Бог злости (ЛП)

Поскольку сейчас ночь и только луна дает хоть какой-то свет, я не должна была видеть его так ясно. Но я вижу. Как будто я сижу на премьере фильма. Триллера.

Или, может быть, ужаса.

Глаза людей обычно светлеют от эмоций, любых. Даже горе заставляет их сиять от слез, невысказанных слов и безвозвратных сожалений.

Но его глаза тусклы, как ночь, и так же темны. И самое странное, что они по-прежнему неотличимы от окружающей обстановки. Если бы я не смотрела прямо на него, я бы подумала, что это животное.

Хищник.

Может быть, монстр.

У него острое, угловатое лицо — такое, которое требует безраздельного внимания, как будто его создали для того, чтобы заманивать людей в тщательно продуманную ловушку.

В его телосложении чувствуется мужественность, которую не могут скрыть черные брюки и футболка с короткими рукавами.

Посреди этой морозной весенней ночи.

Мышцы его рук выступают из материала без намека на мурашки или дискомфорт, как будто он родился с холодной кровью. Рука, которой он сейчас держит мое запястье в заложниках и фактически останавливает мое падение к смерти, напряжена, но нет никаких признаков напряжения.

Без усилий. Вот слова, которые следует использовать для него.

Вся его манера поведения пронизана абсолютной легкостью. Он слишком холоден... слишком пуст, так что кажется, что ему даже немного скучно.

Немного... отсутствующий, несмотря на то, что он здесь, во плоти.

Его полные, симметричные губы сложены в линию, между ними висит незажженная сигарета. Вместо того чтобы смотреть на меня, он смотрит на свою камеру, и впервые с тех пор, как я его заметила, в его радужной оболочке мелькнула искра света. Она быстрая, мимолетная и почти незаметная. Но я ловлю ее.

Единственный момент времени, когда его скучающий фасад мерцает, темнеет, отступает на задний план, а затем исчезает.

— Потрясающе.

Я сглатываю ком беспокойства, подкрадывающееся к моему горлу, и он имеет мало общего с тем, что он сказал, а больше с тем, как он это сказал.

Его глубокий голос звучит с медовым привкусом, но на самом деле он затуманен черным дымом.

Это связано с тем, как слово вибрировало в его голосовых связках, прежде чем растечься в пространстве между нами со смертоносностью яда.

Кроме того, он только что говорил с американским акцентом?

Мои сомнения подтверждаются, когда его глаза скользят по мне со смертельной уверенностью, которая сковывает мои дрожащие мышцы. По какой-то причине мне кажется, что я не должна дышать не в ту сторону, иначе рано или поздно я встречу свою гибель.

Подобие света уже давно исчезло из его глаз, и я оказываюсь лицом к лицу с той теневой версией, которая была раньше — приглушенной, тусклой и абсолютно безжизненной.

— Не ты. Фотография.

Это звучало по-американски.

Но что он мог делать в таком пустынном месте, куда даже местные жители не ходят?

Его рука ослабевает на моем запястье, и когда мои ноги соскальзывают назад, несколько камней падают и погибают. В воздухе эхом раздается истошный вопль.

Мой.

Я даже не думаю об этом, хватаясь обеими руками за его предплечье.

— Какого... Какого черта ты делаешь? — Я задыхаюсь, сердце замирает. Чувство ужаса разрывает мою грудную клетку, и я не испытывала ничего подобного уже несколько недель.

— Что я делаю? — Он все еще говорит с абсолютной легкостью, как будто обсуждает варианты завтрака с друзьями. — Я заканчиваю работу, которую ты начала, так что когда ты упадешь замертво, я смогу отметить этот момент. У меня есть предчувствие, что ты станешь хорошим дополнением к моей коллекции, но если нет... — Он пожимает плечами. — Я просто сожгу её.

Мой рот приоткрывается, когда в мой разум врывается поток мыслей. Он только что сказал, что добавит в свою коллекцию фотографию, на которой я падаю замертво? У меня слишком много вопросов, но самый главный из них — какую коллекцию собирает этот сумасшедший?

