Страница 14 из 17
Едва корабль вошел в залив, волны стали ниже, и я кое-как очухался. На этот раз, лишь только миновав Иглу, мы как бы скользнули домой – плавно, как стрела по направляющей арбалета. Пустяковая милость. Я перестал стонать и начал паниковать – но кругом, на голубых водах, не наблюдалось ни единого вражеского судна.
Что хорошо в дерьмовых баржах – каждая уникальна, двух одинаковых не сыскать. Нас ни с кем не могли перепутать в Городе, но я все равно беспокоился о том, каков будет прием. Во-первых, мы не были похожи на имперских солдат. Во-вторых, кто бы ни был главным в Городе, он, вероятно, уже усёк: внешность может быть обманчивой. Кроме того, дерьмовый флот не являлся государственной тайной и наш таинственный гениальный враг легко мог выведать о нем, реквизировать его и забить его до планшира вооруженными людьми. Пока мы не подойдем близко – скажем, ярдов на семьдесят, – в Городе никто не поймет, что мы – это мы, хорошие ребята. А стрела спокойно пролетает ярдов сто пятьдесят. Но если бы я скомандовал всем пригнуться, комитет стражи бы не увидел темных лиц и имел все основания начать обстрел.
Неловко, но никакого комитета не оказалось. Причалы были на диво пустынны: ни пришвартованных кораблей, ни докеров, никто не слонялся без дела и не торговал всякой всячиной. Я почувствовал себя так, словно проглотил кусок льда.
Я плыл на головной барже. Мы ткнулись носом в причал, кто-то перепрыгнул через него с веревкой и привязался. Трап с грохотом ударился о камень. Храбрости я так и не нажил.
– Нико, – сказал я, – сходи разведай, есть ли там кто.
Он бросил на меня скептический взгляд, но приказа не ослушался. Никто не спешил следовать за ним. Пройдя по набережной около ста ярдов, он замер, огляделся; затем я увидел, как он помахал кому-то, кого мы не могли видеть. Ребята, обступив меня, чуть ли не звенели от напряжения – в любой момент готовые рвануться к веслам и налечь на них изо всех сил. Нико, переговорив с кем-то, кивнул – и потрусил обратно к нам.
– Там начальник порта, – известил он. – Забаррикадировался в своем кабинете. Но нас встретит.
Выдохнув, я отдал приказ высаживаться. Подошли и остальные баржи. Лесовоз пока стоял в сторонке – как толстушка, пришедшая на танцы. Начальник порта, в кольчуге и шлеме, коим с виду было сто лет в обед, подошел встречать нас; пока Нико не представил меня напрямую, он даже и не обратил на меня внимания.
– Где все? – угрюмо поинтересовался я.
– Ушли, – в тон мне отозвался портовый. Обрадованным его назвать было никак нельзя. – Как только услышали, что происходит, – ломанулись сюда, стали занимать все суда, что тут стояли. Тут настоящее побоище было – никогда не видел ничего подобного.
– И что, ни одной посудины не осталось?
Он хохотнул.
– Расхватали всё до последней лодки. Никто не стал морочиться с курсом – лишь бы подальше отсюда. Кому не хватило места на борту – вернулись на холм, к храмам. А что толку-то.
Портовый уставился на меня так, будто взглядом хотел достать до самой души.
– Куда бы вы ни направлялись – возьмите меня с собой. У меня есть деньги.
– Мы никуда не собираемся, – сухо отчеканил я.
Он так и вытаращил глаза; он явно лишился дара речи. Удалившись тем же путем, которым вышел, он оставил гавань в наше распоряжение. Справедливо.
Стоя на причале, я прикидывал дальнейший план – до тех пор, пока Нико о себе не напомнил:
– Ну, Город все еще стоит. Что теперь делать будем?
Это выдернуло меня из размышлений. – Кому-то надо взять на себя роль самого главного. Как думаешь, кто бы это мог быть?
На такие вопросы ответы у Нико отскакивают от зубов.
– В отсутствие высокопоставленного военного офицера это будет префект города.
Фаустин. О господи. Нет молотка забить гвоздик – стучите по нему каблуком старого ненужного ботинка.
– Сходи за ним, – сказал я.
– А разве не мы должны…
– Ситуация чрезвычайная. Посылаю тебя, потому что ты – вежливее.
Нико стоял дуб дубом, и вид у него был абсолютно беспомощный.
– Пошевеливайся, Нико…
Он пожал плечами и убежал. Отвернувшись от Города, чтобы не смотреть на него, я стал раздавать приказы. Это меня успокаивает, а дел накопилось много.
