Происки любви

– Ещё там какой-то материал остался? – донёсся до него голос инвестора.

– Как, Витя? Что-нибудь ещё покажешь? – повернулся к нему директор.

– Материала вообще много, но сегодня ничего больше нет, – решительно покачал головой Гордин. – Есть ряд полуготовых сцен, но они пока даже не смонтированы. Только успел дубли отобрать.

– Ну, хорошо, – миролюбиво заключил Аптекарев. – Давайте ещё разок увидимся. Давайте через недельку соберёмся, посмотрим всё, что там осталось, и окончательно всё решим. А я за это время пообщаюсь с этой вашей черномазенькой, пойму, чем она дышит и чем это нам грозит!… Хе-хе-хе!…

Он разразился громким жизнерадостным ржаньем. Речевский заулыбался ответно.

Что же касалось Виктора, то он никакого участия в спонтанном веселии не принял.

– Ну чего, Ира, тронулись? – резко оборвав смех, депутат встал и хрустко потянулся всей своей мощной фигурой. – Значится, про всё договорились?

Не дожидаясь ответа, он пожал руки Гордину и Речевскому и бодро удалился. Консультант по культуре, пробормотав что-то невнятное, помахивая, как крылышками, полями шляпы, заторопилась за ним.

– Найди Марка, пусть срочно со мной свяжется, – сказал директор, глядя вслед удалившимся гостям. – Куй железо, пока горячо!

– «Куй» – это повелительная форма от слова «ковать», – раздумчиво произнёс Виктор. – А «хуй», стало быть, это повелительная форма от слова «ховать», то бишь «прятать».

– Это ты к чему, Вить? – удивился Речевский.

– Так, – продолжая пребывать в задумчивости, сказал Гордин. – К слову. Я вот тут для тебя набросал список сцен для следующего просмотра. Хуй их в карман, Володя!

В фойе студии Гордина ждал сюрприз. Радостно блестя чёрными арабскими глазами, навстречу к нему рванулся внук Борька. Вслед за ним шагнула улыбающаяся Алла в элегантном чёрном кашемировом пальто.

– Ну, как прошло? – спросила она, целуя Виктора и окутывая его сладким облаком терпких духов, арабских или французских, это уже он не разобрал.

– Да вроде ничего, нормально, – ответил Гордин, с подозрением разглядывая импозантную дочь. – Пока окончательно ничего не решилось. Передай Юре, что через неделю будет ещё один просмотр. У тебя что-нибудь случилось?

– Да ничего не случилось, – рассмеялась Алла. – Нас с Юрой в гости позвали. К моей подруге Ларисе. Внезапно. А Борьку девать некуда. Мама не может – у неё запись. Ну вот, мы и решили заехать, тебя перехватить. Возьмёшь его на вечер?

– Возьму, – согласился Виктор. – А Юра где?

– В машине, где же! На улице ждёт. Мы торопимся очень, опаздываем. Спасибо, папа. Я позвоню попозже. Если не сильно поздно будет, я его сегодня заберу, а нет, так завтра утром. Хорошо?

И Алла, не дожидаясь ответа, ловко устремилась к выходу.

– Хорошо, – машинально кивнул Гордин, с интересом глядя ей вслед.

Когда Алла вот так решительно и прямо двигалась, она очень напоминала ему Людмилу.

– Скажи Юре, мне с ним поговорить надо, – запоздало спохватился он.

Но Аллы уже не было. Фраза повисла в воздухе и медленно, с тихим шорохом осыпалась на грязный, уложенный мраморной плиткой, пол.

Виктор перевёл взгляд на Борьку, который с собачьей преданной готовностью заглядывал ему в глаза.

– Ну чего, двинули? – спросил он у него.

– Двинули! – обрадовался внук.

Войдя в подъезд, они нос к носу столкнулись с Надеждой Павловной, объёмистой соседкой Гординых по площадке, Женщиной, как называл её Юра Федорин, Крупных Форм.

– Здравствуйте, Витенька, – утробным голосом поздоровалась соседка.

Гордин сдержанно поприветствовал крупногабаритную даму.

– Вы что же, я вижу, опять в одиночестве пребываете? – строго вопросила она, скептически оглядев их обоих.

– Почему же, мы вдвоём, – попробовал было уйти от разговора Виктор.

– Я имею в виду другое, вашу супругу, – со значением пояснила Надежда Павловна, не двигаясь с места.

