Страница 18 из 113
Окончательный вариант — по выбору Ю. Болдырева.
Д. Сухарев считает иначе:
Сознаю, что память не очень надёжный источник истины, но в качестве источника сомнений она годится. Вот «Кёльнская яма». Это, наверное, самое знаменитое и самое цитируемое из стихотворений Слуцкого. Интернет и многочисленные антологии дают его в версии, опубликованной Евгением Евтушенко в «Строфах века» (1995, научный редактор Е. Витковский). Но подлинный ли это текст? В моей памяти стихотворение звучит иначе.
В той версии, которая ныне общедоступна, «люди Германии» отсутствуют, их заменили более чем сомнительные «бюргеры Кёльна»: совсем другая ответственность за зверства фашизма.
Подобных искажений немало. Вот ещё один пример. Память мне диктует:
Чётко, жёстко, по-слуцки. А интернет несёт какую-то ахинею:
Всё другое — и смысл, и звук.
У Лазаря Лазарева сохранилась стенограмма выступления Слуцкого (февраль 1967 года) в Народном университете при ЦДЛ. Сначала он довольно долго говорил не о себе, а о Симонове и Твардовском, о том, какую великую роль играла их поэзия во время войны, как их читали на фронте. А потом, почти вынужденно:
Я был политработником и разведчиком и по-настоящему написал одно стихотворение за войну. Но при любопытных обстоятельствах. Дело было в Югославии, когда брали Белград. Город был уже наполовину занят, а немцы, отступавшие из Греции, силами четырёх-пяти дивизий прорывали наш район коммуникаций.
Под Белградом есть гора Авала, где стоит памятник Неизвестному герою, сооружённый ещё после Первой мировой войны. Это красивый памятник из красноватого гранита. И на этой горе поставили тогда две МГУ[13] <...> ...И эти два передатчика день и ночь посылали призывы немецким солдатам. И на большое количество их повлиял этот голос разума, и они сдавались нам. Охрану этих машин несли две бригады югославских партизан. Причём интересно отметить, что в каждой бригаде была русская рота. Это были пленные, бежавшие из расположенных во Франции и Италии лагерей, бежавшие в направлении Югославии и примкнувшие к партизанам. Тито сводил их в роты, которые действовали на стороне партизан против немцев...
И вот однажды ко мне подошёл партизан, он оказался бойцом русской роты, родом был с Алтая. Он начал рассказывать о большом лагере для военнопленных под Кёльном, в котором он сидел, пока не добрался до Югославии. Это Кёльнская яма. Там погибло несколько тысяч наших бойцов и офицеров. Он говорил медленно. Рассказ он начал словами: «Нас было семьдесят тысяч пленных». Потом помолчал и сказал: «В большом овраге с крутыми краями».
Я перед этим несколько лет не писал ни строчки. И когда он сказал: «Нас было семьдесят тысяч пленных. В большом овраге с крутыми краями», мне показалось, что это начало стихотворения...
Слуцкий вслушивается в войну. «На войне пели “Когда я на почте служил ямщиком...”, “Вот мчится тройка удалая...”, “Как во той степи замерзал ямщик...”. Важно, что это не разбойничьи, не бурлацкие и не солдатские песни, а именно ямщицкие. Преобладало всеобщее ощущение дороги — дальней, зимней, метельной дороги. Кто из нас забудет ощущение военной неизвестности ночью, в теплушке, затерянной среди снежной степи?»
Да, песни ямщицкие, но они по составу, по духу, по музыке звучат на едином фоне: идёт война народная.
Возникает имя Эренбурга. Слуцкий оценивает его высочайшим образом: «Один из самых тяжёлых и остроугольных кирпичей положил Илья Оренбург, газетчик. Его труд может быть сравнен только с трудом коллективов “Правды” или “Красной Звезды” <...> Все знают, что имя вклада Эренбурга — ненависть».
После войны на одном из трудных приёмов в Союз писателей Слуцкий сказал по поводу журналистов, которых не хотели принимать в Союз:
— Их назвал кремлёвскими шавками Гитлер!
Приняли единогласно.
Слуцкий уважал газету. Приезд в Харьков Ильи Эренбурга (1941) стал событием, продлившимся на всю жизнь Слуцкого. В роман «Буря», печатавшийся тогда в «Новом мире» (1947. № 8), он внёс стихи о Кёльнской яме (две строфы — 7-ю и 8-ю), посчитав их «анонимным образцом солдатского творчества», приняв версию Слуцкого на веру, да и сама проза Слуцкого поначалу попала к нему якобы случайно, хотя Слуцкий сам принёс ему свою прозу осенью 1945-го («В 1945 году молодой офицер показал мне свои записи военных лет»). Впрочем, есть версия об участии в этом деле некоего посредника. Слуцкий наткнулся на роман Эренбурга со своими стихами в харьковских домашних условиях, больной, лёжа на диване. «Однажды, листая “Новый мир” с эренбурговской “Бурей”, я ощутил толчок совсем физический — один из героев романа писал (или читал) мои стихи — восемь строк из “Кёльнской ямы”. Две или полторы страницы вокруг стихов довольно точно пересказывали мои военные записки. Я подумал, что диван и тихая безболезненная головная боль — это не навсегда. Было другое, и ещё будет другое».
Более определённая встреча состоялась в Москве, в 1949-м. Её точная дата опять-таки зафиксирована в записной книжке Эренбурга: «30 июня 1949 12 ч. Слуцкий». Слуцкий сказал об этом так: «Когда написалась первая дюжина (стихотворений. — И. Ф.) и когда я почувствовал, что они могут интересовать не меня одного, я набросал краткий списочек писателей, мнение которых меня интересовало. Эренбург возглавил этот список. Я позвонил ему; он меня вспомнил. Я пришёл к нему на улицу Горького».
Русский солдат вошёл в Европу — об этом «Записки о войне».
«Границу мы перешли в августе 1944-го. Для нас она была отчётливой и естественной — Европа начиналась за полутора километрами Дуная. Безостановочно шли паромы, румынские пароходы с пугливо исполнительными командами, катера. Из легковых машин, из окошек крытых грузовиков любопытствовали наши женщины — раскормленные ППЖ (от «походно-полевая жена». — И. Ф.) и телефонистки с милыми молодыми лицами, в чистеньких гимнастёрках, белых от стирки, с лёгким запахом давно прошедшего уставного зелёного цвета (автор этой прозы — молодой человек! — И. Ф.). Проследовала на катере дама, особенно коровистая. Паром проводил её гоготом, но она и не обернулась — положив голову на удобные груди, не отрываясь смотрела на тот берег, где за леском начиналась Румыния. Это прорывалась в Европу Дунька».
Начинаются проблемы, до того не существовавшие. Одна из них: «Все сводки времён заграничного похода тщательно учитывают обратное влияние Европы на русского солдата. Очень важно знать, с чем вернутся на родину наши — с афинской гордостью за свою землю или же с декабризмом навыворот, с эмпирическим, а то и политическим западничеством?» Происходит взаимная пропаганда, не обязательно официальная. Всё видя, на кое-что дивясь, воин-освободитель проявляет особую форму патриотизма: «Где-то в Австрии жители недоумевали по поводу рассказов нашего солдата, бывшего сапожника, наговорившего России три короба комплиментов. Конечно, тысячи и тысячи солдат преувеличивали положительные стороны нашей жизни перед иностранцами, оправдывая себе эту ложь именно справедливостью жизни в России».
13
МГУ— малая громкоговорящая установка.