Френдзона для бэдбоя

— Уточек… — повторяю, пытаясь отдышаться. Утыкаюсь носом в вязаную шапку. — Я чуть не поседел. Ты смерти моей хочешь?

— Не ругайся, папа, — Кнопка запинается, выговаривая последнее слово, затем виновато прячет лицо у меня на плече.

К нам подбегает Мари.

— Вы в порядке?

Она бегло осматривает Костю и, потрепав мальчишку по волосам, поворачивает Кнопку к себе, порывисто целует чуть вздёрнутый носик и принимается утирать разводы ягод, больше не обращая внимания на происходящее вокруг.

— Мы больше так не будем, — насторожено и немного грустно обещает Костя, теребя карманы тонкими пальцами, словно почувствовав себя здесь лишним.

Одинокий, неприкаянный мальчишка. Я слышу, как он часто дышит, вижу поникшие плечи и уже собираюсь вытянуть руку, чтобы притянуть и этого ребёнка к себе, когда из-за высоких зарослей чертополоха показываются Лина с Германом.

— Мам! — шмыгает он носом, со всех ног бросаясь к Соколовской.

Она падает на колени, ловит худощавое тело сына в объятия.

— Я здесь милый, — шепчет успокаивающе. — Всё хорошо.

Рядом присаживается мой запыхавшийся шеф.

— Поедем домой? — Костя через плечо своей мамы умоляюще смотрит на Германа.

Тот присаживается рядом и, приобнимая Лину, ласково ерошит тёмную макушку. Впервые в жизни вижу шефа таким. В его глазах забота, страх, уязвимость.

— Всё, что захочешь, приятель. Только не пугай нас с мамой так больше, хорошо?

— Макс, я поеду с ними?

Переплетаю наши с Мари пальцы в крепкий замок, не в силах заставить себя отпустить их.

— Конечно. — Нехотя поднимаюсь на ноги. — Я поеду следом.

Герман отдаёт ключи Соколовской.

— Идите к машине. Сейчас догоню.

Расправив плечи, выжидающе сморю на него, требуя объяснений. По тому как нахмурены густые брови несложно понять, что шеф чем-то рассержен.

— Я на днях собираюсь сделать Лине предложение, — сообщает он с осуждающим превосходством. — А ты долго ещё думаешь держать Марьям в подвешенном состоянии?

— Так не терпится меня уволить? — хмыкаю, в душе давно простившись с этой работой. Гори оно всё синим пламенем.

— Сплю и вижу, как возьму на твоё место кого-нибудь глубоко семейного.

— Тогда мне придётся вас расстроить… — С усмешкой вытаскиваю из кармана куртки бархатную коробочку. — И я даже уже придумал, как вручить ей кольцо так, чтобы это предложение дошло до наших правнуков.

Эх, Рома, Рома, Роман…

Мари

Ксюша машет нам ручкой, семеня в подъезд за Амилем.

— Пока, Макс! Маму чтоб быстро вернул!

Малышка, убедившись, что тучи развеялись, а попа битой не будет, снова зовёт отца по имени, хитро стреляя глазками.

— Слушаюсь! — Дурашливо салютует он, накрывая ладонью моё плечо, и добавляет уже серьёзным шёпотом — Называется, почувствуй себя подростком. Еле отпросил тебя на прогулку.

Мартышев ведёт меня в сторону парка. Как только мы остаёмся наедине, повисает молчание. Улицы гудят, а между нами становится как-то неестественно тихо. Настороженно тихо я бы даже сказала.

Лёгкий ветерок гоняет листву. Пахнет сырым асфальтом, свежей выпечкой из ближайшей кофейни, бензином и скорыми холодами. Вдыхаю полной грудью влажный воздух, путаясь в толчее незаданных вопросов. Теперь, когда появилась возможность, не хочется спрашивать ничего. Так, наверное, и бывает если в глубине души боишься ответов.

Странное чувство. Взамен схлынувшему страху приходит неопределённость с нервирующим ощущением, что мы бредём посреди тёмной улицы, рискуя в любую секунду расшибить себе лоб. Ругаться не хочется, но возвращаться домой ни с чем — тоже.

Втайне надеюсь, что Макс избавит меня от необходимости заговаривать первой, потому что я стесняюсь, теряюсь, совершенно не знаю, с чего начать!

Надежда умирает последней — вспоминаю крылатую фразу, когда мы проходим центральный фонтан, аллею классиков и мост на пруду, а он до сих пор, как воды в рот набрал.