– Да, Люба сейчас в отъезде, – несколько сконфуженно подтвердил Гордин.

– Нехорошо это, – неодобрительно покачала головой Женщина Крупных Форм. – Неправильно. Слишком часто она у вас уезжает. Я считаю, что мужчин одних надолго оставлять нельзя. Вы меня понимаете?

Виктор уклончиво пожал плечами.

– Вот именно! Это, знаете ли, всё чревато! – туманно объявила соседка, не обратив ни малейшего внимания на эту слабую попытку возразить ей. – Мужчины к самостоятельной жизни не приучены. Я лично Виталия Эдуардовича никогда не оставляла и одного никуда не отпускала. Я ведь всё понимаю!.. – Она неожиданно помягчела. – Вы, Витенька, если что надо, не стесняйтесь, заходите запросто, по-соседски.

Произнеся это, Надежда Павловна старательно изобразила улыбку и торжественно удалилась, величественно пронеся мимо поражённого Борьки свою монументальную фигуру.

– Эта тётя мне не ндравится! – сообщил внук, глядя вслед крупногабаритной соседке.

– Мне, честно говоря, тоже, – согласился Гордин. – Бог с ней, Борь. Мы вот сейчас ужинать будем. Настя нам что-нибудь вкусненькое сварганит. Она знаешь какая умелица!..

Однако, мечтам этим осуществиться в нынешний вечер было явно не суждено. Настя спешно собиралась в модный клуб «Кабана», где она договорилась встретиться с какой-то своей новой подружкой, а потому от готовки и обслуживания решительно уклонилась.

– Сами, сами, сами! – пропела Настя. – Вы же вдвоём, вам скучно не будет.

Она чмокнула Виктора в щёку, Борьку в нос и весело порхнула к двери.

– Мама не звонила? – успел выкрикнуть Гордин ей вслед.

– Звонила, – выскальзывая в дверь, отвечала Настя, – она там ещё на неделю застряла, на этих Сейшелах. Всё, пока, я опаздываю.

Дверь захлопнулась.

Виктор переглянулся с внуком.

– Ну что ж, сами так сами, – вздохнул он и полез в холодильник.

Спустя полчаса они сидели вокруг стола и с аппетитом уплетали фирменное Гординское блюдо – яичницу с сосисками. Несмотря на присутствие внука, безусловно вносившего определённое оживление в тихую атмосферу квартиры, наглухо отрезанной от внешнего мира новомодными стеклопакетами на окнах, Виктор никак не мог отделаться от тягостного, давящего изнутри ощущения полной никчёмности своего существования.

Нельзя сказать, чтобы ощущение это было чем-то новым в его жизни. Оно возникало периодически, во время его нередких вынужденных простоев, заполненных безнадёжными поисками финансирования и бесконечными пустыми переговорами с весьма далёкими от искусства людьми типа Аптекарева. Рано или поздно в такой период наступал момент, когда Виктору физически не хватало воздуха, аптекаревы двоились и множились перед его уставшими глазами, а театр абсурда, в котором он поневоле участвовал, принимал всё более масштабный вид, заполоняя собою все видимые уголки мироздания.

В подобный момент его не радовало уже ничто – ни новый выпуск на кассетах и DVD «Любви второгодника», ни внезапный показ «Белого утра» по Первому каналу, ни ретроспектива его фильмов в центре Москвы, в Доме Ханжонкова. Скорей, наоборот, его донельзя раздражало любое упоминание старых картин, поскольку он давно уже жил только новым своим фильмом, и ничто, кроме этого, его по большому счёту не волновало.

Виктор был прежде всего человеком процесса, результат как таковой интересовал его намного меньше. То есть, конечно, ничто людское было ему не чуждо, и он, разумеется, не без любопытства смотрел на то, как его детище выходит в свет, нервничал, ожидая реакции публики, особенно на первом показе, но все эти переживания на самом деле были жалким отголоском тех высоких эмоций, которые он переживал во время работы, когда только он один и был высшим судьёй собственного творения, мучаясь и становясь временами бесконечно несчастным, поскольку не находил единственного верного решения в движении ли актёров, в композиции ли кадра, в создаваемой ли им атмосфере сцены, а потом вдруг ощущая прилив невероятного счастья оттого, что всё же нужное решение находилось, и всё внезапно складывалось, и было понятно, что это оно и есть то искомое и лучше уже быть не может.