Бог Боли (ЛП)

Он ничего не говорит, даже не замечает меня, и мне хочется плакать. Потому что я знаю, просто знаю, что мне не удалось его переубедить, и теперь мы просто идем по пути саморазрушения.

— Я ненавижу тебя прямо сейчас, — бормочу я.

— Мне плевать.

— Я бы хотела никогда не любить тебя. Хотела бы я повернуть время вспять и не влюбляться в тебя.

На его губах играет жестокая ухмылка.

— Но ты не можешь. Ты любишь меня, Анника. Ты никогда не переставала этого делать.

— Это может быть правдой, но я найду способ прекратить.

Я позволила своим рукам упасть на колени.

— Я никогда не полюблю мужчину, который хочет навредить моей семье.

Глава 38

Крейтон

Анника закрылась от меня с тех пор, как я трахал ее на диване. С моей рукой вокруг ее затылка и моим членом, разрывающим ее задницу.

Это было два дня назад.

Два дня постоянного молчания и поникших плеч.

С тех пор она не произнесла ни одного предложения, и лучшее, что я получал, это односложные ответы.

Она не бегала со мной по пляжу.

Даже не занималась своим священным балетом. Не притрагивалась к еде, пока я не заставлял ее есть. Молчаливое обращение.

Но это совсем другое, чем когда я молчал. Это было частью моего характера, но то, что Анника решила практиковать, не имеет ничего общего с ее личностью.

Никто бы не обвинил такого раздражающе веселого человека, как она, в молчаливости, но именно такой она была последние пару дней.

Она медленно, но верно падает в темный туннель, в который я не могу попасть.

Вздохи стали ее фирменным языком, а потерянный взгляд — ее стандартным выражением лица.

Каждый раз, когда я пыталась поговорить с ней, она отворачивала лицо в другую сторону. Когда я угрожал наказать ее, она говорила мне:

— Делай, что хочешь.

Всякий раз, когда я прикасался к ней, она отталкивала меня и говорила, чтобы я больше не трогал ее руками.

У меня было такое искушение трахнуть ее, пока она не выкрикнет мое имя, чтобы она знала, что больше не будет выкидывать такие трюки, но что-то останавливало меня.

Смесь отвращения и безразличия на ее лице.

В последнее время она больше склоняется к безразличию.

Люди часто говорят, что ненависть — самое отвратительное чувство, но это потому что они никогда не сталкивались с безразличием.

Когда человек, который держит мой мир на ладони, ведет себя так, будто я ничего не значу.

Как будто меня не существует

Сначала я давал ей свободу, старался не толкать ее слишком далеко и думал, что она в конце концов одумается.

Обычно Анника ни за что на свете не перестает говорить. Это часть ее сущности и причина, по которой она с самого начала попала ко мне под кожу.

Но чем больше времени я ей давал, тем глубже она замыкалась в себе.

И мне нужно положить этому конец.

Я открываю глаза с намерением сделать именно это. Сегодня я собираюсь вытрясти из нее всю душу и заставить говорить, даже если придется прибегнуть к радикальным методам.

Неважно, на что мне придется пойти, чтобы добиться от нее реальных предложений.

Я нащупываю место рядом с собой и замираю, когда моя рука встречает холодные простыни. Я открываю глаза и вижу, что Анники нигде нет.

Вначале она пыталась сопротивляться тому, чтобы спать рядом со мной, но мне это не понравилось, и она просто легла рядом со мной. Либо так, либо я спал, свернувшись вокруг нее.

Мы продолжали спать так каждую ночь. Только сейчас ее здесь нет.

Я встаю с кровати, натягиваю шорты и футболку, оглядывая комнату в поисках ее. Аромат фиалок проникает в мои ноздри, но он не такой сильный и не такой заметный, как когда она в моих объятиях.

— Анника? — зову я и направляюсь вниз по лестнице на кухню, туда, где она занимается балетом в зале, а затем в маленькую библиотеку, где она иногда читает, точнее, заставляет меня читать ей, поскольку ей лень делать это самой.

Однако ее и след простыл.

Мое тело напрягается, и резкий вкус заполняет заднюю стенку горла. Это самое близкое ощущение к... панике.

