфман[17]!
Сим уведомляю тебя, что благополучно прибыл в Симеиз. Здесь скучно. Природа — живописная. Жду от тебя подробного проблемного письма, отправленного для скорости авиапочтой. Писать абсолютно нечего. Присылай куски из поэмы.
Жму руку. Борис.
Р. S. Пиши скорее. Б.[18]
В декабре 1945-го, 9-го числа, он пишет в той же иронической тональности:
Дорогой Давид!
Прости меня, сукинова сына, что уехал, не попрощавшись с тобой. В последние дни на душе у меня скребли кошки и это сбивало меня с некоторой части толку. Дообъяснюсь устно.
Когда я садился в самолёт, казалось, что отдам любые 3 пальца, чтобы остаться. Сейчас вижу, что уехал вовремя — в «Агаде»[19] сказано: «Гость что цветок: в 1-й день благоухает, на 2-й день — сохнет, в 3-й день — смердит».
Я уехал в 1-й день, примерно в пол-одиннадцатого вечера. Вернусь — работать, а не гадать.
Кстати, о возможной задержке. С 1-го декабря в Румынии снежная буря необычайной мощности. Проститутки в носках с фиолетовыми коленками замерзают на улице, героические, как шипкинские гренадеры. Eisenbahn[20] бездействует. Выедь я на день позже — сидел бы сейчас где-нибудь в занесённом вагоне и дул бы на пальцы.
Пишу, хотя ещё не расписался. Прочёл любопытные мемуары Грузенберга[21], откуда и спёр цитату.
В Москве ли Серёжа (Наровчатов. — И. Ф.)? Если да, жду совместного письма. Целую тебя нежно.
Привет маме и папе. Твой Борис.
Странное было время. Стихи били фонтаном. Густо и регулярно проходили вечера поэзии — и в Политехническом, и в Литературном институте, и в Комаудитории МГУ, и во второй аудитории филологического факультета, и в университетском общежитии на Стромынке, и на многих других площадках. Слуцкий «выступает в различных домах. К обеду, к ужину, в полночь. Можно не за столом, а в креслах или на стульях, можно на кухне. Годится любая аудитория. Быстро налаживается контакт с отдельным слушателем, с человеческим множеством, особенно с молодёжью» (сообщение Л. Озерова).
Появлялись первые — разрозненные, скудные — публикации Слуцкого в журналах и газетах («Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Пионер», «Комсомольская правда»), поток его стихов, безотносительно к публикациям, нарастал. Ещё до XX съезда у Слуцкого писались стихи антиста-
линского уклона, вырастая в тему — одну из важнейших тем его поэзии вообще. В пору оттепели были опубликованы лишь «Бог» и «Хозяин».
17
Напомним: Д. Кауфман — настоящее имя Давида Самойлова. — Примеч. ред.
18
Эти письма Слуцкого и письма к нему в основном почерпнуты из публикации Б. Фрезинского «Не отзвенело наше дело. Борис Слуцкий в зеркале его переписки с друзьями». — Вопросы литературы. 1999. № 3.
19
«Агада» — часть раввинистической литературы, в основном Талмуда.
20
Eisenbahn — железная дорога (нем.).
21
Оскар Осипович Грузенберг (1866— 1940) — адвокат и общественный деятель, эмигрант; его воспоминания «Вчера» были изданы в Париже в 1938 году.