Сны натощак

Татьяна Первушина

Сны натощак

«Больше всего я ненавижу Солнце,

громкие человеческие голоса и стук».

М.Булгаков

Пролог. Наваждение

Возникший откуда-то сверху пучок яркого света ослепил его. Инстинктивно прикрыв веки, чтобы не было больно глазам, Марат, как сквозь туман, с трудом различил что-то большое и темное, надвигающееся прямо на него. В пароксизме страха он успел заметить, что у этого "большого и темного" два огромных бело-золотых глаза – яркие, горящие, словно галогеновые фары автомобиля…

Наваждение какое-то, – подумал было Марат. И тут же почувствовал, как руки и ноги его сковывает ледяной ужас. Нет… Не ужас, а почти инфернальное чувство, целиком захватившее душу и не дающее опомниться ни на секунду, сообразить, что происходит…

Почти теряя от страха сознание, Марат вдруг понял, что двинуться с места он не может, поскольку почти по подбородок закопан в землю. На поверхности осталась лишь голова, беспомощно подрагивающая от нервного шока. Вокруг – темнота. А откуда-то издали, будто сквозь густой туман, нарастает сатанинский, раскатистый хохот.

– Помогите! – попытался было крикнуть Марат, но его легкие, парализованные страхом, отказались повиноваться хозяину, и вместо крика на выходе из горла застрял лишь какой-то противный клекот.

Зловещий свет тем временем приближался. Он становился все явственнее и от того казался еще ужаснее. Чудовище, сверкая огромными галогеновыми очами, медленно, но неотвратимо надвигалось. Вот оно уже почти в нескольких метрах от головы Марата.

– Мама-а-а-а! – наконец издал душераздирающий, отчаянный вопль Марат, и… неожиданно для себя проснулся.

***

Ворочаясь во влажных от пота шелковых простынях и тихонько постанывая от режущей боли в пояснице, Марат Аркадьевич Заволжский, известный писатель-романист, сел на постели и, утирая рукавом шелковой полосатой пижамы невольные слезы, жалостливо всхлипнул.

Сердце бешено колотилось в груди, словно хотело выпрыгнуть оттуда и поскакать по дубовому паркету, которым был выложен пол в спальне.

Несколько минут Марат Аркадьевич проделывал некоторые специальные дыхательные упражнения; это немного успокоило его.

Пронзительно-яркие лучи предзакатного солнца (видимо, и послужившие причиной ужасного сна), струились сквозь тончайшее кружево тюлевых занавесок и постепенно рассеивали морок приснившегося ему только что кошмара.

Марат Аркадьевич попытался отвлечься от грустных мыслей, которые помимо его воли продолжали сумбурно врываться в подсознание. Чтобы как-то развеяться, он стал вспоминать недавнюю встречу с внуком, о существовании которого еще вчера даже и предположить не мог.

Надо же! Как может интересно повернуть судьба! Кто бы мог подумать! Такая неожиданная радость! У него, оказывается, есть взрослый внук! Да к тому же внук оказался таким милым молодым человеком, немного стеснительным, хорошо воспитанным. Показал все документы, справки, хотя Марат, едва увидев его, сразу же узнал себя в молодости и уже не нуждался ни в каких официальных бумагах…

Да-а… Теперь слово «семья» начинает приобретать какой-то новый смысл для Марата… Более радостный…

Писатель со счастливой улыбкой свесил ноги с постели, пытаясь попасть ими в шлепанцы, как вдруг на лицо его набежало облачко. Он задумался. Надо будет обязательно еще раз переписать завещание. Обязательно. А Аллочке он все объяснит.. Она такая умница. Она поймет… Она так будет рада за него, Марата! Ведь семья – это главное, что может и должно быть у человека единственным, неповторимым и монолитным, не подверженным разного рода ржавчинкам и разрушениям. Кому, как не Аллочке, это знать…

Семья…Заволжский вновь загрустил и, все еще тяжело и неровно дыша, опустошенным взором стал разглядывать стену напротив кровати.

Там, в самом центре, в красивой золоченой раме висела мастерски сделанная копия картины Жака-Луи Давида, известнейшего французского портретиста XVIII века, «Клятва Горациев». Картина, изображавшая клятву верности долгу сыновей перед отцом, была знакома Марату с раннего детства.

