Страница 11 из 11
В то время большинство общеобразовательных школ в России были устроены по немецкому образцу и назывались примерно так же, как в Германии: гимназия делала упор на классическое образование, а реальное училище – на естественные науки. В Царском Селе были школы обеих разновидностей. Я поступил там в гимназию в середине 1909 г. и проучился в ней около двух лет. Здание школы выглядело тогда почти так же, как и полвека спустя, когда мне пришлось вновь увидеть его (см. рис. 62). Пока мы жили в Павловске, до которого было меньше двух миль, наш кучер каждое утро отвозил меня в школу и каждый день после окончания занятий приезжал за мной.
В моем классе были дети разного социального происхождения. Например, у нас учились князь Путятин и мальчик по фамилии Викентьев, сын местного извозчика. Эти двое часто дрались, причем начинал обычно Викентьев: он бегал за Путятиным и непрерывно выкрикивал: «Ты не князь, а грязь». В начале войны этот сын извозчика стал пехотным офицером; он был значительно старше меня и поэтому смог поступить добровольцем в армию раньше, чем я. В 1916 г. я случайно встретился с ним, – его грудь была украшена множеством ленточек – боевых наград, а на рукаве было несколько нашивок за ранения.
Среди других мальчиков в нашем классе был один по имени Соломон, очевидно еврейского происхождения; однако он был прихожанином Русской православной церкви и дворянином, то есть принадлежал к знати. У нас учился также один из нескольких сыновей местного фотографа-еврея Оцупа, который конкурировал с официальным придворным фотографом Ганом. Все четверо упомянутых мной мальчиков после революции эмигрировали.
Еще один мальчик, о дальнейшей судьбе которого мне приходилось слышать, – Книппер, племянник знаменитой актрисы Книппер-Чеховой, вдовы писателя Чехова. Он остался в Советском Союзе и приобрел известность как музыкант. Вскоре после начала Второй мировой войны я оказался в Принстоне, в доме друзей, и услышал там записи советских военных песен. Одна из них, «Полюшко-поле», показалась мне замечательной – в ней будто слышится приближающийся стук конских копыт и яростная решимость всадников, скачущих навстречу вторгшимся немцам. Песня приближается, звучит все громче и тверже, – а затем вновь затихает вдали. Я взглянул на подпись и прочел имя композитора – моего бывшего одноклассника Льва Книппера.
В нашей школе был еще один ученик, имя которого впоследствии обрело зловещую и страшную славу. Это был племянник нашего преподавателя немецкого языка Розенберга. Он учился не в моем классе, и я помню его смутно – этот парень держался очень замкнуто, но почему-то часто становился мишенью для наших снежков. Именно он во время Второй мировой войны организовал и возглавлял недоброй памяти министерство по делам восточных территорий Гитлера.
В середине 1911 г. я был принят в старший из трех подготовительных классов Императорского училища правоведения в Санкт-Петербурге. Это было одно из двух «учебных заведений для привилегированных», принимали туда только детей наследственной знати. Из военных учебных заведений ему соответствовал Пажеский корпус.
Первым в училище назывался самый старший класс; вместе со вторым и третьим он составлял трехгодичный старший курс университетского уровня; стоячие воротники форменных тужурок его студентов были отделаны золотым галуном, отличавшим их от студентов четырехгодичного младшего курса уровня средней школы – учеников четвертого, пятого, шестого и седьмого класса, – галун у которых был серебряный, как у меня на фото 17. Эта фотография сделана, когда мне было шестнадцать лет и я учился в пятом классе Училища правоведения. Отвороты на рукавах и воротник моей тужурки были зелеными. Ученики Императорского лицея носили точно такую же форму, ее можно было отличить от нашей только по цвету (их цвет – красный).
Вне стен училища студенты обоих учебных заведений зимой должны были носить безупречно белые перчатки из свиной кожи и треуголки – треугольные шляпы вроде тех, что присутствовали в парадной форме старших морских офицеров большинства стран. Говорят, одна английская гувернантка, только что приехавшая в Санкт-Петербург, была очень удивлена молодостью и количеством на улицах людей, которых она приняла за русских адмиралов.
Такое облачение, должно быть, отлично годилось для студентов в те времена, когда все они могли позволить себе разъезжать по городу на лихачах (дорогих извозчиках в колясках или санях с особенно быстрой лошадью). А вот в набитых электрических трамваях – транспортном средстве, которым по финансовым соображениям пользовался я сам и многие мои одноклассники, – оно было в высшей степени непрактичным.
В училище действовала военная дисциплина. Директором училища традиционно назначался генерал-майор в отставке, а инспектором по делам учащихся – отставной полковник. В мое время директором был генерал Мицкевич, поляк, а инспектором – полковник Гольтгауэр – балтийский немец. Оба они ходили в форме. Мы должны были отдавать по-военному честь не только им, но и любому мальчику старше нас классом, которого нам случалось встретить на улице.
Считалось, что училище должно готовить юристов для Министерства юстиции. На самом деле мало кто из выпускников выбирал профессию юриста, большинство шло служить по ведомству иностранных дел. Училище было основано немецким герцогом Ольденбургским, который женился на сестре царя Александра I, поселился в России и был пожалован всеми правами члена императорской семьи и титулом принца Ольденбургского. Его сын, носивший этот же титул, был попечителем нашего училища – чем-то вроде всесильного попечительского совета в лице одного человека.
Наш Ольденбургский слыл человеком, мягко говоря, эксцентричным. Так, например, в период революционных волнений 1904–1905 гг. он решил, что директор училища недостаточно делает для искоренения в его стенах левых настроений. Недолго думая, он разрешил студентам самим исключать одноклассников или налагать на них менее серьезные наказания по результатам общего голосования в классе. Были избраны президенты классов, которые должны были работать вместе с директором и студентами первого – старшего – класса. Последние имели право провести расследование и пересмотреть любое суровое наказание. Но если решение было одобрено, то оно уже становилось окончательным – директора достаточно было просто поставить в известность.
Уже через несколько месяцев в училище было уничтожено всякое дыхание левой мысли. Тем, кто занимался охотой на ведьм, некого стало преследовать, и они обратили свою нерастраченную энергию на то, что в Америке называют «хэйзингом» (hazing), а в России прежде называли «цук».
Мне представляется чрезвычайно интересным, что демократическая Америка терпимо относится к традициям хэйзинга, принятым во многих американских школах и университетах, тогда как подавляющее большинство интеллектуалов императорской России протестовало против них и считало их унижающими человеческое достоинство.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.