Происки любви

– А кто у нас папа? – уже с нескрываемым интересом спросил Саня.

– Папа у нас король, Летси Третий. А дедушка у нашей принцессы тоже, к слову говоря, был король, Мошуша Второй.

– Смотри, как ты у нас подкована, Мань! – восхитился друг детства, оживляясь прямо на глазах. – И на каком же языке эти Ташуши-Мошуши изъясняются, интересно?

– Вообще-то у них два официальных языка – сесуто и английский. На сесуто, боюсь, ты не потянешь, а с английским, я полагаю, у тебя проблем нету?

– Это правда, – скромно согласился Саня и благодушно взгромоздил упрямо трущегося кота обратно к себе на колени. – И две недели в июне я, в принципе, запросто выкрою. Где наша не пропадала! Давай звони маме. Скажи, ты меня уговорила. Пусть никого не ищет. Бесполезняк. Кто лучше меня принцессе город покажет?

– Никто! – решительно подтвердила Марина.

Глава седьмая

Мутотень

Монтажёр Люся, спокойная, полная женщина, работавшая с Гординым ещё со времён «Любви второгодника» и понимавшая его с полуслова, нажала на кнопку, и миловидное, обрамлённое тёмными вьющимися волосами лицо Марины – актрисы Кати Лобовой – застыло на экране, глядя на них с затаённой иронией.

– По-моему, сцена собралась? – вопросительно заметила Люся, оглядываясь на сидящих у неё за спиной Гордина и Юру Федорина.

Гордин промолчал, из чего опытная Люся тут же заключила, что сцена, с его точки зрения, ещё далеко не совершенна. Юра же не преминул высказаться.

– Катя очень хороша! – безапелляционно заявил он. – А Кирсанов ваш, по-моему, пережимает.

– Есть пара мест, – миролюбиво согласился Гордин, тоже почувствовавший несколько фальшивых нот в сцене.

Несмотря на это замечание, Алёша Кирсанов ему очень нравился. Мало того, у него был тайный замысел по его поводу.

Он предпринимал немало усилий, чтобы тот, уже достаточно громко заявивший о себе артист, всячески заинтересовался никому не знакомой дебютанткой Катей Лобовой, что было совсем нелегко, поскольку Кирсанов жил не один, а со своей бывшей однокурсницей, ныне известной эстрадной певицей. Но Гордин, тем не менее, при каждом удобном случае осторожно нахваливал ему Катю. Он знал по опыту, что общий градус картины может необычайно повыситься, если актёрское исполнение будет к тому же подкреплено личными взаимоотношениями артистов.

Похоже было, что в конце концов лёд тронулся. В последние дни, до того как картина встала, он всё чаще замечал, что в студийном буфете Алёша вроде бы случайно оказывался сидящим рядом с Катей. Поскольку раньше тот обычно предпочитал сидеть за столом вместе с каскадёрами, то это было вполне обещающим знаком. Правда, как отразится теперь на этих, находящихся в самом зачатке отношениях столь затянувшийся вынужденный перерыв, было совсем непонятно.

– Чуть перенервничал парень, – пояснил Гордин. – Но это небольшая беда. Мы его, во-первых, поправим на озвучании, а во-вторых, прикроем, у нас Кати полно, правда, Люся?

Люся не успела ничего ответить, так как в монтажной неожиданно объявился Речевский. Усы у директора студии висели сегодня как-то особенно уныло, и Виктору это сразу не понравилось. Эти усы издавна служили ему верным определителем директорского настроения. Не ошибся он и на этот раз.

– Плохи дела, ребята! – скорбно вздохнув, объявил директор. – У меня сведения практически из первых рук. Короче, инвестору не понравился материал, не хочет он финансировать. Так что съёмок пока не предвидится.

Соавторы переглянулись, переваривая услышанное. Новость была отвратительной. И сутью своей, и неожиданностью, и лишним напоминанием о полной зависимости от ненавистных нуворишей типа Аптекарева, малейшее изменение настроения которых моментально сводило на нет все отчаянные усилия по созданию замечательного по их обоюдному убеждению фильма.

– Как же так? – растерянно заговорил Гордин. – Он же вроде такой энтузиазм проявил! Что там произошло? Кто ему чего сказал?

