Страница 3 из 4
Увидеть в себе качества отца, принять их, простить его, мне помогла фраза «ведающей» подруги:
– Зачем тебе ехать на кладбище, чтобы поговорить с отцом? Ты и так с ним постоянно разговариваешь.
Да, разговариваю. 20 лет, когда его давно уже не было в живых, я ему высказывала обиды и учила его, как со мной надо было общаться.
Сейчас я с ним говорю через практику прощения и благодарности.
Получилось у вас простить родителей за детские обиды?
***
Он, конечно, меня любил, как умел. Он не умел проявлять любовь, прятал её где-то очень глубоко. – Ему в детстве никто не показал, как это бывает.
Он никогда не говорил о своих чувствах и, если его что-то обижало, он молчал по два – три дня. В этом я в папу. Долго я училась говорить о том, что нарушены мои личные границы, о том, что мне причинили боль.
Когда я была подростком, мама спросила меня: "Зачем ты, как помойное ведро, собираешь у всех всё плохое, выслушиваешь про всякие неприятности?"
– Мама, я не помойное ведро, я жилетка, в которую девчонки плачут.
Мне было важно, чтобы подруга с кем-то поделилась, выговорилась, чтобы ей стало легче.
Если бы папа умел проявлять любовь, я бы радовалась жизни и не обращала внимание на печали окружающих, не работала бы с особыми детьми и не стала бы психологом.
За то, что я та, кто есть сейчас, спасибо и тебе, папа, тоже.
Пока гром не грянет…
Когда моей дочке Наташе исполнился год, после прививки от дифтерии, у неё начались судороги. Две недели мы пролежали в нервном отделении.
Когда в 2 года опять надо было ставить прививку, я спросила у врача «В прошлый раз такая тяжелая реакция была. Может, не будем ставить?» На что врач мне ответила: «Это не на прививку реакция была, это просто так случайно совпало.»
Поставили прививку, я ушла на работу. Наташу оставила с бабушкой.
Через несколько часов звонок – у Наташи высокая температура.
Я у себя в процедурном кабинете в хирургии собираю ампулы – анальгин, димедрол, новокаин, беру шприцы, чтобы сразу сделать дочке укол, бегу к бабушке.
У подъезда стоит «Скорая помощь». Наташа лежит без сознания. Врач, молодой парень, говорит: «Поедем в больницу».
Едем в «Скорой». Наташа лежит у меня на коленях. Врач сидит около шофёра.
В середине пути до больницы я чувствую, что ребёнок не дышит.
Я ору: – Она не дышит!
Скорая останавливается, врач начинает что-то делать. Я, как медсестра, спрашиваю: – Чем помогать?
Подаю ему из чемоданчика то, что он просит. А потом вижу, что она серая и руки висят, как плети.
Я мысленно кричу: «Господи, если она умрёт, я не смогу жить. Забери тогда меня тоже. Я сделаю всё, что хочешь, чтобы она жила.» Это была такая мольба матери за ребёнка, такой мощный энергетический выброс, долетающий до звёзд.
Вдруг, каким-то внутренним зрением я вижу, как разворачивается белый свиток и на нём из красных букв появляются слова «Отче наш».
У нас вся семья атеисты. Бабушка и дед читали лекции в Институте марксизма. Я молитву никогда не видела, не слышала.
Я прочитала красные буквы на свитке.
Очнулась на полу Скорой от того, что врач меня толкает и говорит:
– Ты видишь, она дышит!
Он искусственным дыханием раздышал её. Мы доехали до детской больницы. Наташу забрали в реанимацию.
Просила врачей: «Пустите меня, я тоже медсестра, только что со смены в хирургии. Я не испугаюсь, я буду помогать». Но мне сказали: «Идите домой. Вам позвонят.»
Куда и зачем я пойду?
Я подошла к закрытым дверям реанимации и сидела около них, чтобы быть ближе к дочке.
В палату Наташу перевели через два дня. Ребёнка мне отдали после спинномозговой пункции и реланиума в таком заторможенном состоянии, что она ни на что не реагировала.
