Мой сводный идеал

― Тась, тогда ответь на вопрос: почему он ехал именно в сторону Солнечногорска? Почему именно к Клязьме, которая почти не замерзает зимой? Почему его тачку не нашли в Москва-реке, например? Или в какой-нибудь другой, которая покрыта льдом? Не знаешь? А я догадываюсь. Потому что ему было нужно, чтобы все считали, что его тело унесло течением! Чтобы все считали его мертвым! ― снова твердил свое Тимур.

Я устала с ним спорить на эту тему и уже даже не пыталась отстоять свою точку зрения. Точнее, не только свою, но и родителей, и следователя, и криминалистов и так далее и так далее.

В машине Трояна было разбито стекло со стороны водителя, через которое он выбрался из машины, но… на улице стоял февраль… Вода ледяная… Выжить было просто невозможно. К тому же, должно быть, он был мертвецки пьян, так как в машине нашли почти пустую бутылку коньяка. В Клязьме зачастую гибнут рыбаки, которых точно так же не могут потом найти, но Тимура было сложно переубедить, и я отступила.

Для меня важнее было то, что его смогли поставить на ноги. Три недели он был прикован к кровати. Массажи, гимнастика, куча процедур, уколы ― каждый его день был расписан буквально по минутам. И только несколько дней назад ему разрешили начать потихоньку ходить.

Я практически прописалась в больнице, почти всегда была рядом с ним. И в тот момент, когда он пришел в себя, я поддерживала его, насколько это было возможным. День за днем старалась отвлечь его смешными историями, включала прикольное видео на моем мобильном, кормила с ложки, читала в полголоса книгу, когда он засыпал, переодевала его, мыла, скармливала ему таблетки строго по расписанию.

А потом началась гимнастика…

Сначала доктор разрабатывал его конечности, потом я под присмотром доктора, потом самостоятельно. Я быстро освоила весь комплекс упражнений, составила график и изо дня в день заставляла Тимура двигаться.

«Ты учишься в медицинском?» ― однажды спросила медсестра, наблюдающая за нашей гимнастикой». И сильно удивилась, когда я ответила, что налепить пластырь на рану ― это все, что я умела до недавних пор.

Знаете, оказывается, все ж таки в организме человека есть резерв слез. Я выплакала их все до одной капельки, и с тех пор, как Тимур впервые заговорил со мной, я больше не проронила ни одной слезинки. Я знала, что сейчас ему нужна сильная Тася, а не нюня, жалеющая его и размазывающая сопли по щекам. Хватило ему слез бабушки, которая приехала в Москву спустя неделю после того, как его сбили. И первым делом, войдя в палату, заявила:

― Я так и знала, что с моим Тимуркой что-то стряслось! Так и знала! ― бабуля приложила руку к сердцу и прослезилась. ― Ну, потому что не может мой любимый внук не брать трубку целую неделю! Он просто не мог бы себе позволить такой наглости! Правда, рыба моя? ― Бабуля взяла Тиму за руку и покачала головой. ― А эти двое, Сашка с Русланом, закормили меня лапшой! То Тима на тренировке и телефон не слышит, то он спит, то в душе! Ага! Решили, что я дура старая и поверю во все эти сказки! Пришлось брать билет и мчаться в Москву к тебе на выручку, милок ты мой, ― бабушка поцеловала Тиму в щеку, оставив след от красной помады, и матюгнулась на тесный халат, который ей выдали медсестры.

Я обожала ее. Когда она приходила, то в палате тут же разряжалась обстановка, все начинало обретать другие очертания, нам всем становилось легче.

А вот с Катей ситуация была куда сложнее…

Папа сообщил ей о случившемся только через три дня, когда Тимуру сделали все необходимые операции и вывели из искусственной комы. Катя к тому моменту извелась, постоянно пытала нас, где Тимур, подозревала, что мы от нее что-то скрываем.

Папа как мог оттягивал время. У него язык не поворачивался сказать ей, что Тима в коме. Пусть в искусственной, но все были уверены, что одно слово «кома» сведет ее с ума. Поэтому, как только Тимур пришел в сознание, папа сообщил ей, что все страшное уже позади, операции прошли успешно и жизни Тимура уже ничего не угрожает.

Катя, конечно, все равно сильно перенервничала, но, слава богу, обошлось без последствий.