Даже тогда, когда моя мать висела под потолком, а я не мог набрать воздух в свои изголодавшиеся легкие, я не чувствовал паники. У меня была потусторонняя решимость дышать.

Мне нужно было дышать.

Именно поэтому я полз, полз и полз.

Теперь я бегу, по улице и на пляж. Ее там нет.

Блядь.

Она не может поехать в маленький аэропорт на другой стороне острова без машины. И она даже не знает, где он вообще находится. Если только... она не выбрала другой способ уехать.

Моя кровь бьется все сильнее и быстрее при воспоминании о том, как она бросилась в океан в момент отчаяния. Нет, нет...

Облака сгущаются на небе, становясь темно-серыми в полном соответствии с моим настроением.

Мое дыхание становится более глубоким, менее контролируемым и абсолютно хаотичным.

— Анника! — кричу я, но мой голос срывает и ломает злобный ветер. Чем больше я бегу и зову ее, тем меньше шансов ее найти.

Капли дождя капают, прежде чем начался ливень. Гигантские волны разбиваются о берег, демонстрируя гнев океана. Тропический остров вымок за секунду, и я тоже.

Но я не прекращаю бежать, борясь с ветром и осматривая каждый уголок.

Я уже собираюсь плыть в смертоносные волны на поиски, когда вижу ее.

Анника стоит на вершине скалистого берега, широко раскинув руки и откинув голову назад. Дождь намочил ее черное платье, которое она носила последние два дня, и приклеил его к ее миниатюрной фигуре, которую колышет ветер.

Я мчусь в ее сторону, накачиваемый наихудшими сценариями, которые прокручиваются в моей голове. На секунду, когда она яростно раскачивается, я думаю, что ветер унесет ее прежде, чем я до нее доберусь.

Что она упадет и утонет, и я потеряю ее навсегда.

Ты уже потерял ее. Ты просто отказываешься это признать, говорит чертов ублюдок, живущий в моем мозгу, но я отгораживаюсь от него, планируя убить его позже.

Как только я оказываюсь в двух метрах позади нее, она резко оборачивается.

Пряди ее волос прилипли к бледной шее, щеки бесцветны, губы естественны, а глаза такие тусклые, что я убил бы кого-нибудь, если бы это означало впрыснуть в них цвет.

В том числе и себя.

Дождь мочит ее, он льет так сильно, что все почти размыто.

— Что ты здесь делаешь? — я делаю шаг вперед, и она делает шаг назад.

К гребаному краю.

Я делаю это снова, и она делает то же самое, ее глаза не отрываются от моих.

— Что, блядь, ты делаешь? — я напрягаюсь, слова почти разрывают мои голосовые связки.

Она ничего не говорит, и мне приходится вдыхать и выдыхать несколько раз, чтобы не протянуть руку и не задушить ее на хрен.

— Из-за чего бы ты ни расстроилась, мы можем поговорить об этом, — я смягчаю свой голос — настолько, насколько я в состоянии смягчить его в данных обстоятельствах. — Просто подойди сюда, little purple.

Ее губы дрожат, и в глубине ее глаз вспыхивает огонек, но тут же гаснет.

Она качает головой.

— Я клянусь, Анника... — я прерываю себя и делаю длинный вдох, призывая терпение, которого я не чувствую. — Чего ты хочешь?

— Я хочу домой, — говорит она легко, напористо. Первое предложение, которое она произносит за последние дни, посвящено ее гребаным родителям.

— Все, что угодно, только не это.

Она делает еще один шаг назад. На этот раз ее глаза настолько безжизненны, что кажется, будто она лежит в гробу.

— Анника, остановись!

— Ты остановись! — кричит она в ответ. — Я устала. Я так чертовски устала от этого, от тебя. Ты не тот Крейтон, которого я знаю. Ты не тот Крейтон, который заставил меня чувствовать себя в безопасности и любимой, ты не тот Крейтон, который дал мне смелость идти за тем, что я любила. Крейтон никогда бы не причинил мне такой боли, он не стал бы разрывать мое сердце снова и снова, как бы я ни умоляла его остановиться. Как будто я застряла с самозванцем, и я ненавижу это. Я так это ненавижу.