Прокаженные. История лепрозория

– Здрасьте, – сказал человек, снимая шапку и разглаживая волосы с таким видом, будто еще не знал, позволят ли ему здесь остаться.

– Что ж вы стоите, садитесь, – сказал Петя.

Человек снял мешок, поставил палку в угол и сел на скамью с такой осторожностью, будто боялся, как бы она не развалилась от его прикосновения.

– Вы больной? – спросил Петя, осматривая человека.

– Как вам сказать… можно сказать – больной… Прокаженный я.

– Значит, вы лечиться приехали?

– Как вам сказать… на жительство пришел… Мне-то лечения, может, и не надо, а вот только бы жить.

– Кто вас сюда послал?

– Да я сам.

– Вы сами пришли в эту комнату?

– Доктор послал меня…

– Туркеев?

– Полный такой, бритый, я у него на том дворе был.

– Пыхачев. Это – не доктор, а завхоз лепрозория.

– Мне-то все равно, лишь бы начальство.

– Ну что ж, поселяйтесь. Эта вот койка – ваша. Тут жил до вас прокаженный, который выздоровел. Недавно уехал отсюда.

– Выздоровел? – удивился человек.

– Да.

– А часто тут выздоравливают, прокаженные-то?

– Очень редко.

– А вы тоже прокаженный, молодой человек?

– Тоже.

– И у меня вот проказа… Ну, да я про себя ничего не говорю, нас тут двое будет… так я из-за того, другого, а не из-за себя. – Он помолчал и потом добавил:

– Поздно уже… Отсюда до нашего села двадцать пять верст, а прошел я их скрозь пешком – поэтому и запоздал так… а фамилия моя, молодой человек, Кургузкин. Так и называйте меня – Кургузкин.

Утром Кургузкин поднялся рано, когда Петя и Дружок еще спали. Он расчесал волосы, поправил одежду и принялся осматривать комнату. Кургузкин нашел ведро, чайник, сковороду, примус. Он взял ведро и пошел разыскивать колодезь. Возвратясь с водой, он вымыл оставшуюся на столе со вчерашнего дня посуду, подмел комнату и, не зная, что ему делать дальше, сел на скамью.

– Я бы сам, – сказал Петя, проснувшись и заметив наведенный в комнате порядок.

– Это ничего, молодой человек, – как будто поняв его, сказал Кургузкин, – проснулся я нынче рано, и делать мне нечего, а вам спать – в охотку. А ежели вы беспокоитесь насчет чего, так не надо, – скажите только, я и сделаю.

С этого дня в доме номер восемь на одного человека стало больше. Если Петя никогда не питал никаких симпатий к Арлюку, то в Кургузкине он нашел существо, с первой же встречи ставшее для него чем-то вроде не то матери, не то няньки. Встречаются иногда люди, которые не могут жить без заботы о ком-нибудь другом. Если отнять у таких людей возможность добровольных хлопот и забот, это стремление нянчить кого-нибудь, – то жизнь покажется им пустой и скучной. К таким людям принадлежал и Кургузкин.

В первые дни Петя пытался помогать ему – например, мыть посуду, но каждый раз тот мягко отстранял его и улыбался своей странной, несмелой улыбкой, обезоруживавшей Петю.

Кургузкин величал Петю Петром Александровичем, Петя его – «дядя Кузьма», и оба были весьма довольны друг другом.

Так прошла неделя с того момента, как впервые пришел Кургузкин. За это время он успел два раза побывать в амбулатории на освидетельствовании. У него нашли бугристую форму проказы и выдали лекарство, но к лекарству Кургузкин не прикасался. Он находил, что лекарства «ни к чему», а раз ни к чему, то зачем человеку утруждаться по-пустому и утруждать других? Кургузкин относился пренебрежительно не только к лекарствам, но и к своей болезни.

Может быть, потому, что «бугры» не особенно его беспокоили и язвы на его теле не вскрылись. Так или иначе, Кургузкин почти не считал себя больным. Он относился с полным равнодушием не только к слову «проказа», но и к самой болезни и к больным, как будто все это должно быть в порядке вещей, как будто все это давно предрешено, предначертано и должно существовать среди людей, как и тысячи других неприятностей.

