Мой обман

— Кстати, ты еще у него работаешь. Он сказал, что тебя никто не увольняет. Поэтому, когда будешь готова, можешь продолжить работать из больницы. Просто он разделил работу. Но ты по-прежнему работаешь у него и ему нужна твоя помощь. Думаю, он сам тебе все расскажет.

Я не знаю — радоваться этому или нет. Деньги лишними не будут. Жить просто так за чей-то счёт я теперь не хочу. Я ведь почти тридцать лет зависела от отца, а потом оказалась там, где оказалось. Поэтому больше зависеть от кого-то не хочу.

— Я подумаю.

— Ты же помнишь, не горячись, — усмехается она, улавливая мой настрой.

— Угу, я уже сделала огонь поменьше, но могу добавить газку в любой момент.

Что-то у меня под подушкой тихо вибрирует и я запускаю туда руку, чтобы в итоге найти свой телефон. Миша пронес его сюда и спрятал мне под подушку. Я не хочу, но все равно улыбаюсь.

А на экране все еще горит сообщение. Оно от Алисы. Она как чувствует, что я думала о ней.

— Кто там?

— Ваша племянница.

— Я с ней говорила и пожурила, что она так себя повела тогда. Она очень расстроена и тоже переживает за тебя. Ваша ошибка в том, что вы не говорили. Обе бросали друг другу шар помощи с разных берегов и никто не заботился о том, что он может упасть и уплыть. Если ты когда-нибудь захочешь ее выслушать, а я уверена, что ты, как бы не была обижена, все равно простишь ее, — не ври ей. Это будет горько и болезненно, как противное питье, неприятное на вкус, но эта правда излечит вас. Ей я сказала то же самое.

Ее слова бьют мимо цели. Потому что я устала от всего этого. Все так запуталось, что я боюсь, что мы не сможем понять друг друга.

— Я пока не готова. Не знаю, зачем мне это надо. И нужно ли нам обеим? Я устала подстраиваться под чьи-то ожидания.

— Валерия Олеговна, верно? — Вырывает из сна мужской голос. Находясь в больнице начинаешь привыкать, что в твой сон могут неожиданно ворваться, сделать укол и снова исчезнуть, как ни в чем не бывало.

— Да, я, — киваю, откашливаясь. От постоянного молчания язык скоро прирастет и забудет, как двигаться.

— Давайте посмотрим, что у вас.

Он кладет мою карту на край койки и убирает одеяло. Аккуратно отодвигает повязку и рассматривает шов.

— Неплохо. Шрам небольшой останется, но сейчас косметология творит чудеса и делают все, как было раньше. Как себя чувствуете? Жалобы?

— Все нормально. Слабость еще есть, но уже лучше.

Мне всегда так страшно спрашивать о ребенке. А вдруг что-то не так и они только и ждут повод мне это сообщить, но в неведении еще хуже.

— Как моя беременность?

— С плодом все в порядке. У вас не прогрессирующая частичная отслойка плаценты. Поэтому вам показан постельный режим и соответствующие препараты. Скорее всего, это вызвано ушибом при ДТП. Поэтому больше отдыхайте, не нервничайте и все будет хорошо.

— Жаль, а я уж думала, что смогу пройтись. А то и мумией стать можно.

— Хорошо, что шутите, это вам сейчас как раз на пользу. Можете ненадолго вставать и двигаться, но не напрягаться.

— Так что, я уже могу пройтись?

— Ну давайте попробуем хотя бы встать для начала.

Он подает мне руку и тянет на себя, помогая присесть. От смены положения в системе координат немного кружится голова, но врач надежно поддерживает меня. Я опускаю ноги вниз, касаясь кончиками пальцев прохладного пола. Нащупываю ступнями поверхность и становлюсь. Даже в кайф ощутить, что я могу стоять и ходить. Медленно буду передвигаться, чтобы доползти до туалета, но зато сама. Я чувствую все и могу ходить.

— Думаю, вас уже можно перевести в общую палату. Бегать не рекомендую, но там вам будет веселее, быстрее поправитесь.

— Да, я хочу, а то мрачновато у вас тут.

Я улыбаюсь, ведь переезд отсюда означает, что я иду на поправку.

Идти долго мне все равно нельзя, поэтому я, как принцесса, качусь на каталке в палату, где должна буду отбывать свой постельный режим.