Моя мама принесла ей заводной вертолётик. Когда он побежал по полу, Наташа улыбнулась, я зарыдала. У дочки всё хорошо, несмотря на то, что после кислородного голодания могли быть тяжелые последствия.
Теперь я точно знаю, что, если Отца небесного попросить, он поможет. Для этого не надо ждать, когда случится какая-то трагедия, его можно каждое утро и каждый вечер благодарить за новый день.
Когда я кому-то рассказываю эту историю, мне отвечают: «Да, у нас тоже был похожий случай, когда мы прочитали молитву и всё закончилось хорошо».
Про ценности и принципы
После декрета я вышла на работу в хирургию в статусе матери- одиночки.
Почему? Потому что в 18 лет мне сделали операцию по-женски и сказали: «Если за год не случится беременность, детей у тебя не будет.»
А я с 14 лет представляла, как сильно буду любить своих детей.
Поэтому я очень постаралась успеть и родила «для себя», без претензий и обид.
В это время у нас в больнице курсанты военно-технического училища ремонтировали палаты люкс. Ухаживали за мной хорошие парни, но мне не до того было. – Ночь отдежурила, а потом весь день бегаю с годовалой Наташей на руках. Ещё умудрялась катать ногой коляску, и пока она спит, вязать себе платье.
До сих пор рука не поднимается распустить это платье. Храню, как музейный экспонат.
А тогда ещё отчим перевёз к нам своего сына в переходном возрасте. Отчим почему-то решил, что я должна обихаживать Славу также, как это делала его родная сестра. А то, что у меня грудной ребёнок, его не волновало.
С одним курсантом мы подружились, он меня замуж звал, но нашёлся тип понаглее.
Глядя на Серёжу, я понимала, что ничего общего у нас нет, мы абсолютно не совместимы. Он воспользовался запрещённым приёмом «через ребёнка» – дарил мне детскую одежду, от которой мне было тяжело отказаться. Гоняла я его от себя долго, но он упёрся, а я устала и сдалась.
Говорить нам было не о чем, всё время обсуждали свадьбу. К нам в съёмную квартиру приходили в увольнения пять парней из его роты, мы жили их заботами, все вместе отмечали праздники.
После его выпуска из училища отгуляли свадьбу. Родители его приняли меня, как родную. Он оформил документы на удочерение Наташи.
А потом мы поехали по распределению служить в Казахстан.
В поезде в туалете какой-то мужчина забыл барсетку с документами и деньгами. Серёжа её нашёл. Деньги забрал, а документы выкинул в унитаз.
Я была в шоке.
Говорю: «Ты зачем документы выкинул? Как люди через границу поедут?»
Я ещё тогда поняла, что не смогу жить с человеком, который способен на такие сволочные поступки.
Уже тогда мне надо было уходить от него, выходить из поезда на ближайшей станции и возвращаться домой.
Но у меня не хватило решительности взять и порвать всё разом.
Я тогда приняла на себя роль офицерской жены, которая едет с мужем в военный городок. Так как деньги зарабатывал только он и вся наша жизнь подчинялась законам его службы, все важные решения принимал он, а я шла за ним.
В Кустанае, где была воинская часть, Серёжа по ночам воровал картошку. Выкапывал ту, что люди посадили около своей пятиэтажки. В него хозяева кидали мусор из окон, а он всё равно копал.
А потом ему понадобился кабель. Ночью он увидел, что к антенне на крышу идёт длинный кабель, залез на крышу и потянул за него. У людей чуть телевизор из окна не выпал.
Он часто приползал с полётов на локтях во время штормового предупреждения и снежных заносов. Падал на пороге и, мне приходилось его затаскивать в комнату, чтобы закрыть входную дверь.
Нам было нечего есть, его это бесило. Он приходил домой, открывал кастрюлю с супом и спрашивал меня: «Где мясо?». На что я отвечала: «Сейчас у себя с бедра срежу».
Вот такие у нас были семейные отношения.