Нет, не так — главный вопрос в том, кто, черт возьми, этот парень? Он выглядит примерно на мой возраст, по общественным стандартам считается красавцем, и он — аутсайдер.

О, и от него исходит флюид преступника, но не мелкого, обычного. Он в своей собственной лиге.

Опасный преступник.

Он управляет бесчисленными головорезами и обычно скрывается за кулисами.

И как-то так получилось, что я оказалась на его пути.

Прожив жизнь в окружении людей, которые едят весь мир на завтрак, я могу распознать опасность.

Я также могу распознать людей, от которых следует держаться подальше.

И этот американский незнакомец — воплощение этих двух вариантов.

Мне нужно убираться отсюда.

И немедленно.

Несмотря на нервы, атакующие мое и без того хрупкое психическое состояние, я заставляю себя говорить своим бесстрастным тоном.

— Я не собиралась умирать.

Он поднимает бровь, и сигарета в его рту дергается от легкого движения губ.

— Это так?

— Да. Так ты можешь... подтянуть меня?

Я могла бы использовать его предплечье, чтобы сделать это сама, но любое резкое движение, вероятно, будет иметь прямо противоположный эффект, и он может отпустить меня на встречу с моим создателем.

Все еще держа меня за запястье бесстрастной рукой, он достает зажигалку свободной рукой и прикуривает сигарету. Кончик горит как насыщенный оранжевый сумрак, и он не торопится, прежде чем бросить зажигалку обратно в карман и выпустить облако дыма мне в лицо.

Обычно меня воротит от запаха сигарет, но сейчас это наименьшая из моих проблем.

— И что я получу взамен за то, что помогу тебе?

— Мою благодарность?

— Мне это ни к чему.

Мои губы сжались, и я заставила себя сохранять спокойствие.

— Тогда зачем ты вообще схватил меня?

Он постукивает по краю своей камеры, затем ласкает ее с чувственностью мужчины, прикасающегося к женщине, от которой он не может оторваться.

По какой-то причине это вызывает у меня жар.

Он похож на человека, который часто так делает.

Часто.

И с той же интенсивностью, которую он излучает.

— Чтобы сделать фотографию. Так как насчет того, чтобы закончить то, что ты начала, и дать мне шедевр, ради которого я сюда пришел?

— Ты серьезно говоришь, что твой шедевр — это моя смерть?

— Не твоя смерть, нет. Это будет выглядеть слишком кроваво и неприятно, когда твой череп разобьется о камни внизу. Не говоря уже о том, что при нынешнем освещении не удастся сделать хороший снимок. Меня интересует именно твое падение. Твоя бледная кожа будет прекрасно контрастировать с водой.

— Ты... болен.

Он поднимает плечо и выдувает еще больше ядовитого дыма. Даже то, как он скользит пальцами по сигарете и курит, кажется легким, когда это сковано напряжением.

— Это «нет»?

— Конечно, нет, ты, псих. Ты думаешь, я умру только для того, чтобы ты мог сделать фотографию?

— Шедевр, а не фотографию. И у тебя нет выбора. Если я решу, что ты умрешь... — Его верхняя часть тела наклоняется вперед, и он разжимает пальцы на моем запястье, его голос понижается до пугающего шепота. — Ты умрешь.

Я кричу, когда моя нога почти отступает, и мои ногти впиваются в его руку со свирепой потребностью в жизни, бурлящей в моих венах с отчаянием загнанного в клетку животного. Заключенного, просидевшего в одиночной камере чертовы годы.

Я почти уверена, что поцарапала его, но если ему и больно, он не проявляет никаких признаков дискомфорта.

— Это не смешно, — пыхчу я, мой голос задыхается.

— Ты видела, что бы смеялся? — Его длинные пальцы обхватывают сигарету, и он делает затяжку, прежде чем убрать ее ото рта. — У тебя есть время, пока не закончится моя сигарета, чтобы дать мне что-нибудь.

— Что-то?

— Все, что ты готова сделать в обмен на мой рыцарский поступок по спасению девушки в беде.

Я не упускаю из виду то, как он подчеркивает слово «рыцарский», или то, как провокационно он использует слова вообще. Как будто это оружие в его арсенале.