Но мои иллюзии разлетаются как брызги из лужи, обдавая меня неприятными ощущениями. Я оказываюсь в палате на шесть кроватей. Пять из которых заняты. А шестая возле умывальника — свободная. Моя…

Я киваю всем, тихо здороваясь, и окидываю всех взглядом. Полненькая, рыженькая, с бананом, от вида которого у меня выкручиваться желудок, худая брюнетка, и последняя — светловолосая девушка, сидящая спиной ко мне и смотрящая в окно перед собой.

Медсестра помогает перелечь на кровать и ставит мой пакет рядом. Предупреждает, что врач меня осмотрит позже, поэтому я отворачиваюсь к небольшой перегородке, что отделяет меня от раковины. Прям, как в джентельменах удачи. Деточка, ваше место возле параши…

Рановато я попросилась из реанимации.

Женщины ждут, когда медсестра уйдет и продолжают дальше шуршать. Сжимаюсь всем телом и натягиваю ворот толстовки выше. В моих воспоминаниях о больнице из детства осталось представление, как я лежала с бронхитом. Одиночная светлая палата с телевизором. И почему я думала, что тут будет также…

Я вспоминаю, как жила в своей квартире, как делала, что хотела. Это было беззаботное время и я жалею о нем. Казалось бы — да брось все и поменяй. А ничего нельзя сейчас. Нельзя просто уйти, уехать и жить так, как хочешь. Какой-то лабиринт чертов. И чем больше я хотела найти выход, тем сильнее путалась и каждый раз передо мной возникала все новая и новая стена.

Сообщение от Алисы так и висело непрочитанным, я не могла его сейчас открыть и молила только, чтобы смс не приходили. Я не хотела этих разговоров и выяснений отношений прилюдно.

Разве я не должна была испытывать только положительные эмоции? Разве я не должна много отдыхать и не волноваться? Почему тогда мне приходиться выслушивать все это? У кого пьет муж. У кого старший ребенок ушел в армию и там ему плохо. Где скидки, а где завезли дешевое масло. Пока полненькая в больнице, свекровь наводит порядки в ее квартире и настраивает мужа не прописывать ее. Что нельзя вышивать и фотографироваться.

Даже у меня закрадывается мысль, что я когда-то подстриглась и что-то вязала, сидя на пороге, закинув ногу за ногу, а потом еще и сфотографировалась. Почему столько косяков-то. Почему у меня постоянно проблемы и я не могу просто родить.

Хотя наслушавшись этих историй, у меня возник закономерный вопрос. У всех проблемы с родителями и свекровью. Родителей Вани я знала. А вот про Мишиных — ничего. Я ни разу не слышала о том, чтобы он рассказывал что-то о матери или об отце. Ладно, мы могли мало общаться, но я ни разу не слышала и не видела ни звонка, ни намека, что они вообще есть.

24

Миша

— Я была у нее утром, она в порядке. Перевели в общую палату. Правда, там шесть человек, но вроде весело. Девочки не плохие, — рассказывает тетя Нина по телефону…

Лера и шесть человек… Я немного успел ее узнать и понимаю, что для нее не комфорт — это самое худшее. Она в офисе с четырьмя не могла ужиться и ребята рассказывали, что она практически и не разговаривала с ними.

— Может, ее в отдельную палату перевести?

— Да она вроде не жаловалась, но, наверное, было бы лучше. Хотя… у нее постельный режим, ей и ходить запрещено. Только в туалет. А так одна будет лежать одна, никто и не поможет.

— Я сам поговорю с врачом, а почему ей нельзя ходить?

— Надо, чтобы все зажило, а если будешь постоянно двигаться, то это только затягивает процесс. И, Миша, аккуратно только говори, чтобы она не нервничала.

— Договорились, — я отключаюсь и убираю телефон в карман.

Отковыриваю камешек и бросаю его в реку, усмехаясь сам себе. Почему-то захотелось вернуться сюда. На наше место. Где первый раз пьяная попросила ее поцеловать. Хотела обычного русского поцелуя. Который мы потом повторили и закрепили. Она ведь сама говорила еще тогда, что продолжения не будет и это просто так, но не смогла против меня устоять. Не говоря уже про меня… Когда крыша от нее поехала. Мне не нравилась ее заносчивость и буржуйские манеры, желание подчинить и следовать ее правилам. Но одновременно в ней была внутри какая-то сила, которая не отпускала. Ее целеустремленность и бескорыстие. Даже странно, как в одном человеке это сочеталось и не противоречило.