Страница 2 из 13
В начале 1901 года The A
Однако все комментаторы отмечали, что кончина королевы знаменовала собой поворотный момент в истории страны. «Теперь мы не так уверены в собственном положении, – заявляла газета The Times. – Может статься, наша движущая сила… как нации – исчерпана». Вскоре после смерти Виктории раздались голоса, предсказывающие и уход викторианских идеалов, викторианского духа. В своем обращении к парламенту лидер консерваторов в палате общин, Артур Джеймс Бэлфур, провозгласил «конец великой эпохи».
Прошло совсем немного времени, и пал еще один столп викторианской правящей элиты. В июле 1902 года по причине плохого самочувствия ушел с поста премьер-министра лорд Солсбери: сердце и ноги политика больше не выдерживали непомерного веса его гаргантюанских габаритов. С тех самых пор, как партия либералов раскололась по вопросу об ирландском самоуправлении в 1886 году, а либеральные юнионисты перебежали к партии-противнику, этот гранд-тори контролировал всю политическую жизнь страны, лишь три года из шестнадцати не занимая кабинет премьера. Консервативный аристократ старого разлива, он испытывал отвращение к демократическим тенденциям нового времени и видел миссию своей партии в том, чтобы представлять и защищать интересы «правящего» класса землевладельцев, поддерживая status quo. «Что ни делается, все к худшему, – повторял он свое самое знаменитое политическое высказывание, – а потому в наших интересах, чтобы делалось как можно меньше всего». Солсбери умер в следующем году, и некоторые обозреватели увидели в его кончине предвестие развала Британской империи; другие же считали, что эта смерть подводит окончательную черту под викторианством.
Однако консерваторы, скроенные по лекалу Солсбери, отчаянно старались не замечать закат старого порядка. Викторианские ценности, включая принцип laisser-faire (невмешательства) в экономике и политике, а также центральное место аристократии, короны, англиканской церкви и имперской идеи в государстве, оставались для тори священны. И хотя либералы представляли коммерческие и диссидентские слои населения Англии, очень мощный аристократический элемент внутри партии проявлял приверженность идеалам свободного рыночного капитализма еще более страстно, чем их политические противники.
Пассивность обеих ведущих сил отражала инерцию политической системы. Мажоритарная система выборов практически исключала шансы на победу для новых партий. Вследствие этого власть десятилетиями принадлежала или консерваторам, или либералам. Избирательное право распространялось на мужчин, плативших не менее десяти фунтов стерлингов годовой ренты или владевших землей эквивалентной стоимости, а это означало, что 40 % англичан, а также абсолютно все женщины страны в выборах не участвовали. А поскольку членам парламента не платили жалованья, лишь состоятельные граждане могли позволить себе баллотироваться на выборы в палату общин. Невыборная и контролируемая тори палата лордов либо отвергала законодательные инициативы избранных народом депутатов нижней палаты, либо видоизменяла и уже потом передавала на подпись монарху. С виду «конституционный» монарх, глава британской церкви, армии и аристократии (и к тому же один из крупнейших землевладельцев), обладал еще и большой исполнительной властью, так называемой «королевской прерогативой», и в частности, мог снимать и назначать премьер-министров.
В противоположность английским политикам образованная верхушка радовалась окончанию викторианской эры и с упоением разрабатывала планы развития нового чудного мира. Герберт Уэллс сравнивал королеву Викторию с «массивным пресс-папье, полвека придавливающим умы людей… Стоило сдвинуть его, и идеи беспорядочно разлетелись во все стороны». Радикалы вроде Уэллса употребляли эпитет «викторианский» в уничижительном смысле, приветствуя приход более справедливого и разумного века. Либеральный экономист Дж. А. Гобсон замечал, как много вдруг появилось людей, «полагающих своим долгом и одержимых желанием задавать такие вопросы, которые их родители считали шокирующими, и требовать на них ясных и вразумительных ответов». В чем заключается роль государства? Для чего нужна империя? Почему женщины и рабочий класс не участвуют в выборах? В чем причины политического и экономического неравенства и как с ним бороться?
Попытки ответить на эти вопросы породили изобилие политических и культурных движений. Основывались социалистические, анархистские и феминистские группы, процветали тред-юнионы (профсоюзы). Некоторые интеллектуалы обращались к религиозным учениям вроде теософии[8] или занимались отдельными аспектами политической жизни, протестуя против вивисекции или прививок. Многие реформаторы ждали, что путь к светлому будущему укажет наука. И хотя радикально настроенные мыслители ратовали за разные подходы, Беатрис Уэбб, социалистка фабианского толка, полагала, что цель у них одна. «Вся нация, – писала она, – движется к социальной демократии».
На смену ушедшим гигантам викторианской политической элиты пришли люди, не дотягивающие до их масштаба. Виктории наследовал ее старший сын Эдуард, по словам молодого члена парламента от консерваторов Уинстона Черчилля, «наконец-то получивший пас». Эдуард родился в 1841 году и обладал внешностью, исключительно подходящей для XIX века: густые усы и внушительная фигура. Он был любителем сигар, женщин, сплетен, анекдотов и военной формы, однако главной его страстью всегда оставалась еда. Тон его правлению задал тот факт, что коронацию пришлось отложить из-за болезни монарха, вызванной кулинарными излишествами. Придворные нередко испытывали неловкость из-за очевидного монаршего переедания – учитывая, что изрядная доля его подданных жила в бедности.
Эдуард обладал характерной для Викторианской эпохи натурой, отличался весельем, энергичностью и вечно приподнятым настроением. Очевидцы описывали его «ревущим словно бык», когда он давал волю своей «наследственной ганноверской раздражительности». По многим своим политическим взглядам он также принадлежал прошлому веку. Например, отвергал идею даровать колониям автономию в рамках империи. При этом, по сравнению со своей горячо преданной консерваторам матерью, был скорее нейтрален в отношении партий и не особенно стремился вмешиваться в деятельность правительства и парламента. Впрочем, новый король настойчиво желал влиять на внешнеполитические решения. Большинство английских королей нового времени не могли бы похвастаться дипломатической подготовкой Эдуарда: он владел несколькими европейскими языками и гордился тем, что он «добрый европеец».
Викторию не слишком радовал гедонистический образ жизни старшего сына, однако любезность, элегантность и любовь к появлению на публике снискали ему немало поклонников. Когда коронация все-таки случилась, ее повсюду праздновали с большим воодушевлением, а Эдуард оставался популярной фигурой на протяжении всего своего правления. Писатель Дж. Б. Пристли, выросший в Эдвардианскую эпоху, вспоминал, что король повсеместно вселял энтузиазм, и считал, что Эдуард был самым любимым английским королем после Карла II. Английские газеты преимущественно правого толка представляли короля этакой иконой, через которую все могли причаститься власти и наслаждений.
7
Буквально «Ежегодный реестр», основан Эдмундом Берком в 1758 г. В нем собирают и анализируют важнейшие события в политике, экономике и культуре за минувший год.
8
Это течение было основано Еленой Блаватской в конце XIX в. в США.