— О чём думаешь? — стараюсь голосом не выдать переживаний.

— Волнуюсь.

Его лицо остаётся непроницаемым.

— Не очень на тебя похоже.

Кусаю губы от адской неловкости. Там, на раздаче, Макс был собой! Уверенным в себе и дерзким.

Может, я его угнетаю? Ну, бывает же так, что тяжело нести и жалко бросить? И знакомство с родителями, это не показатель. Первый раз у нас тоже был фееричным, для меня так вне сомнений. Его же это не удержало. Что могло измениться?

Ксения.

Она его кровь, его первенец. А я кто? Довесок, который не вписывается в привычную жизнь. Постоянство, быт, тихие семейные вечера… про него ли оно всё?

— Я сам не свой, — с толикой удивления подытоживает он, кривовато ухмыляясь.

— Есть повод? — отзываюсь надтреснуто.

— Это ты мне скажи.

Так, я не поняла… Макс сейчас в нападение так грамотно пытается уйти? Мне как будто оправдываться предлагают, а я всё никак не соображу, где провинилась.

— Дай подумать, с чего б начать? — вскидываю брови, мысленно поражаясь с его непонятливости.

Это что за замашки такие, а? Явился весь такой самоуверенный. За неделю всем зубы заговорил, толком привыкнуть к себе не дал и снова шею на других сворачивает… Ловелас чёртов! А мне, получается, надо закрыть на всё глаза? Таков рецепт счастья?

Нет, я так не смогу. Даже если сильно хочется — не умею притворяться.

— Обсудим планы на будущее? — находится он, не давая затянуться повисшей паузе.

— О, так ты видишь меня в своём будущем?

Вопрос жалким отзвуком тонет в шелесте листвы. От обиды на глаза наворачиваются слёзы.

— Мне кажется, я это как только мог показал.

— Ага, сегодня было особенно доступно.

Макс останавливается, с силой растирает ладонями лицо, нагнетая во мне чувство вины. Одно непонятно — а собственно за что?

— Подожди… — усмехается, сжимая пальцами переносицу. — Это из-за Любы, что ли?

Люба. Вот, значит, как её зовут. Запомнил.

— О тебе говорят, что ты ни одной новой юбки в офисе не пропустишь.

— Говорят, — цедит Макс, срывая с нижней ветки лист клёна. — А если скажут, что у меня роман с твоей подругой, тоже полезешь проверять?

— Вряд ли, — осекаюсь, нервно покусывая нижнюю губу. Его ответ звучит так убедительно, но разве я уже не обжигалась? — Лина меня за столько лет ни разу не предавала.

— А я предавал?

Его вопрос звучит так абсурдно, что меня корёжит внутри. Приятного мало, когда тебя считают за дурочку.

— Дай подумать… — в притворном раздумье стучу пальцами по губам. — Где ты был пять лет, мерзавец?! Почему тогда не приехал?

Оставляю маленький шанс, возможность быть со мной искренним.

Пусть расскажет про девушку, про то, что брякнул, что мы теперь встречаемся, просто так, чтобы не обидеть. Я бы поняла. Честно. Таких, как я с родителями знакомят, только обретя финансовую независимость. Не все как Амиль готовы пожертвовать своим будущим: отказаться от нормального образования, наплевать на личную жизнь, жить чужими проблемами, всего лишь, чтобы поступить так, как диктует сердце.

— Ногу сломал. В гипсе особо на мотоцикле не покатаешься, — отвечает Макс, но как-то зло и сухо. Порыв ветра швыряет мне волосы в лицо, не давая как следует рассмотреть выражение его глаз. — Знаешь, я никогда не питал иллюзий по поводу своей репутации. По большому счёту она вполне заслужена. Но почему-то был уверен, что, если буду искренним, любящий человек это сможет почувствовать и поверит мне, а не сплетням. Выходит, я неубедителен.

— Не переживай, — шепчу, отодвигаясь, чтобы заглянуть ему в лицо. На этот раз мой голос звучит увереннее. — В кафетерии было более чем эффектно.

Мартышев в бессилии закатывает глаза.

— Я тоже видел, что понравился этой Любе. Ну так что теперь, рычать на всех? Мне показалось, что заказать признание любимой самый простой способ убить двух зайцев: и выразить незаинтересованность ею, и сделать приятное тебе. — Резко разворачивает меня к себе за плечи. Психует. — Мари, я не понимаю намёков. Можешь прямо сказать, что опять не так?