Страница 4 из 14
В одном конце зала, у Мужской Двери, был устроен помост, а на нем – поперек чертога – высился стол; перед возвышением сим располагался самый благородный и великий из очагов (остальные же находились – один в самой середине, а другой на женской половине). Вокруг помоста – на торцовой стене и между колоннами – висели тканые ковры, расшитые сценами из старинных преданий, повествований о деяниях Вольфингов и Богов – на прежней их родине. Здесь была самая красивая часть дома, и родовичи более всего любили ее – особенно те, кто был старше и могущественнее прочих. Там рассказывались сказания, пелись песни – тем более новые; туда приводили и вестников – если те приносили повесть о недавних событиях; там старейшины беседовали между собой о заботах рода, Средней Марки и всего Народа Рубежа, что назывался также Народом Черты.
Однако не следует думать, что там происходили важные советы, Народные Сходы, на которых решалось, что делать, а от чего воздержаться; в зависимости от того, собирался ли такой совет – который именовался здесь Тингом – решать дела рода, Средней Марки или всего народа, его держали в особом месте, Тингстеде, посреди леса – ни на лугу и ни в поле (как было некогда заведено и у наших предков). На Тинги эти сходились все мужи – рода, Мидмарки или всего народа – до последнего человека. И на каждом Тингстеде было свое Кольцо Судеб, в котором избранные родовичи (ныне мы зовем их судьями) изрекали приговоры в делах между человеком и человеком. И не выносились подобные приговоры родовичей, не звучал голос народа ни в одном доме, ни под любым кровом, или – как сказано уже – на возделанных полях и луговых пастбищах. Таков был обычай у наших предков, должно быть, сохраненный памятью рода людского со дней, когда не знали мы ни плуга, ни дома, ни отары, ни пастбища – только лик Земной и то, что свободно произрастает на нем.
Над помостом, прикрепленная цепями и блоками к поперечине высокой кровли, висела чудесная лампа, сделанная из стекла; но не из обычного, привычного людям – а ясного, чистого, изумрудно-зеленого, изукрашенного золотыми фигурками и узорами… и воин сражал там дракона, и солнце восставало над землею.
Неведомо было, откуда взялась эта лампа, однако все люди Марки считали ее старинной и священной, и родичи-Вольфинги обязаны были следить за тем, чтобы светила она, не угасая, и ночью и днем. Обязанность эта возлагалась на девицу из Волчьего рода, которая должна была сохранять целомудрие – ибо женщина рода Вольфингов не могла вступить в брак под родным кровом, но отправлялась в дома, куда род выдает своих дев.
Неугасающая лампа называлась Холсан, Солнцем Чертога, это же имя носила и следящая за ней дева – самая прекрасная среди девственниц рода.
Противоположный конец дома занимала женская половина, там были и прялки, и все прочее, что нужно, чтобы прясть и ткать ткани из шерсти.
Таким был Чертог Вольфингов; и прочие Роды Средней Марки обитали в подобных домах. А главными среди них считались Лосевичи-Илкинги, Соколичи-Валлинги, Лебедичи-Алфтинги, Деревяне-Биминги, Вепричи-Голтинги и Медведичи-Бэринги, чьи знамена несли на себе Лося, Сокола, Лебедя, Древо, Вепря и Медведя. Известны были и роды младшие, не столь древние, вроде помянутых уже Хартингов, но они населяли Верхнюю Марку.
Глава II
Явление стрелы битвы
Рассказывают, что был тогда летний вечер, пшеница уже колосилась, но оставалась зеленой; пастухи загнали молочных коров в хлева; остающиеся при стадах говяд, косяках коней и отарах овец уже сменились, а ночная стража – попарно и поодиночке – как раз ехала по тропинкам между стен пшеницы и ржи в сторону поля. Вокруг хижин трэлов группами собрался народ – подневольный и свободный, стайки женщин и группы мужчин. Одни разговаривали, другие внимали песне или повествованию, третьи пели или плясали, дети же носились между сборищ, перекрикиваясь пронзительными немелодичными голосами – как молодые дрозды, еще не научившиеся песне своего пернатого племени. Тут же находились и псы – бурые шерстью, долгие лапами, остромордые, тощие и рослые; однако собаки не обращали особого внимания на детей, пытавшихся вовлечь их в игру – но лежали или бродили вокруг, словно бы позабыв об охоте и диких чащах.
Народ радовался хорошей погоде, будущему урожаю, и просто жизни; и не было возле домов оружия – лишь кое-где блестело наконечником кабанье копье в руках пастуха или пастушки, припоздавшей в поселок с поля.
