Комната с призраками

После некоторого колебания, а затем появления признаков решимости – как то было и прежде – последовал вежливый ответ:

– Если мсье угодно.

– И сколько вы за нее просите?

– Двести пятьдесят франков.

Подобный ответ сбивал с толку. Даже у коллекционеров порой бывает совесть, а Деннистоун был гораздо порядочнее коллекционеров.

– Послушайте! – повторял он снова и снова. – Ваша книга стоит гораздо больше, чем двести пятьдесят франков, уверяю вас… гораздо больше.

Но ответ не менялся:

– Двести пятьдесят франков, и все.

Отказаться от такой удачи было невозможно. Деньги были, заплачены, расписка получена, бокал вина за совершение сделки выпит, и прямо на глазах ризничий превратился в другого человека. Он выпрямился и перестал оглядываться с подозрительным видом, он даже заулыбался – вернее, попытался улыбаться. Деннистоун встал.

– Окажите мне честь разрешить проводить мсье до гостиницы, – предложил ризничий.

– Нет, нет, благодарю! Тут и ста ярдов нет. Я прекрасно знаю дорогу, да и луна светит.

Трижды, четырежды прозвучала настойчивая просьба, столько же раз прозвучал и отказ.

– В таком случае мсье вызовет меня, если… если потребуется. Держитесь середины дороги, а то по краям она такая неровная.

– Конечно, конечно, – ответил Деннистоун, которому не терпелось поскорее изучить приобретенное сокровище. И он вышел в коридор с книгой под мышкой.

Там его ожидала хозяйская дочь – по-видимому, для того, чтобы, подобно Гиезию[5], «попросить кое-что» у чужеземца, что постеснялся потребовать отец.

– Серебряный крест на цепочке; может быть, мсье будет любезен принять его?

По чести говоря, Деннистоун не нуждался в такого рода предметах.

– Что мадмуазель за него хочет?

– Ничего… совсем ничего. Примите в подарок, мсье.

Голос ее звучал искренне, поэтому Деннистоуну пришлось произнести тысячу благодарностей и позволить повесить себе на шею крестик. Создавалось впечатление, что он оказал такую огромную услугу и отцу, и дочери, что они не знали, как и отблагодарить за нее. Когда он двинулся в путь, они стояли около двери и глядели ему вслед и все так же продолжали глядеть, когда он, дойдя до ступеней «Красной Шапочки», помахал им в последний раз.

После ужина Деннистоун заперся в спальне наедине со своим приобретением. После того как он рассказал хозяйке, что был в гостях у ризничего и купил у него старую книгу, она стала проявлять к нему особый интерес. Ему также показалось, что он слышал торопливый разговор между ней и ризничим в коридоре перед salle a manger[6]; беседа закончилась словами, что «Пьер и Бертран будут ночевать в доме».

По мере того как текло время, его охватывало чувство неловкости – вероятно, перенервничал от радости. Что бы там ни было, но ему чудилось, что кто-то стоит у него позади и что ему было бы спокойнее находиться к стене спиной. Эта покупка, конечно, пробила брешь в его наличности, но какое это имело значение в сравнении с ее ценностью? Итак, как я уже говорил, он сидел один у себя в спальне, разглядывая сокровища каноника Альберика, и каждая минута, проведенная таким образом, становилась все более и более чудесной.

– Благословен будь, каноник Альберик! – воскликнул Деннистоун который обладал привычкой разговаривать сам с собой. – Интересно, где он теперь? О господи! Как бы мне хотелось, чтобы хозяйка научилась улыбаться более весело, а то создается впечатление, что в доме находится мертвец. Интересно, к какому времени относится крестик, что столь настоятельно вручила мне девушка? Скорее всего, к девятнадцатому веку. Да, так. Не очень приятно носить его на шее – слишком уж он тяжел. Похоже, что его много лет носил ее отец. Надо бы его почистить, прежде чем убрать.

Только он снял крестик и положил его на стол, как внимание его привлек какой-то предмет, лежащий на красной скатерти близ левого локтя.

В голове у него с непостижимой скоростью пронеслось несколько предположений, что бы это могло быть.

– Перочистка? Нет, в доме таковых не имеется. Крыса? Нет, слишком черное. Большущий паук? Сильно надеюсь, что ошибся… нет. Боже мой! Рука, как на рисунке!

И он тут же схватил ее. Бледная, желтоватая кожа, покрывавшая кости и на редкость крепкие сухожилия; грубые черные волосы, гораздо длиннее, чем они бывают у человека; ногти, растущие прямо от кончиков пальцев, – скрюченные, острые, серые, ороговевшие и потрескавшиеся.