Кургузкин казался Пете удивительным. Что это – высоко поднявшаяся воля, ставшая выше страха, или сила привычки, выковавшая в нем столь безразличное отношение к болезни, перед которой трепетало человечество всех времен и народов? Развитая ли в высокой степени внутренняя культура этого человека или его невежество? Петя не мог разрешить этих вопросов. Теперь он писал свой дневник, не стесняясь присутствия в комнате другого человека, как стеснялся при Арлюке. Кургузкин не мешал Пете, когда тот открывал тетрадь и брал в руки перо. В такие минуты Кургузкин старался не нарушать тишины и вообще ничем не отвлекать Петиного внимания, так как с большим уважением относился к его занятиям.

Так прожили они в дружбе и согласии три недели, и за эти три недели популярность Кургузкина выросла в лепрозории, как ни у кого и никогда. Он привлекал внимание обитателей больного двора своей подвижностью, стремлением своим сделать каждому приятное, услужить всем, обходиться со всеми ласково, предупредительно. Первое, что он сделал, – это украсил скворечником дом номер восемь. Скворечник понравился обитателям дома номер два, и тогда Кургузкин сделал скворечник и для дома номер два. Через небольшой промежуток времени почти все постройки больного двора были утыканы скворечниками.

В первые дни Кургузкин бродил по лепрозорию, долго останавливался перед домами, осматривал их, приглядывался к людям, заходил на здоровый двор. Его внимание привлекали машины, скотина, постройки, все хозяйственное добро лепрозория. Один раз он ушел в степь и долго бродил там, а возвратившись, сообщил Пете:

– Земля здесь сильная, целая земля.

Кургузкин проявлял к лепрозорию какой-то особенный интерес, какого не проявлял никто. Он расспрашивал каждого обитателя больного двора о том, как тут живется, много ли требуется иметь денег и чем здесь надо заниматься человеку, ежели он пожелает сюда перебраться.

Ему говорили: денег никаких не требуется, так как больных содержит казна, и заниматься тоже ничем не надо, потому что здесь все люди – больные, а больные, известное дело, какие работники! Если кто в состоянии – тот может летом на поле работать. А в общем, кормят хорошо и уход – что надо.

– Так-таки никто и ничем не занимается? – удивился Кургузкин.

– Если знаешь какое рукомесло – можешь им заниматься – твое дело, принуждать же никто не станет.

Кургузкин относился к этим объяснениям с недоверчивостью, будто над ним шутили. Почему казна кормит и одевает? Почему бесплатно? В конце концов он все-таки удостоверился в столь невероятном явлении и сделал вывод: жить можно. Но как же все-таки без работы?

Кургузкин, по-видимому, изнывал без дела. Его угнетала эта праздность, может быть, гораздо больше, чем болезнь. Засоренная и обросшая травой площадка около дома номер восемь была тщательно вычищена им, выметена и приведена в порядок, будто готовил ее к смотру. Потом взялся за площадки соседних домов. Потом начал приводить в порядок дорожки на больном дворе. Он буквально не выносил безделья и все куда-то рвался, куда-то спешил, что-то придумывал.

Однажды он сказал Пете:

– А скучно здесь, Петр Лександрыч, – должно быть, сильно томится народ здешний. Главное – никуда ни уйти, ни уехать.

– Конечно, это не в городе, – сказал Петя, – в городе и театры есть, и кино, и народу много, и гулять всюду можно, а здесь где погуляешь?

Как-то раз Петя спросил Кургузкина:

– А где ваш товарищ, дядя Кузьма?

– Товарищ мой… Да он мне не товарищ, Петр Лександрыч, а благодетель и покровитель мой.

– А кто ж он такой?

– Да такой же, как я, тоже прокаженный, только мается он от хвори своей уже шесть годов, и мается как на огне… Измотала она его вконец, на человека стал непохож. Как на кого нападет…

Однажды Кургузкин исчез. Исчез он так же внезапно, как появился. Петя был удивлен и огорчен. Он ждал его каждый день, быть может, так же, как ждал в назначенный день свою мать. Но Кургузкин не являлся. Прошла неделя, вторая, третья… Наступила уже настоящая весна, в поле появились цветы.

Пыхачев готовился к посевам, – Кургузкина все не было. Наконец Петя решил больше не ждать и примириться с тем, что ему снова придется остаться одному во всем доме.