Палач 3

Катя вытаращилась на меня с непониманием. Довольно скоро её непонимание сменилось истерикой, которую я так ждал.

Глядя мне в глаза, Катя тихо, но искренне плакала; сверкающие слёзы ручьями бежали по её невероятно красивому лицу.

Я стал сам не свой.

Заметался внутри меня тот гарант адекватности, что кичливо называл себя человеком до этого момента.

Так нестерпимо сильно захотелось коснуться этих священных потоков слёз, поцеловать их и поклясться в своей безграничной любви ко всему, что связано с этой женщиной и её душой, отражавшейся в зеркале печальных глаз цвета моей любимой стали; жертвенной душой, которой я восхитился однажды и навсегда: жертвенной душой, которую мой внутренний демон когда-то посмел осквернить.

Я мечтал собрать эти священные слезы, все до единой, чтобы они впитались в меня, проникли под кожу, в кости и кровь, и сожгли внутреннего демона, обратив его в пепел.

Я стал сам не свой.

Моя душа синхронизировалась с её душой, и я отчётливо ощущал, что она так же плачет навзрыд, только наружу, в отличие от Катиной души, не просится.

Но я продолжал гнуть свою линию. Демон должен был завершить то, что начал.

– Со всеми натурой расплатишься? Все мы рисковали жизнью ради тебя, и уж куда побольше, чем твой дружок-пидарок.

Подбородок ее затрясся, всхлипы становились всё громче и неконтролируемее. Разразившись ревом, Катя вскочила, словно ужаленная, и убежала.

Разочарованный и грустный, я принялся домываться самостоятельно. И зачем я только довел её до такого состояния, если люблю, несмотря ни на что?

Закрою глаза на всё и постараюсь забыть об этом инциденте, если иного варианта не дано. И возможно, у меня получится простить измену. Но не сегодня и не завтра уж точно. На это уйдут месяцы или даже годы.

Но и отпускать я Катю не намерен. Коли нужда припечет, и на цепи посидит, пока не полюбит меня заново.

Только бы не перестараться с методами воспитания и не отвернуть Катю от себя, как было в те тёмные и противоречивые времена, когда мы только начали общаться вне "Иллюзии". Когда я слепо и безгранично любил Катю, а она – так же слепо и безгранично ненавидела меня.

Глава 16. Катерина

– Не волнуйся, дорогая. Мы скоро уедем отсюда. Всё будет хорошо, обещаю.

Петя сидел рядом и трясущимися руками гладил меня по плечам в надежде успокоить.

– Переставай уже плакать, умоляю. Тебе же совсем нельзя нервничать сейчас.

Вот уже несколько минут подряд Петя интуитивно подыскивал для меня слова-утешения, но сам находился в таком взбудораженном состоянии, сопряженном с истерикой, что и ему не помешало бы успокоительное.

– Эти отморозки не смогут держать нас в плену долго. Нам помогут, и очень скоро. А они получат по заслугам. Каждый из них, в особенности эти двое. Ты только не переживай, дорогая.

Я не отвечала, потому что плакала без остановки. Фархад так сильно обидел меня, что я не знала, смогу ли вообще когда-либо перестать плакать.

– Я очень прошу, возьми себя в руки. Маленький же всё чувствует. Он чувствует, что тебе плохо, и тоже страдает. Подумай о нём сейчас – его здоровье превыше всего на свете.

Билли косо поглядывал на нас с тех пор, как я вбежала в эту комнату. Но к Пете он явно больше испытывал недоверия, чем ко мне.

Билли как будто пытался подловить Петю на лжи, раскусить в чем-то, пока тот трещал без умолку. А до меня ему не было дела от слова совсем.

И даже когда Петя с дуру ляпнул о ребёнке, Билли никак не отнёсся к этой новости. Возможно, не расслышал, так как на время погрузился в себя. Либо же ему на самом деле всё равно, что я беременна. Либо он испытывает ко мне ненависть и презрение, полагая, что я беременна не от его брата.

В любом случае, мне даже на руку, что Билли не отреагировал на новость о моей беременности. Было бы хуже, если бы он тотчас же оповестил об этом Фархада. После того, как Фархад обошёлся со мной, я не хотела, чтобы он узнал о ребенке, а потому решила оставить это в тайне.