В тот день Тима звонил ей при мне. И наверное, в такой трогательный момент им стоило побыть наедине, но он не мог держать телефон из-за капельниц и гипса, поэтому я стала невольным свидетелем их разговора.

― Со мной все в порядке будет. Врач же сказал, что я родился в рубашке, ― посмеялся он и поморщился от боли из-за разбитых губ. А потом вздохнул и повернул голову к окну. ― Мам, ты прости меня… Я тебе наговорил тогда из-за отца…

― Тим, давай не будем об этом, ― попросила Катя.

―  Нет, будем, мам! ― громко сказал Тимур. ― Ты выслушай ладно? Я хочу, чтобы ты знала, что я не виню тебя в его смерти. Ты поступила так, как должна была поступить. Так, как поступила бы любая на твоем месте. Это была его воля, а не твоя. Ты просто ее исполнила. Я это понял. Пусть поздно, но все же понял…

Я слышала, как Катя всхлипнула, потом Тимур попросил ее беречь себя, и после того, как они попрощались он долго молчал и смотрел, как ветер за окном носил крупные хлопья снега.

Я догадывалась, о чем он думал в тот момент. Наверное, о том же, что и я. Что начинаешь переосмысливать жизнь только тогда, когда ты ее едва не лишился, ценить своих близких тогда, когда ты едва не потерял их, жалеть о словах, которыми ты швырялся в лицо, только тогда, когда однажды почувствовал, что ты никогда не сможешь забрать их обратно…

Знаете, наверное, не стоит так думать, но все же… эта беда рассеяла черные тучи над нашей семьей. Катя с Тимуром поставили точку на больной для них теме и закрыли ее. Тимур и Руслан… О-о… Если б вы только видели этих двух братьев. Они стали не разлей вода. То вспоминали какие-то забавные случаи из детства, то дурачились, как маленькие, то вместе смотрели футбол, когда Руслан подменял меня в больнице, то Тимур обещал надрать брату задницу, как только встанет на ноги, за то, что тот съел все его орешки.

Стены этой больницы помогли решить нам еще одни важный вопрос. Который раньше поднимался много раз. Который приводил папу в бешенство. Который, наверное, не решился бы так просто, при других обстоятельствах.

В какой-то день папа пришел в палату, когда Тимур спал и, глядя то на меня, то на него, тихонько сказал мне такую вещь:

 «Когда Лика рассказала мне, как ты укрывала Тимура своим пальто в тот момент, когда он лежал на земле, я понял, что только небо, рухнувшее на землю, сможет разлучить этих влюбленных голубков».

― И то навряд ли, ― шепнула я и добавила: ― Потому что небо, которое спасло нашу любовь, никогда не позволит себе такую слабость. Даже если ему сильно-сильно захочется поцеловать землю.

А еще папа сделал все, чтобы уберечь меня от щупалец, которые тянули ко мне журналисты, я не смотрела новости, не заходила в соцсети, не отвечала на звонки одногруппников, забросила автошколу. Единственное, мне не позволили бросить институт окончательно. Катя и папа настояли на том, чтобы я перешла на заочное отделение. Что я и сделала.

В тот день, когда мы с папой приехали в универ, чтобы написать заявление о переводе на заочку, клянусь, я прошла все круги ада. Осуждающие взгляды студентов преследовали меня в коридорах, на меня показывали пальцем, шептались. Если бы рядом в тот момент не было папы, то я бы, наверное, развернулась и бросилась вон.

Трояна любили почти все девчонки этого универа. И теперь они смотрели на меня так, словно это я пыталась его изнасиловать, а потом еще и утопила в реке.

Никто кроме меня не знал его настоящего, ни одной из них он не показывал свое истинное лицо, ни перед кем не снимал маску обаятельного, недоступного, строгого и изредка шутливого преподавателя. Поэтому и скорбели по нему эти тупоголовые курицы. Поэтому многие теперь ненавидели меня. А когда мы выходили из универа, Одинцова, выкрикнула мне вслед: «Ты чуть не убила Тимура, дрянь!»

И папа сорвался.

Он подошел к ней, сжал кулаки и при всех ее подружках прочитал такую нотацию о том, что нам пришлось пережить, что Одинцовой пришлось сгореть со стыда