Высокими, да и чаще всего пригожими, были эти мужчины и женщины, и больше находилось среди них светловолосых, сероглазых с высокой скулой и белокожих – там, где жаркое солнце и сухой ветер не наделили их бронзовым и приятным для взгляда загаром. Однако среди трэлов попадался и люд, меньший ростом и смуглый, черноволосый, темноглазый, более легкий в членах; впрочем, встречались между этими и такие, чьи руки были мощнее, а ноги кривее. Еще были меж ними и те, кто статью и кожей не столь уж отличался от вольного люда. Такие, вне сомнения, происходили из другого племени, шедшего от Готского корня, побежденного людьми Марки – в дни собственной жизни или во времена отцов своих.
В то же время кое-кто из свободных не напоминал сотоварищей и родню: тонкие и легкие телом, были они черноволосы и сероглазы – и к этой породе принадлежали те, кто красотой превосходил всех остальных родовичей.
Солнце уже село, начинала сгущаться тьма, и не знающий тени сумрак ложился на землю. На опушке леса неумолчно пели соловьи, угнездившиеся в редких орешниках, под которыми кролики старательно подстригли всю траву. Но ни птичьи песни, ни голоса мужей возле домов не нарушали тишину вечера – ведь издалека принесшийся шум может поведать о многом.
Внезапно находившиеся по краям сборищ и не столь уж шумевшие люди начали прислушиваться, а группа, собравшаяся возле сказителя, вдруг примолкла, как и его повествование. Заметив такое, плясуны и певцы в свой черед оставили танец и притихли. Наконец все уже напрягали слух, чтобы услышать вести. Первым узнал их ночной караул; пастухи уже повернули обратно и рысили по тропам сквозь высокие злаки; конопасов тоже нельзя было найти на лугу: все они поспешали к своим косякам, чтобы пригнать домой боевых коней. Вести сулили войну.
Ибо в воздухе – жужжанием смиренной пчелки, мычанием коровы, доносящимся вечером с дальнего луга, когда пришло время дойки – пел звук, более громкий и крепкий, иногда чуть трепетавший, но не возвышавшийся и не умолкавший, потому что вечер выдался безветренным. Всякий немедленно понимал, что звук сей, могучий и сильный, явился издалека: всякому известен был голос Великого Рога Илкингов, чей дом располагался вверх против течения Чернавы, по соседству с Кровом Вольфингов.
Тут сборища немедленно разошлись, и все свободные – да и большое количество трэлов – устремились к Мужской Двери чертога, и спокойно вошли внутрь его… без лишних словес, ибо каждый знал, что в должный черед все узнает.
Внутри же, под Солнцем Чертога, среди тканых повествований о древних временах, на высоком помосте восседали старейшины и вожди Волков, а среди них рослый и крепкий муж зим сорока от роду, с чуть тронутой сединами бородой, сероглазый и большеглазый. Перед ним на столе покоился Боевой Рог Вольфингов, вырезанный из бивня северного морского кита, украшенный многими знаками, изображением волка, цветами, отчеканенными на золоте по краю и у мундштука. Так ожидал Боевой Рог Вольфингов своего часа, чтобы по слову явившегося вестника отправить дальше тревожный сигнал, возвещенный Великим Рогом Илкингов.
Звали сего темноволосого вождя Тиодольфом (по-нашему – Волком Племени), и считался он среди Вольфингов мудрейшим, искуснейшим в битве и не знающим страха. Возле него сидела прекрасная женщина по имени Холсан, которую люди считали приемной дочерью вождя. Сероглазая и темноволосая, была она похожа на отчима. И не знали здесь никого красивей этой молодой девы, которой едва исполнилось двадцать зим.
Вожди и старейшины восседали на помосте, вокруг стояли родовичи вперемешку с трэлами, и ни один из мужей не отверзал уст: все ждали верных и определенных вестей. А когда в дом вошел последний из тех, кто намеревался это сделать, в чертоге воцарилось такое молчание, что слышна стала даже соловьиная песня, даже писк летучих мышей за окошком. И вот, посреди людского молчания и шелеста земной жизни послышался новый звук, заставивший всех обратить глаза свои к двери… и был этот звук топотом ног, бегущих по высохшей за лето тропе возле чертога. Звук сей смолк возле Мужской Двери. Мгновение, и она отворилась, пропустив мужа, заторопившегося к середине стола, стоявшего поперек чертога. Там он остановился, тяжело дыша и держа в протянутой руке некий предмет, не столь уж заметный в сумраке зала, но, тем не менее, понятный каждому. Муж сей, молодой, легкий и стройный, был одет в одни только полотняные штаны и кожаные ноговицы. Он замер, успокаивая дыхание, прежде чем заговорить; тогда Тиодольф поднялся, протянул пришельцу полный рог меда и заговорил, в напеве сочетая слова: