Страница 93 из 151
Василий Андреев часто спрашивал у жены, где деньги. Аксинья показывала на образ, висевший в углу. В первый же день она спрятала деньги за образ, боясь потерять их.
Когда Андреев, уже через три недели после начала болезни, почувствовал себя настолько бодрым, что мог подняться и пройти несколько раз по комнате, он весело сказал жене:
– А ну, покажи, чем мы откупимся на волю? Какие твои деньги, – не поддельные ли?
Аксинья подставила скамью в угол, полезла к образу, протянула руку, пошарила за образом и вдруг обернулась к мужу.
– Что за шутки шутишь ты! – вымолвила она, – даже в жар меня бросило!
Но, увидя изменившееся лицо Андреева, испуганное и слегка побледневшее, женщина поняла, что мужу не до шуток и что он уж понял то, что она боялась понять. Ни слова не говоря, Андреев встал, точно так же влез на скамью около жены и тоже стал шарить за большим образом. Но там не было ничего. Не говоря ни слова, он вернулся на свою кровать и тяжело опустился на подушки.
– Что ж это? – воскликнула Аксинья.
– Да, может, их там и не было! – глухо выговорил Андреев.
– Бога побойся, Вася! – отчаянно воскликнула Аксинья. – Что я, безумная, что ли? Их украли! Господи!
– Так кто же? Тут – сама ты говоришь – никого, кроме нас двух, за целые три недели не было. Покуда я лежал в бреду, был ли кто?
Аксинья стала припоминать, но в эту минуту смущения и ужаса она ничего не могла припомнить. Три недели просидела она у изголовья больного мужа, почти не отлучаясь, и за это время никого не бывало у них. Наконец она вспомнила, что на первой неделе болезни бывал Никита.
– Распоп Никита! – воскликнул Андреев. – Был ли он в горнице без тебя?
– Был раз! Был!
– Ну, он и есть! – воскликнул Василий Андреев. – Он первый вор всего «Разгуляя». Вот тебе наша и воля!
Аксинья опустилась на стул и зарыдала. Андреев, несмотря на слабость, стал одеваться.
– Куда ты? Нешто ты можешь идти? Да и зачем? куда?
– Нужно мне распопа, – глухо проговорил Андреев, – либо он отдаст мне деньги, либо я его на тот свет спроважу.
Он остановился среди горницы, помолчал и прибавил:
– Нет, так не годно, так ничего не будет. Ступай ты к нему, зови его ко мне! Скажи, что я при смерти, в постели; скажи: опять, мол, хуже; попроси прийти посидеть со мной. Придет сюда – уходи! Нечего тебе глядеть на то, что будет.
– Вася, что ты хочешь делать?!
– Что! Деньги взять назад или ж – в острог, в Сибирь из-за него, собаки!
– Господь с тобой!
– Чего? Ты за мной в Сибирь пойдешь?! Ну, вот и все, что мне надо.
– Ах, Вася, какой толк человека убить? Денег у него давно уж нет, – небось давно уж истратил. И тебе убийцей быть… Проклятым быть…
– Ладно, ступай, веди ко мне расстригу! – почти закричал Андреев. – Может, и удастся без греха. Скажи ему, что я его дошлю к одному купцу за деньгами. Польстится опять на воровство.
Аксинья вышла и вскоре в Разгуляв нашла расстригу, угощавшего вином несколько человек.
Никита был тоже немного навеселе и, завидя женщину, сам пошел к ней навстречу. Аксинья, стараясь быть спокойной, передала расстриге, что муж, опасно больной, просит его зайти к нему по делу.
– Надо тебя дослать – деньги сто рублей получить с купца!
– Ладно, сегодня же ввечеру приду.
Между тем Андреев в отсутствие жены через силу вышел из горницы, обошел весь домик, встретил двух или трех жильцов и попросил у них топора – лучину нащепать. Топор нашелся; он взял его и, судорожно сжимая в руке, вернулся в свою горницу.
– Злая наша судьба! Мачеха судьба! Как в книжках пишут, – бормотал он слова, слышанные от одного из своих господ.
«Не все ж он истратил в две недели! Осталось хоть что-нибудь», – думал он в ожидании жены. Аксинья вернулась с ответом расстриги.
– Хорошее дело, что ввечеру, – отвечал Андреев, злобно усмехаясь, – ночью легче будет с ним расправиться.