Отец, тогда еще молодой, но уже очень известный и талантливый советский писатель Аркадий Заволжский, часто рассказывал сыновьям – Марату и Иллариону, старшему сыну от первого брака, легенду о трагедии семейства Горациев. Отец защищает одного из сыновей перед разъяренной толпой. Сын, вернувшись с войны, убивает родную сестру всего лишь за то, что бедная девушка плачет по погибшему жениху, воевавшему на стороне врагов Рима. Скрещенные мечи, руки, взлетевшие вверх для клятвы, вливают в картину мощнейшую энергетику. И воины кажутся почти живыми.

А сейчас Марату, взвинченному до предела, даже почудилось, что он слышит некоторые слова клятвы сквозь отдаленный гул толпы… Нет, это всего лишь гул в ушах.

Проклятье… – Писатель нервно вскинул глаза кверху и тяжело вздохнул. – Наверняка давление опять подскочило. Разнервничался слишком, старый дурак…Ну и как прикажете в таком состоянии работать? А ведь он подписал с издательством «Прима-т» договор, нарушение сроков которого грозит ему огромными штрафами. И если он, писатель Заволжский, не сдаст рукопись вовремя, то его гонорар снизится практически до нуля, и тогда вся работа – что называется, «коту под хвост».

А Марат Аркадьевич не любил работать «за так». Вот уже много лет во всем он старался придерживаться строгого распорядка и никогда, не при каких обстоятельствах не нарушал еще условий договоров с издателями.

Заволжский стремительно поднялся с постели, но тут же пошатнулся от резкой боли в затылке. Чтобы не упасть, он схватился рукой за лакированную спинку кровати в виде загнутого листа пергамента.

Холодный пот противной липкой струйкой пробежал по спине. В глазах запрыгали мушки, и все предметы завертелись по комнате в каком-то бешеном вальсе.

Присев на краешек кровати, чтобы удержать равновесие, Марат Аркадьевич потянулся рукой к мобильному телефону. Нажимая кнопки дрожащими пальцами, он, словно в бреду, шептал про себя странные слова:

– Папочка, милый, любимый! Прости меня! Я негодяй и трус. Но я твой сын. Илларион… Мой бедный брат… Я так виноват перед тобой… Но я хочу жить…

Марина? – шепот его вдруг перешел в обычный баритон, звучавший как бы даже немного свысока. – Мариночка! Это Марат Аркадьевич. Зайдите срочно ко мне. Я что-то неважно себя чувствую. Да-да. Пожалуйста, поскорее.

Небрежно бросив трубку телефона на лакированную прикроватную тумбочку, Марат Аркадьевич снова прилег на кровать.

Через пару минут он услышал, как открывается входная дверь, и каблучки стучат в направлении его спальни. Вбежавшая огненно-рыжая девушка испуганно взглянула на него и застрекотала:

– Сейчас, сейчас, Марат Аркадьевич, вы только, пожалуйста, не волнуйтесь. Сейчас я вам фенозепамчику дам, чайку согрею, посидим с вами, поболтаем. Вы поспите немного, и вам сразу же станет лучше…

Она что-то еще лопотала без умолку, одновременно укрывая Марата Аркадьевича пушистым пледом, подавая ему успокоительную таблетку и стакан с водой, чтобы запить лекарство. Потом сносилась на кухню и сделала ему вкусный ароматный чай с медом и лимоном…

Зазвонил мобильный телефон. Увидев в «определителе номера» знакомые цифры, Марат Аркадьевич счастливо улыбнулся – таблетка уже начинала понемногу действовать, и он чуточку растягивал слова:

– А-а, здравствуй, моя дорогая! Как ты, душечка? Я уже лучше… Да ничего, ничего, со мной сейчас Мариночка, а она меня всегда вылечит… Нет, нет, приезжать сегодня не нужно… Не волнуйся… Хотя, – на секунду он задумался, – нам есть о чем поговорить… Тут такое произошло… Извини, совсем замотался и забыл тебе сказать… Мне нужно будет еще разок переписать завещание… Нет, нет. Не волнуйся… Только самую малость! Наталья тут не при чем! Только немного подправить… У меня такая радость! – Он покосился на Марину, которая внимательно следила за ним, и уже более спокойным голосом продолжил, – давай, золотце, я при встрече тебе все расскажу. А сейчас, – он широко и счастливо зевнул, – я уже засыпаю… Таблетка, знаешь, сильная, оказалась… Извини, золотце… Пока…