Во-первых, боялась, что Фархад убьёт меня, будучи уверенным, что ребенок не от него. А во-вторых – даже если Фархад поверит, что отец он, то это ничего не изменит. Мне не суждено достучаться до его человечности, и он это успел доказать. Он словно демоном одержим – страшно и не по себе находиться с ним рядом.

Несмотря на вопиющую жестокость и зверства Фархада, Билли безоговорочно принял сторону брата, и отныне вовсе не думал меня жалеть или как-то защищать. Он даже не спросил, что случилось, несмотря на то, что я была безутешна достаточно длительное время. До тех пор, пока Петя не стал вымораживать меня своим навязчивым поведением, и я не успокоилась сама, переработав душевную боль и обиду в озлобленность на всех, кто меня окружал.

Билли, прежде мой верный друг, защитник, способный оказывать влияние на Фархада, теперь плевать хотел на то, что мне плохо и обидно.

Он не проронил ни слова за всё время, хотя по его внешнему виду совсем нельзя было утверждать, что он спокоен.

Не отпуская яркие впечатления после дичайшей попытки Фархада склонить Петю к минету, и к тому же наслушавшись о себе и брате с лихвой, пока Фархад купался, полуобнажённый Билли развалился в кресле напротив и исподлобья наблюдал за Петей.

Взгляд его был каким-то необычным: то ли вожделенным, но при этом хищным, то ли воинственным, но ощутимо помешанным на объекте пристального изучения.

Я никогда прежде не замечала, чтобы Билли так смотрел на кого-либо, и очень надеялась, что предчувствие обманывает меня сейчас, и Билли отнюдь не мечтает оприходовать Петю вместо женщины. Но что-то подсказывало мне, что Билли хочет его, и развязное поведение Фархада лишь укрепило в нём это желание.

И даже появление самого Фархада в дверях комнаты не отвлекло Билли от пристального наблюдения за новым объектом вожделения.

Отжав одежду, которую постирал сам, Фархад аккуратно развесил её возле печи, и в полотенце, повязанном на бедрах, присел в свободное кресло рядом с Билли.

Теперь оба брата, практически одинаковые, за исключением некоторых различий во внешности, пристально и молча пялились на кого-то нас.

Билли – на Петю, всё с тем же озабоченным интересом, а Фархад – на меня, но уже без презрения во взгляде, а скорее, нервно и с долей осуждения.

Мне было непросто находиться под зрительным прицелом Фархада. Я ощущала себя пленницей, которую вот-вот начнут пытать.

Петя же не закомплексовал ничуть. При виде своего обидчика, он еще ближе ко мне подсел.

Пытаясь отыскать немного комфорта, я сдвинулась с края старого, видавшего виды дивана, до самой его спинки и разместилась поудобнее, поджав под себя замёрзшие босые ноги.

Нарочно же отсела от Пети, чтобы Фархад перестал таращиться на меня и занялся чем-то полезным. Но смена позы отнюдь не принесла комфорта.

– Как ты себя чувствуешь, любимая?

Желая позлить Фархада, только я не могла понять, зачем ему это нужно, Петя справился о моём здоровье.

Я промолчала, стыдясь говорить с ним в присутствии Фархада.

Петя же желал всё равно получить ответ на вопрос и неслучайно дотронулся до моей щиколотки.

– Какие холодные! – ужаснулся он и тут же взялся согревать мои ноги быстрым трением об свою ладонь.

Фархад шумно выдохнул через ноздри, и я инстинктивно подняла глаза и напряглась.

Секунды хватило, чтобы распознать, что Фархад в бешенстве от провокационных поползновений Пети. Однако, вопреки моим ожиданиям, он воздержался от комментариев, заняв выжидательную позицию.

– Удивительно, каким бесчеловечным способен быть человек… Взгляни в эти, так сказать, зеркала души – в них беспросветная пустота и ненависть ко всему живому. Типичный маньяк. Ну и морда, аж жуть берет…

Вполголоса мусолил Петя, предлагая присмотреться к Фархаду повнимательнее.

Я не стала этого делать, поскольку была не в настроении глядеть на него в принципе. Но отметила про себя, что Пете так и неймется достать Фархада за живое.