Речевский развёл руками:

– Сего мне знать не дано. Пути господни, как известно, неисповедимы.

– А что именно ему не нравится? – прокашлявшись, спросил Федорин.

– Понятия не имею, – пожал плечами Речевский. – Этого мне тоже не сказали. Знаю только, что он считает эту затею пустой тратой денег. У меня, правда, есть одна мыслишка, как можно попробовать спасти ситуацию…

Директор замолчал, явно ожидая соответствующих проявлений интереса.

Однако ничего подобного не последовало. Гордину давно уже надоело в чём-либо подыгрывать какому бы то ни было начальству.

– В общем дело такое, – так и не дождавшись вопроса, несколько раздосадованно продолжил Речевский. – Аптекарев с большим пиететом относится к Нонне Поглазовой, помните, он интересовался, не снимается ли она у нас? Где-то они на какой-то тусовке встретились, как-то она ему запудрила мозги, короче, он не только финансирует её телепередачу, но даже, насколько я знаю, поддерживает это её движение – «Женское равноправие». В общем, если бы ты, Витя, поговорил с ней, дал бы ей что-то сыграть в картине, то я уверен, это бы в корне всё изменило.

– Исключено, – отрезал Гордин. – Нонну Поглазову я снимать не буду, так что говорить мне с ней не о чем. У меня, между прочим, и роли-то для неё нет, не говоря уж о том, что весь кастинг давно закончен и больше полкартины отснято. А выдумывать сейчас ради неё какого-то нового персонажа – это просто безумие. Кроме того, я вот чего не понимаю. Аптекарев большей части материала так и не видел. Просмотр у нас назначен через два дня, в четверг. По его личному пожеланию, правильно? Поэтому мы, собственно, здесь и торчим, готовимся, чтобы всё успеть собрать, звук подложить, показать в лучшем виде. Просмотра же, кажется, никто ещё не отменял?

– Пока нет, – угрюмо согласился Речевский, – но, я думаю, он отменит.

– Вот когда отменит, тогда и будем головы ломать. А может, он придёт, и всё хорошо пройдёт, разве так не бывает? Может, ему в этот раз всё очень понравится. Он ведь человек настроения, я так понимаю.

– Неправильно понимаешь, – покачал головой директор. – Он человек бизнеса прежде всего. И в Нонну Поглазову он вкладывается, поскольку считает её курицей, приносящей золотые яйца. Поэтому я тебе предлагаю…

– Давай, Володя, об этом больше не будем, – твёрдо сказал Гордин, одним взмахом руки уничтожая при этом становящийся всё более полнокровным призрак Нонны Поглазовой.

Призрак тут же с тихим всхлипом и улетучился.

– Этот вариант для меня закрыт, – удовлетворённо кивнул головой Виктор.

– Ну, как знаешь, – раздражённо пожал плечами Речевский. – Мне тебя всё равно не переупрямить. Потеряешь картину, вот и всё. Я могу ещё максимум месяц всё держать в замороженном состоянии. А потом придётся декорации ломать. Павильон простаивать не может. И где ты, спрашивается, за месяц деньги найдёшь? Знаешь, сколько я сил потратил, пока договорился с Аптекаревым?!

– Будет день – будет пища, Володя, – спокойно улыбнулся Гордин.

– Ну, как знаешь, – устало сказал директор и, не прощаясь, вышел из монтажной.

В комнате повисла нехорошая пауза.

– Что будем делать? – наконец как ни в чём не бывало осведомилась Люся. – Ещё раз посмотрим?

– Да нет, на сегодня хватит, – хмуро сказал Гордин, спокойствие которого испарилось в ту же секунду, как закрылась дверь за директором. – Продолжим завтра, с утра. Утро вечера мудренее. Ты, если можно, сбрось мне эту сцену на кассету, я ещё дома покручу, подумаю.

– Одномоментно! – кивнула Люся.

Они стояли с Юрой в вестибюле студии, не спеша расходиться, но и не произнося при этом ни слова. Они слишком давно знали друг друга, поэтому озвучивать текущие в одинаковом направлении мысли им не было нужды. Каждый из них прекрасно понимал, что гординское решение не идти на компромисс и не унижаться перед бывшей возлюбленной делало всю ситуацию с картиной ещё более драматической, но обсуждать это вовсе не собирались.