И муж, и жена с нетерпением ждали вечера и прихода расстриги. Аксинья несколько раз начинала уговаривать мужа ничего не делать, обещала даже найти снова денег.
– Молодой барин мне еще даст, – говорила она, – знаю, что даст: у него денег куча, Бог весть откуда. Что ему двести или триста рублей!
Но Василий Андреев сидел неподвижно и только раз вымолвил грозно:
– Коли ты, дура, не умела беречь мою волю, наше счастье, дозволила себя обокрасть, так нехай я пропадаю, в Сибирь уйду, в каторгу. Убью его и сам же о себе донесу! И пеняй тогда на себя!
Аксинья, чувствовавшая себя виноватой кругом, невольно горько залилась слезами.
Ввечеру, когда раздался внизу голос полупьяного расстриги, Аксинья вдруг бросилась к мужу, обняла его и воскликнула:
– Вася, обожди хоть день! Дай мне только сбегать к Матвею Григорьичу! Может, он даст еще денег…
– Полно, таких дураков на свете нет. Ступай в другую горницу, сиди, покуда не позову, а расстригу посылай сюда! – глухо проговорил Андреев.
Аксинья, дрожа всем телом, вышла, встретила Никиту и через силу выговорила:
– Ступай туда!
Расстрига хотя и был пьян, но все-таки заметил волнение женщины. Действительно, зная об деньгах, принесенных Аксиньей, он украл их, обшарив всю комнату, покуда Аксинья вышла на воздух, а Андреев лежал без памяти. Но Никита думал, что помимо его бывали у больного и другие и что подозрение могло пасть на десять разных человек. Он колебался одну минуту.
«Пойди докажи! Кто видел? Никто не видел», – подумал он и вошел к Андрееву.
Андреев впустил расстригу в горницу, смерил его лихорадочными глазами, показал на лавку в углу, и расстрига, глупо ухмыляясь, сел и спросил пьяным голосом:
– Чего вам? Дело, что ль, какое?
Андреев достал из-за комода топор и, заслоня дверь от расстриги, сделал к нему несколько шагов, взмахнув топором над его головой. Расстрига вытаращил глаза.
– Ты украл деньги! Или отдай, или на две части перешибу! – проговорил Андреев таким голосом, что сразу хмель вылетел из головы Никиты. Сразу заорал он на весь дом, на всю улицу и упал на колени перед Андреевым.
– Сейчас говори, где деньги? Или конец…
В голосе Андреева было столько отчаянья, что расстрига тотчас поверил, что это была не пустая угроза и что топор, поднятый высоко в больных, но крепких руках Андреева, тотчас просвистит в воздухе и раскроит ему голову.
– У Бякова, у дяди Бякова! – завопил расстрига. – Помилосердуй, сейчас принесу… Помилосердуй, все, что есть, принесу.
Василий Андреев, у которого уже явился луч надежды на полученье части денег, слегка опустил топор и задумался.
– Как это сделать? – вслух выговорил он. – Надуешь… Хоть, все равно, я найду тебя на дне морском и убью. Да ты-то этому не веришь и надуешь. Посылай мою жену к нему, а сам оставайся здесь.
Никита двинулся, чтобы встать с пола, но Андреев снова взмахнул топором и крикнул:
– Только пальцем двинь – мертвый!
И расстрига остался на полу, трусливо прикрывая голову ладонями, как если бы они могли спасти его от удара.
– Аксинья! – позвал Андреев жену. – Ступай, разыщи вора. Растолкуй ты ей, где и как найти.
И расстрига, сидя на полу, косясь на огромный топор, подробно пояснил Аксинье, где разыскать дядю Савелья, солдата Бякова, бывшего звонаря с Варварки.
– Скажи ты ему: иди, мол, сейчас к Никите и неси деньги, которые он дал спрятать, – все, мол, сколько есть, тащи.
Более часа времени просидел расстрига почти клубком на полу, а в углу горницы сидел Андреев, в двух шагах от него, с топором на голове.
Наконец раздались шаги, вошла Аксинья, а за ней Бяков. И, только войдя в горницу, дядя Савелий понял свой промах и что Никита не по доброй воле посылал за ним и за деньгами.
– Обида! – пробурчал он.
Увидя поднявшуюся со стула фигуру Андреева, дядя Савелий попятился и готов был бежать, но Андреев схватил его за кафтан, отшвырнул от двери и загородил дорогу.
– Чего ж пихаешься? – обиделся Бяков. – Ты видишь, каков я человек! – показал он на свои медали.