Первым делом мы выволокли баржи из воды на причал и пробили дыры в их днищах – ничего такого, что мы бы не могли починить, но достаточно, чтобы какие-нибудь отчаявшиеся граждане не опередили нас. Наскоро разгрузив лесовоз, мы снова отправили его по волнам – подальше от гавани; отвечать за него я оставил на борту пяток моих лучших сержантов. Затем я разделил людей на восемь отрядов, по пятьсот душ в каждом. К тому времени как я закончил, Нико пришел, ведя под руку бедного старого Фаустина.
Тот был пьян. У него были с этим проблемы и в лучшие времена. Ничего страшного. Помахав мне рукой, префект одарил меня широкой сумасшедшей улыбкой. Чтобы в таком виде он не попался слишком многим на глаза, я оттащил его в какой-то сарай, где хранились остатки снастей, усадил на большой моток веревки и спросил:
– Что случилось?
Он только ухмылялся мне, так что я врезал ему. Потом помог ему подняться с пола и спросил еще раз.
– Паскуда, – пробормотал он, ощупывая челюсть. – Что с тобой не так?
– Рассказывай, что случилось.
Он рассказал. Все началось с сообщений о том, что банда из примерно пяти тысяч дикарей появилась из ниоткуда и стала жечь фермы на дальней стороне склона Спендона. Совет провел внеочередной сбор. Генерал Приск решил, что лучшая защита – нападение, мобилизовал всю стражу и ушел в карательный поход, сказав, что долго не задержится – задачка проще пареной репы.
Несколько дней спустя часовые на башнях узрели, что, похоже, армия возвращается. Фаустин велел открыть ворота, вывести людей на улицы, развесить гирлянды по всему Ипподрому, убедиться, что на вечеринках будет достаточно еды и питья. А потом, сказал он мне, удача, должно быть, повернулась к нам лицом, совсем чуть-чуть. У одного клерка из Военного министерства было какое-то срочное дело, и ему позарез нужна была печать Приска. Вместо того чтобы ждать, пока армия вернется домой (и тогда все будут заняты, крича «гип-гип-ура», и никакой работы не сделаешь дня три), он свистнул карету курьерской службы и выехал армии навстречу. Он подкатил довольно-таки близко – и тут осознал, что дела плохи: люди в солдатской форме были не того цвета.
Развернув карету, бедняга клерк погнал обратно во весь опор. Около сотни солдат врага отправились за ним, но лошади у курьеров – бестии быстрые. Фаустин гордо стоял у ворот, когда клерк вбежал, крича как сумасшедший – закрыть ворота, закрыть ворота! Фаустин этого человека хорошо знал – напрочь лишенный воображения посредственный тип, самый скучный робур на свете. Поэтому ворота закрыли – решетка опустилась за несколько ударов сердца до того, как вражеская кавалерия добралась до нее. К тому времени, конечно, люди на стене смогли увидеть молочно-белые лица под шлемами. Два вахтенных сержанта рванули вниз по крепостному валу к другим воротам. Защита Города висела на волоске, но все входы сумели-таки вовремя закрыть.
Даже в таком форс-мажоре Фаустин смог собрать двести человек стражи – само собой, они были рассредоточены по всему Городу. Совершенно случайно в радиусе слышимости его голоса оказалось аж сорок, или даже чуть больше. Префект отправил их всех на Стену – заранее зная, что он в полной заднице.
Голые статистические данные широко не известны, но они есть в книгах, где любой может их прочитать. Сухопутные стены достигают тридцати восьми футов в высоту и восемнадцати футов в толщину у основания. Ворота – это десять слоев дуба, уложенных крест-накрест, так что их нельзя взять на раскол; каждая из восьми петель весит четверть тонны. Если врагу никто не будет мешать, он сможет взломать и пробить их за полчаса (при наличии неограниченной рабочей силы и соответствующего инструментария) или сложить побольше хвороста и сжечь их к чертям за день. За первым Рубиконом его ждет полоса шириной в двадцать пять ярдов между Сухопутными стенами и Внутренней Чертой (высота – двадцать шесть футов, толщина – пятнадцать). Идея в том, что любой, кто дойдет до этой Черты, будет в считаные секунды расстрелян из осадных машин и луков где-то на крепостных валах – где негде укрыться и некуда бежать. Организация обороны – выше всяких похвал, пока у вас есть хотя бы горстка стрелков. Чего, конечно, у Фаустина не нашлось.