Он выпрыгнул из кресла. И от необъяснимого смертельного ужаса у него сжалось сердце. За креслом стали возникать очертания того, чья левая рука покоилась на столе. Правая же рука, скрючившись, была поднята над головой. На руке болтались черные лохмотья, а саму ее покрывали жесткие волосы, точно такие, как на рисунке. Узкая нижняя челюсть животного; черные губы не прикрывали зубов; нос отсутствовал; на фоне огненно-желтых глаз зрачки казались необыкновенно черными. Но самым страшным в видении, представшем Деннистоуну, были торжествующая ненависть и жажда убийства. В этих глазах даже разум светился – разум уже не животного, но еще и не человека.

Этот кошмар возбудил в Деннистоуне чувство невероятного страха и безумного отвращения.

Что было делать? Что?

Он не помнит точно, что сказал, только помнит, что начал говорить и вцепился в серебряный крестик, а демон двинулся к нему, тогда он стал кричать… кричать звериным голосом, словно от несусветной боли.

Гостиничная прислуга – два крепыша-коротыша, Пьер и Бертран – ворвались в комнату. Они ничего не увидели, только ощутили, как нечто, пробегая между ними, оттолкнуло их в стороны.

Деннистоуна они обнаружили лежащим в обмороке. Они всю ночь просидели вместе с ним, а в девять часов утра в Сент-Бертран приехали его друзья. Сам он, будучи все еще в сильном потрясении, уже почти пришел в себя. Рассказу его они поверили, особенно после того, как увидели рисунок и поговорили с ризничим.

Человечек, якобы по делу, явился в гостиницу на рассвете и выслушал рассказ хозяйки обо всем происшедшем с глубочайшим интересом. Удивления он не выказал.

– Это он… это он! Я и сам его видел, – было единственное, что он сказал; а все расспросы были удостоены фразой: «Deux fois je l’ai vu; mille fois je l’ai senti»[7].

Он отказался объяснять происхождение книги и рассказывать о том, что испытал сам.

– Я скоро засну вечным сном[8], и меня ожидает сладчайший покой. Зачем вы тревожите меня? – возвестил он.

Мы так никогда и не узнали, что именно доставляло ему или канонику Альберику де Молеону такие муки. На обороте устрашающего рисунка было написано несколько строчек, которые, возможно, прольют свет на случившееся:

Contradictio Salomonis cum demonio nocturno.

Albericus de Mauleone delineavit.

V. Deus in adiutorium. Ps. Qui habitat.

Sancte Bertrande, demoniorum effugator, intercede pro me miserrimo.

Primum undi nocte 12mi Dec. 1694: uidebo mox ultimum.

Peccaui et passus sum, plura adhuc passurus. Dec. 29, 1701.[9]

Я так до конца и не понял, каково мнение Деннистоуна по поводу тех событий, которые я описал. Как-то раз он привел мне цитату из Экклезиаста: «И есть духи, что сотворены ради отмщенья, и в ярости своей наносят удары тяжкие».

А в другой раз он заметил: «Исаия был очень мудрым человеком; не он ли рассказывал о ночных чудищах, обитавших на руинах Вавилона? В нынешние времена такое существует за гранью понимания».

Меня сильно поразило еще одно его высказывание, с которым я полностью согласен.

В прошлом году мы ездили в Комманж посмотреть на надгробную плиту каноника Альберика де Молеона. Это громадное мраморное сооружение изображает каноника в большом парике и в сутане, на постаменте которого эпитафия, прославляющая его эрудиции. Деннистоун имел краткий разговор с викарием церкви Святого Бертрана, и, когда мы отъехали от городка, он сказал мне:

5

Подразумевается рассказ об обманщике Гиезии из Четвертой Книги Царств. – Примеч. редактора.

6

Столовой (фр.).

7

Дважды я видел его воочию, тысячу раз лишь ощущал его присутствие (фр.).

8

Тем же летом он умер; дочь его вышла замуж и поселилась в Сент-Папуле. Ей никогда не были известны обстоятельства «одержимости» ее отца. – Примеч. авт.

9

Спор Соломона с демоном ночи. Рисунок Альберика де Молеона. Антифон. О Господи, пошли мне свою помощь. Псалм. Кто бы не помянул Св. Бертрана, который обратил демона в бегство, молись за меня, несчастнейшего из смертных. Впервые я узрел его ночью 12 декабря 1694 г. – скоро я в последний раз встречусь с ним. Я и грешил и страдал, и меня ожидают еще большие страдания. 29 декабря 1701 г. (лат.). – Примеч. авт.